Песня моряка

Когда стало очевидным, что Айк не собирается садиться, Гринер сосредоточил свое внимание на его кореше. Он прислонил вилы к рефрижератору и, вытащив из-под скамейки складной стульчик, устроился прямо напротив Грира.

— Так скажи мне, мой неуемный брат, — он положил свою тяжелую руку на костлявую коленку Грира, — почему же ты не хочешь принять Господа нашего Иисуса Христа как своего личного спасителя?

— Почему же не хочу? — с чувством возразил Грир. Вообще-то он никогда раньше не задумывался об этом, но теперь ему это казалось самоочевидным.

— Слава Тебе, Господи, я рад, сердечно рад. Мы ведь оба понимаем, что такому уставшему человеку, как ты, обязательно нужно иметь пристанище, где бы он мог отдохнуть. Мы живем в тяжелые времена, не так ли, братишка? Но твое странствие сквозь мрак и глупость почти подошло к концу. Впереди уже виден свет маяка, добрый свет очистительного огня, добрый, сладкий свет всепожирающего пламени Судного дня…

— В Судный день наступит оледенение, — раздался голос с кушетки. — Оледенение, мозгляк. Я могу доказать это с математической точностью!

Гринер и вида не подал, что расслышал возражения Билли. Он продолжал неподвижно сидеть на своем стульчике, спокойно улыбаясь возбужденному Гриру. Но Айк чувствовал, как за этой спокойной улыбкой все жарче разгорается внутреннее пламя, уже начинавшее опалять его, как солнечные лучи начинали жечь его щеку.

— Но ты ведь знаешь, брат Эмиль, что больная собака всегда возвращается к своей блевотине, — продолжал ворковать Гринер. — А свинья всегда находит грязь. Ты ведь знаешь, что это так, не правда ли?

Грир энергично закивал головой — уж он-то повидал на своем веку и собак, и свиней.

— Тогда прошу тебя, родной, уйди от этих тварей. Встань и распрямись вместе с нами в Бьюлаленле. Брось их. Приди к нам. Нам указан верный путь. Путь к спасению лежит через возвращение к традициям — к труду в поте лица… и к плодам земли. Неужто ты не веришь в традицию, братишка?

— Конечно, верю, — ответил Грир.

. Посмотри вокруг. Мы возвели свой дом над грязью, которая осталась внизу. Присоединяйся к нам. Выбор за тобой. Ты можешь возделывать чистую землю в нашем заоблачном святилище, а можешь погибнуть внизу в вечном, необратимом, ужасном и всепожирающем пламени!

— Оледенении, оледенении, оледенении! — повторил Билли с кушетки.

— Пламени! — внезапно вскакивая, закричал Гринер. — Пламени, чертов извращенец! Геенна огненная и еще никем невиданные муки! Знаю я вас — в вас говорит дух Антихриста! Вы знаете, что все человечество ищет того, кто указал бы ему выход из того тупика, в который вы его завели! И наступит день, когда тлетворный дух Антихриста заполнит дома Господа и превратит их в пристанища такого порока, что даже души младенцев преисполнятся вавилонского греха!

Сжав кулаки, он принялся дубасить ими по ступеням крылечка.

— Шторм и буря? Чушь собачья! Потоки огненной лавы! И где ты станешь искать поводыря, чтобы перебраться через нее? В церкви? Нет, потому что церкви стали приютом богохульства и джекпота! В душе человеческой? Нет, ибо она стала отстойником и болотом, ведущим к безумию. Так, может, в небесах? Во всемогущей тайне врат небесных? Нет, твою мать, нет и нет! Какая тайна врат, если мы и в воздух-то подняться не можем! Нигде не найдешь ты спасения! Нигде! И закипят воды морские, и расплавятся камни, и луна изойдет кровью, как девка после аборта. Пламя обрушится на вас! Все сгорит — и кредитные карточки, и договоры о продаже недвижимости. Банковские счета истлеют в огне! В огне! В огне!

Гринер умолк, переводя дух.

Айк с удовольствием отметил, что Билли не стал настаивать на оледенении — судя по той ярости, в которой пребывал Гринер, он мог запросто раздавить их президента. Айк продолжал стоять, повернувшись боком к заходящему солнцу и предоставив негру неистовствовать.

— Все вы тупые бляди! Гнойные прыщи на теле Вавилона! И только посмейте возразить мне! Все вы пускаете слюни вожделения! Вы сосете вино его сладострастия как ебаную диетическую пепси-колу! Но я говорю: это распутство будет уничтожено по велению Господа. Оно будет выметено поганой метлой! И метла эта — я! — Похоже, эта мысль слегка успокоила его. — А если нет, то я — дорожный указатель на пути к метле! — И он улыбнулся, даже отчасти робко. — Единственное, что я знаю точно, что мы все знаем, так это то, что распутство должно быть сметено с лица земли. Оно должно быть выжжено очистительным огнем. И пусть кто-нибудь попробует сказать мне в глаза, что я не прав! Что этот мир не должен быть очищен огнем! — Его голос стал еще тише. — Исаак Соллес, мы с тобой воины с одного поля брани, ты и я. Почему ты отворачиваешься от меня? Пожалуйста, брат, я хочу говорить с тобой…

Гринер умолк в ожидании ответа. Айк не обернулся, хоть и ощущал его требовательный взгляд. Потом на мгновение он встретился глазами с горящим взором Гринера, и это тут же напомнило ему один случай, когда мексиканский подросток гипнотизировал петуха на пари на стоянке грузовиков.

Владелец стоянки держал около пятидесяти бойцовских петухов на бетонной площадке за домом — «Пусть прыгают на раскаленном бетоне — тренируются».

Беднягам приходилось прыгать на жаре, чтобы получить хоть глоток воды, миску с которой их хозяин ставил на высокий столбик посередине.

— В качестве стимула я в нее добавляю немного дури. Поэтому мои петухи никогда не стоят на месте. И не то чтобы они всегда побеждали, зато они никогда не проигрывают. Они все время двигаются. Отвага — это замечательное качество, но я предпочитаю движение. Именно оно решает исход схватки. Кто дольше продержится. А мои пташки никогда не останавливаются.

— Я заставлю одну из них остановиться, — заметил мексиканец, сидевший в тени грузовика.

И только сейчас Айк понял, что это был Охо, еще не доросший до своих усов. Охо Браво был гораздо круче, чем предполагал Айк. Именно Охо научил его метить ногтем карточную колоду, а потом показал несколько обманных приемов, которые ему очень помогли в тюрьме. Они оказались даже действеннее карате, которому его обучали на флоте.

— Никогда, разве что расшибешь ему голову или подсыпешь отравы, — ответил владелец.

— Я просто его загипнотизирую. Владельцу пришлось отлавливать своего самого крутого чемпиона филиппинской породы с багряно-зеленоватым оперением, который метался на своей нейлоновой привязи из стороны в сторону как заведенный. После некоторых усилий владелец ухватил бечеву и намотал ее на руку. Потом отвязал ее от столбика и вручил петуха Охо. Мальчик опустился на колени на раскаленный бетон и зажал птицу между бедер, так что бечевка оказалась на земле, за сопротивлявшимся петухом.

— И не вздумай его связывать, — предупредил владелец. — Так мы не договаривались.

И присутствовавшие дружно закивали. Охо не обратил на них никакого внимания. Судя по его сосредоточенности, было очевидно, что он задумал нечто гораздо более серьезное. Он замер. А петух продолжал биться, пока Охо не ухватил его лишенную гребешка голову. Потом, зажав его хвост между своими залатанными коленями, мальчик осторожно пригнул голову птицы к пыльному бетону, а другой рукой натянул привязь дюймов на двадцать вперед, так что та стала как бы продолжением клюва, и большим пальцем прижал ее к земле.