Песочное время - рассказы, повести, пьесы

Г о ф м а н. Ты бы повысил ему оклад, чем толковать о справедливости.

П р и н ц. Ни в коем случае. Если ты помнишь, мы уже как-то обсуждали с тобой суть добра.

Г о ф м а н. Я помню. Лемке это едва не стоило жизни.

П р и н ц. А почему? Все потому, что ты пустился в романтические бредни, хотел меня разжалобить... Кажется, так?

Г о ф м а н (вздохнув). Хорошо, если бы это понимала принцесса.

П р и н ц. Да, она тебя теперь не любит... (Задумчиво.) Это опасно попасть в немилость к моей жене.

Г о ф м а н. У тебя замечательная жена. И потому это особенно скверно.

П р и н ц. Наоборот. Ведь справедливость - заметь себе, это уже мои мысли, не Форша,- справедливость есть лучшее качество дураков. Добро, когда оно логично, как раз и приводит к справедливости. Тебе как юристу это хорошо должно быть известно.

Г о ф м а н. К чему ты клонишь?

П р и н ц. Вот к чему: я должен быть справедлив со своим народом. Это то, что они от меня требуют в силу присущей им от рождения дураковатости. (Вскакивает, ходит по кабинету.) Все остальное они мне простят: налоги - лишь бы поровну со всех; обманы - лишь бы все обманулись; даже подлость - лишь бы все могли почувствовать себя морально выше меня. Лемке был моим министром; он здорово нажился на мой счет. Справедливость требовала, чтобы я его наказал. Но тут вмешался ты. Разумеется, ты сделал ставку на совесть: лучший Лемке это мертвый Лемке, но ведь Лемке тоже человек, ну и вся эта чушь. И, конечно, выиграл я. Если бы я был мистик, я бы сказал, что мир держится на справедливости. Клинок заело. Я тебе верю. Но суди сам: ведь это был перст судьбы. И мне осталось лишь чуть-чуть ей помочь: ну там чтобы он пролежал в кровати месяц, а не неделю - он столько и пролежит; и чтобы ты сел в его кресло. Последнее тоже справедливо. Вот так. А несправедливо то, что ты разонравился Лотхен. Ведь ты действовал, как романтик, как рыцарь, - просто не сработал кинжал! Да, это несправедливо - тебя осуждать. И это хорошо. Ни ты, ни Лотта не можете пожаловаться на недостаток мозгов. Между тем логика наука недоумков, как и мораль - прибежище ничтожеств. А тут пахнет настоящей жизнью - что ж, мои поздравления, Эрнст!

Г о ф м а н. Обидная тирада.

П р и н ц. Может быть. Но необходимая. Сейчас придет Шульц, и ты поймешь почему.

Входит Ш у л ь ц с кофейным подносом. Ставит чашки перед п р и н ц е м и Г о ф м а н о м. Потом садится за стол.

(продолжает.) Как раз перед твоим приездом я ввел оплату за доносы. Не помню, говорил ли я тебе это или нет.

Г о ф м а н. Нет.

П р и н ц. Как бы там ни было, я платил аккуратно. И не зря. (Подходит к столу, достает пакет, вынимает оттуда вчетверо сложенный лист.) Читайте. (Дает Шульцу.)

Ш у л ь ц (читает, покрываясь попутно потом). "Сим довожу до Вашего сведения, что Ваш статс-секретарь при поддержке своей супруги, советницы фрау Шульц, замышляет лишить Вас имущественных прав путем учреждения над Вами опеки." Подпись: "Благонамеренный"...

П р и н ц (Шульцу). Ты не знаешь, кто это?

Ш у л ь ц (дрогнувшим голосом). Н-нет... нет.

П р и н ц (Гофману). Ну вот! Что ты на это скажешь?

Г о ф м а н (пожимает плечами). Обычная ябеда. А что?

П р и н ц. Все не так просто. "Благонамеренный", гм. Я, признаться, давно слежу за этим человеком - разумеется, не за ним самим, а за тем, что он пишет. Он очень чуток к ситуации, к перемене политических сил. У него острый ум. Он понимает, когда и чем можно меня тронуть... или задеть. Мы, немцы, очень ранимый народ - по крайней мере, в ряде случаев. Вот и теперь: какой же заговор, когда при дворе Гофман? (Шульцу.) Вообрази: ведь это останется в вечности. Будут судачить: "т о т с а м ы й Шульц"; или еще того хуже: "И ты, Шульц!.."

Ш у л ь ц. Я не пойму, о чем вы, ваше высочество!...

П р и н ц. Я о справедливости. Ведь это будет несправедливо - как ты считаешь?
– если после всего, чем мы друг другу обязаны, ты замахнешься на меня? Справедливый человек так поступить не может.

Ш у л ь ц (запинаясь). Но... ваше высочество... У меня и в мыслях нет... чего-либо такого...

П р и н ц (вдруг угас). Хорошо. (Смотрит на чашку.) Что-то и кофе не хочется... Ладно. Время обедать. До вечера, господа!

Встает, быстро выходит Сцена вторая

Г о ф м а н (как бы про себя). Ну да. А я-то, конечно, человек несправедливый.

Ш у л ь ц (зло). Интересно, какая сволочь написала вот это? (Указывает на донос.)

Г о ф м а н (рассеянно). Одно могу сказать, Шульц: не я.

Ш у л ь ц. Я понимаю, господин Теодор, что не вы. (Рассматривает донос.) Почерк какой-то знакомый...

Г о ф м а н (тоже взглянув на лист). Почерк, конечно, изменен. Он подражал прописям.

Ш у л ь ц. Не приложил ли тут руку наш милый святоша?

Г о ф м а н. Нет, на него это не похоже никак. Да он и не вмешивается всерьез в мирские дела: целибат, Шульц, есть целибат.

Ш у л ь ц. Ну, может быть, и не он. Как бы там ни было, принц теперь настороже. Нам надо действовать быстрее, иначе...

Г о ф м а н (со скукой). А какая разница, Шульц? Ведь все равно принц должен сам подписать свое отречение. И учредить опекунский совет. Пускай себе приготовляется к мысли...

Ш у л ь ц (горько). Разве вы не знаете принца, господин Теодор? Неужели вы думаете, что он будет сидеть сложа руки? Я удивляюсь, как это мы еще на свободе.

Г о ф м а н. Вы хотите сказать: как это мы еще не уволены, Шульц?

Ш у л ь ц. Ну да, я это и имел в виду.

Г о ф м а н (вздохнув). А я бы не отказался быть уволенным, говоря откровенно.

Ш у л ь ц (испуганно). То есть как? Вы отказываетесь?

Г о ф м а н (со смехом). Да от чего отказываться-то? Ведь ничего же не происходит.

Ш у л ь ц. Как это не происходит? (Вдруг становится на цыпочки, неслышно подбегает к кулисе, шепотом.) Жена!

С заговорщическим видом входит ф р а у Ш у л ь ц. В руках у нее корзинка с кастрюльками.

Ф р а у Ш у л ь ц (быстро оглядываясь). Он ушел?

Щ у л ь ц. Да. Что это у тебя?

Ф р а у Ш у л ь ц. Обед.

Ш у л ь ц. Зачем?

Ф р а у Ш у л ь ц. Не можете же вы сидеть голодными! А в гостиной вам лучше не появляться.

Г о ф м а н. Что за вздор! Почему?

Ф р а у Ш у л ь ц. Как будто вы не понимаете, господин Гофман! (Начинает расставлять кастрюльки на столе.) У нас же здесь сейчас будет заседание комитета.

Г о ф м а н (закатив глаза). Боже правый! Какого еще комитета? Что вы напридумывали?

Ш у л ь ц. Комитета оппозиции.

Г о ф м а н. И кто в него входит?

Ш у л ь ц. Вы. И мы.

Г о ф м а н. Тьфу! Для чего такая конспирация? Мы могли бы все обсудить дома.

Ш у л ь ц. Сейчас поймете. (Открывает портфель, достает свернутый в трубку лист.) Вот.

Г о ф м а н. Что это?

Ш у л ь ц. "Отречение".

Г о ф м а н. Это вы писали?

Ш у л ь ц. Да. Чистовик. Не хватает только подписи принца и печати. Прочтите, господин Теодор: может быть, нужно что-нибудь изменить. Тогда я перепишу все заново.