Песочные часы

43

Квадрат солнечного света, рядом с которым он начал копать глину, переместился, и теперь на полу, между столом и квадратным окном, лежат два квадрата одинакового размера: один более светлый, нарисованный солнечным лучом, и второй, тоже желтый, цвета свежей, только что выкопанной глины. Эти два квадрата пересекаются почти симметрично, по центру, потому что ровно настолько передвинулось солнце. Второй квадрат, тот, в глине, неравномерно углублен. Выкопанная глина лежит совсем рядом с углублением, как крупные щепки акациевого дерева. На щепках тут и там видны гладкие блестящие поверхности, которые на них оставило острие лопаты, где-то четко прочерченные, как на гипсовой модели. Чуть ссутулившись, в наброшенном на плечи пальто, теперь человек сидит за шатающимся столом, руки лежат на столешнице. Правая рука перевязана какой-то тряпкой, определенно носовым платком, но на нем, из-за грязи, едва видны линии клетки. В похожих на клещи сжатых грязных пальцах он держит сигарету. Дым от сигареты поднимается вверх, потом появляется в прозрачном столбе солнечного света, наискось падающего из окна, и начинает голубоватым туманом перемещаться в желтом свете. Лопата прислонена к стене рядом с плитой. Лопата не освещена лучами, но поток рассеянного света прикасается к острию, которое теперь ярко блестит, потому что капельки ржавчины с него стерты. Почему человек вдруг перестал копать? Может быть, он слишком устал, или глина слишком твердая, и ему пришлось остановиться. Или, может быть, черенок лопаты натер ему ладонь?

44

Он поднимает кирпич обеими руками, неловко, потом слегка замахивается и бросает его в кучу. Кирпич переворачивается, и слышен звук, похожий на удар по деревянным кеглям. Человеку кажется, что он может видеть, вопреки грязным стеклам очков, ярко-красную рану на кирпиче и алое облачко кирпичной пыли. Теперь он возвращается и берет лопату, лежащую на земле там, где остались четкие следы его галош. Его взгляд сосредоточен на острие, и он как будто вместе с ним проникает в глубину. Его движения скованные и неуверенные, голова низко наклонена. Вдруг по его телу проходит судорога, как если бы он резко проснулся. Это охранник опять что-то сказал, или это был звук свистка? Судорога длится лишь мгновение. Таща за собой лопату, человек подходит к куче кирпичей и берет пальто. Потом шагает в строю, держа лопату на плече.

45

Человек сидит за столом, закутавшись в грубое одеяло, пропахшее лошадьми. Лампа теперь не на столе, она висит на крюке, на стене, слева от стола, совсем низко над его головой. Свет падает из квадратного окна напротив. Этот свет белый, серо-белый, скорее рефлекс снега, чем дневной свет. Окно дрожит под ударами ветра, и иной раз кажется, что сквозь невидимые щели между рамами и подоконником проникают игольчатые снежинки. Или такое впечатление возникает только из-за порывов ветра, вносящего сквозь щели волны холодного воздуха. Человек смотрит в окно, немного ссутулившись, положив руки на стол. Однако там ничего не видно, кроме кружения снежинок и маленькой косой выпуклости в нижней раме, за стеклом. Его пальцы внезапно останавливаются, а руки на мгновение остаются лежать в неподвижности перед ним. Затем рука устремляется к одной из книг, которая лежит верхней в стопке с правой стороны от него. Он придвигает ее ближе, потом держит вот так, не раскрывая, и рассматривает переплет, как будто сейчас видит впервые. Это какой-то старый журнал, засаленный, с обтрепанными страницами. На зеленой обложке рекламные фотографии автомобильной резины и крупные стилизованные буквы, несомненно, марка покрышек. Название напечатано крупным шрифтом, наискось, в верхней трети тома, на красно-сером фоне: Выбор. Под названием в большой светлой рамке текст, расположенный двумя колонками, может быть, это содержание номера. Человек скользит пальцем по засаленным и загнутым страницам, явно не обращая внимания на их стремительное мелькание. Потом возвращает журнал в стопку, откуда он его взял. Следующая тетрадь, которую берет в руки сейчас, на первый взгляд такая же, как и первая, те же фотографии автомобильных покрышек с волнистым рисунком протекторов, та же косая полоса с названием, тот же светлый квадрат, в котором напечатано содержание в два столбца. Только цвета задней стороны обложки незначительно отличаются. Он возвращает тетрадь на место, откладывает одеяло и подходит к окну. Заложив руки за спину, смотрит в окно. Быстрое мелькание снежных хлопьев и иногда, между двумя порывами ветра, нечеткий силуэт дерева.

46

На его плечи наброшено пальто, в петлицу которого, слева, вдет крупный желтый цветок. Лесная тропа кое-где закрыта кронами дубов, как сводом. В руках он держит сучковатую палку, которой бьет по крапиве, растущей вдоль тропы. Вдруг останавливается: до него доносятся удары топоров. Теперь ему кажется, что он слышит и голоса. Снимает пальто и перебрасывает его через руку, потом внезапно, ослепленный солнцем, выходит из чащи. Прикрывая глаза ладонью, на открытом пространстве, в десяти шагах от себя, он видит блестящие лезвия топоров, сверкающих, как осколки разбитого зеркала. Он пока почти не различает дровосеков, только их силуэты сквозь листву, прямо на границе леса, через дорогу, но уже слышит их возгласы, сопровождающие блестящий взмах лезвий. Высоко над подожженным лесом подрагивает зеленая крона дерева. Цветы и листья бузины напротив него пребывают в покое, как и высокие стебли крапивы, и зеленые кроны вокруг. В течение какого-то мгновения он ничего не понимает. Смотрит вверх, туда, где раскачиваются кроны деревьев, в небо. Небо голубое, совсем голубое. Только где-то там, над кроной дерева, сквозь нее проглядывает белое облако. Еще не увидев за складками зеленого занавеса листьев мускулистые торсы дровосеков, он понимает, что крона дрожит под ударами их топоров. Но человек как будто не верит своим глазам.

Наверное, дровосеки его увидели, потому что они вдруг остановились, и человеку кажется, что теперь они за ним наблюдают. Он ожидает, что теперь они убегут и уже предвидит их шаги: вот они бросают топоры и несутся к своим рубашкам, которые повесили где-то на какие-то кусты. Или надевают их на бегу, а рубашки цепляются и рвутся о ветки кустов, о колючки ежевики. Ничего не происходит. Может быть, они его не заметили? Или только притворяются? Их топоры опираются обухом на землю. Они держат их одной рукой, как держат палку. Солнце четко обрисовало линию маек на их торсах, видно, что их груди безволосые, может быть, человек не сразу увидел, что они по пояс голые. Шеи у них в складках и темные, как кора дерева, стоящего перед ними. Ствол надрублен у самого основания, наискось и глубоко с обеих сторон, симметричное Из свежего надруба вырывается свет, как будто из дерева вырывается пламя, или как будто в нем есть какой-то сильный источник света. Крона больше не дрожит. Дровосеки меняются топорами, поднимают их сначала одной рукой, потом обеими. Потом делают в воздухе движения, имитирующие рубку дров. Человек уже совсем близко, он подошел по прямой, через высокую траву и колючий боярышник. Сейчас ему слышно, как один из дровосеков что-то говорит, не глядя на него: что у него топорище тонковато, что он привык к своему топору, а это топор его сына, или брата, или что-то в этом духе. Тогда человек понимает, что они просто притворяются и не убегут. Они говорят ему, что их позвал «господин». Какой господин, спрашивает человек. «Господин». Потом, не обращая на него внимания, они опять начинают примериваться к своим топорам, рассекая воздух мощными и ритмичными ударами, сопровождая их уханьем. Человек уже думает развернуться и уйти, когда один из дровосеков говорит, останавливая блестящее лезвие высоко над воображаемым деревом: «Тот, с ногой».

Потом они опять рассекают воздух топорами. Голые по пояс, они стоят один напротив другого (как, наверное, стояли и только что, когда дерево отвечало эхом) и замахиваются блестящими лезвиями на солнечный луч, наискось падающий сквозь крону дерева и встающий между ними как высокий сияющий столп.

47

В квадрате окна между мелькающими крупными снежными хлопьями просматриваются только ветви какого-то высокого дерева. Ветви прикрыты толстыми слоями снега, а их тонкие верхушки теряются в метели. Человек встает и идет к окну. Теперь он видит и ствол, почти совсем белый, по крайней мере, с той стороны, что обращена к нему. Слева от дерева глухая стена какого-то дома, а дальше, в той стороне, где дерево, он едва может рассмотреть сквозь снежную пелену заржавевшие ячейки забора из проволочной сетки. Конечно, и эти ячейки совершенно белые, плотные от прилипшего к ним снега, и от того ставшие меньше. А может быть, снег их совсем заполнил, поэтому вместо проволочного забора там теперь стоит белая снежная стена. Где-то вдалеке слышен лай собаки, совсем тихо, как сквозь промокательную бумагу. Но человек не видит собаку, он ничего не видит. Кроме побелевшего стекла и глухой стены дома. Внезапно сквозь снежные хлопья он видит какой-то черный прямоугольный предмет. Этот предмет приближается сбоку, со стороны глухой стены. На миг человек не понимает, что это. Только когда невидимая рука поворачивает этот предмет к нему, он понимает, что это. Он тут же видит человека. Человек хромой. Он тоже закутан в серо-пепельное одеяло, очень похожее на то, что на нем самом. Ему кажется, что он ощущает и его запах: запах лошадей и мочи. На его плечах и волосах снег. Он сильно наклонился над плитой, которую толкает перед собой. Плита черная, может быть, ржавая; он медленно продвигается по глубокому снегу, который наполовину укоротил ему ноги. Потом человек и плита, которую он толкает, исчезают из рамы окна. Он больше не может видеть их след на снегу.

48

(Человек с тростью стоит перед дверью. Перед ним невысокая глухая стена, каменная ограда или задний фасад какого-то здания. Слева от него также стена, с окнами, на которых закрыты ставни. Справа высокие сводчатые ворота. Под сводом, там, где расчищен снег, сидит какой-то человек, по-турецки, спиной прислоняясь к стене. На голове у него бесформенная темная шляпа, на ней ясно виден след от снятой ленты. Из грязных ботинок высовываются голые щиколотки. Рядом с ним ящик с листами светлого металла, похоже на станиоль. Из ящичка он достает маленькую цыганскую наковальню и устанавливает ее между двумя гладкими камнями, которыми замощен двор. В руке он держит молоток. Теперь он берет в руки одну из побитых кастрюль, которые стоят рядом с ним. Вытерев ладонью эмалированное дно, он рассматривает его на просвет. Человек спрашивает его о чем-то. Этот, другой, пожимает плечами и продолжает постукивать. Человек его опять спрашивает, а этот говорит, что у барыни гости. Тогда человек с тростью умолкает, но еще некоторое время стоит рядом. Прислушивается, как трескается эмаль, долго. Смотрит, как в металл старых кастрюль впиваются свинцовые заклепки, как револьверные пули калибра 6,35.)

49

Тонкие металлические ножки плиты, шаткие, переступают через низкий порог. Черная коробка движется медленно, металл позвякивает. Из нее доносится какое-то постукивание: это отпадает слой грязи и шамота, которым плита облицована изнутри. Тот, кто плиту приволок, теперь выпрямляется. На мгновение останавливается, как будто ослепленный. Дверь за его спиной открыта нараспашку. Через нее проникает бледный свет зимнего дня. Теперь, похоже, он обнаружил в полутени, слева, у окошка, того, кто за ним наблюдает. Не переставая стряхивать снег с плеч, вошедший что-то говорит. Тот, другой, его не слышит, или притворяется, что не слышит. Внезапно человек у окна сбрасывает с плеч одеяло и отходит в угол. Тот, другой, какое-то мгновение его не видит. Только мгновение. Потом из темноты появляется тот, первый, держа перед собой трость. Молча он приближается к плите и к человеку, тяжело дышащему рядом. Трость приподнята над землей, наискось, и упирается в боковину плиты. В следующее мгновение слышится грохот. Железное острие трости впивается в боковину плиты. Слышится треск жести и как осыпается шамот. Трость впивается в трухлявую жесть наполовину. Человек с усилием ее вытаскивает: отваливаются куски старого железа, похожие на белый пепел. Потом человек наносит по железу сильный удар ногой. Плита перекатывается через порог, медленно, сначала вбок, а потом переворачивается по своей продольной оси.

50

Человек приостановился, может быть, чтобы определить, сколько он прошел. Теперь он не слышит скрипа своих ботинок. С неопределенного расстояния ветер доносит лай собаки, долгий, протяжный. Человек ничего не видит в ночи и метели, куда ни кинь взгляд, ни тени, ни движения. Вот он опять в позе фехтовальщика, прислушивается. Невидимая собака лает где-то вдалеке; ветер дробит и разносит ее лай.

Мальчик появляется внезапно, вынырнув из метели, прямо перед его тростью; трость направлена мальчику в грудь. Человек видит, что мальчик открывает рот, как рыба, но не слышит его, потому что метель стирает голос. Мальчик подходит ближе, пока не касается грудью железного острия трости. Он опять что-то говорит, пытаясь перекричать завывание ветра. Потом, поняв, что человек его не слышит, хватает руками трость, сверху, под острием. Теперь мальчик шагает перед человеком, держась за трость. Человек идет медленно, как будто ведомый рукой мальчика. Так они бредут, держась за трость с двух концов, бредут сквозь снег и метель.

Записки сумасшедшего (IV)

51

Сознавая тот факт, что я не способен наложить на себя руки, испытывая отвращение к собственному телу, испытывая отвращение к смерти, крови и ко всем ее реквизитам — к веревкам, бритве, оружию, — я только что, проводив сына до дверей и направившись в сторону деревни, вдруг испытал некое озарение из-за возможности безболезненно избавиться от всех страхов и тревог, и при этом не подвергать себя трагикомическим затеям: смерть в снегу, «сладкая смерть», без крови и телесных увечий, без боли и насилия!

Потому что круг замкнулся. Мое возвращение в родную деревню, и ничего, кроме этого: возвращение к предкам, возвращение в объятия земли, последние фазы большой окружности, которую описывает все живое, вращаясь по ней между рождением и смертью, головокружительно, до тех пор, пока две точки не сойдутся.

Вообще-то, это не было решением, это никогда не было решением, потому что для решения необходима воля, это было лишь отдаленное намерение, которое я пытался контрабандой пронести не только в свою сому, но и в свое сознание, потому что, если я хотя бы обдумал его до конца, то, возможно, покончил бы с собой.