Песочные часы

— Не дам! — ответил Мишка.

— Можно, я его поглажу? — попросила Наташка Захава. — Он такой хорошенький… Я одним пальчиком.

— Иди ты со своим пальчиком, — сказал Мишка. — Тащите лучше коробку какую-нибудь.

Валя побежала домой за коробкой.

В это время из второго подъезда вышел художник Шухмин.

— Что это у вас? — спросил он.

Мишка показал ему воробья. Шухмин взглянул на воробышка, потом увидел ружье в руках у Горюнова и обо всем догадался.

— Ничего себе развлечение! — сказал он и отобрал у Горюнова ружье.

— Это не он подстрелил, это я, — признался Рапопорт.

— А если бы ты в глаз кому-нибудь попал? — спросил Шухмин. — Безобразие какое! Ведете себя как беспризорники! Как хулиганы!

Из четвертого подъезда вышла Нина Иосифовна Сластенина со своим боксером Хэппи.

— Вот, полюбуйтесь на этих живодеров! — обратился к ней Шухмин. — Из ружья по птицам стреляют!

— Да это садизм какой-то! — воскликнула Нина Иосифовна.

— А что вы думаете? С этого все и начинается.

— …А кончается колонией для малолетних преступников, — закончила Нина Иосифовна. — Я, когда смотрю в окно на их игры, поверите ли, Петр Митрофанович, просто возмущаюсь до глубины души: носятся как угорелые, кричат, визжат! Да разве мы в наше время так себя вели?

Боксер Хэппи тем временем носился по двору и задирал ногу возле нашей песочницы, скамейки и клена.

— Кто вам разрешил баловаться с ружьем? — обратился к нам Шухмин.

Мы виновато молчали.

— Дай сюда птицу, — сказал он Мишке и взял у него воробья двумя пальцами за лапки. Воробей вяло взмахнул крылышками, а головка его с раскрытым клювом свесилась вниз.

— Отдайте! — с отчаяньем крикнул Мишка. — Мы его вылечим!

— Вылечите! Вы только измываться умеете!

— А что вы его так держите! — сказала Аня. — Он живой, а вы его за лапки!

— Какой он там живой, подыхает, — ответил Шухмин. — А ружье я твоему отцу отдам, и всё ему выскажу, так и знай!

Он ушел с воробьем в одной руке и ружьем в другой.

— Вот это правильно, вот это в данном случае гуманно! — сказала ему вслед Нина Иосифовна. Обвела нас всех строгим, осуждающим взглядом, взяла на поводок Хэппи и тоже ушла.

У Мишки на ладони остались капельки крови. Он смыл их, завернул кран и вытер руки о штаны. Мы так и стояли кучкой возле крана, словно надеялись, что не все еще кончено.

Из своего подъезда выбежала Валя с коробкой в руках.

— Я маме сказала для чего, и она мне вот эту дала, — заговорила она на ходу. — Ему там как раз в самый раз… А что? — спросила она, подходя. — А где же воробышек?

— Пошли, что ли? — сказал Горюнов.

— Что это такое — садизм? — спросила я.

Никто мне не ответил.

Подари мне куклу

Лена Короленко открыла дверь на мой звонок и почему-то очень обрадовалась:

— Это ты! Как хорошо!

— Лена, моя «Родная речь» не у тебя? А то я села уроки готовить, а «Родной речи» нет.

— Я сейчас посмотрю. Заходи.

Я зашла и с любопытством осмотрелась. Комната была разделена шкафом и занавеской на две половины. В этой половине над тахтой висел портрет какого-то хмурого дяденьки с красным носом и водянистыми глазами.

— Это кто? Твой дедушка? — спросила я.

— Что ты! — возмутилась Лена. — Это Мусоргский.

— А-а, — сказала я, как будто знала, кто такой Мусоргский. — А где твое хозяйство?

— Какое хозяйство?

— Ну, твой уголок, где ты уроки делаешь и в игрушки играешь.

— Уроки я делаю в той половине, а игрушек у меня нет.

— Как нет? А где же они?

— Мама их все отдала. Чтобы я не отвлекалась от основного.

— От какого основного?

— От музыки, — объяснила Лена. — У меня обнаружили абсолютный слух.

Она произнесла это с таким выражением, как будто хотела сказать: «У меня обнаружили стригущий лишай».

— Ну и что? А почему в игрушки-то нельзя?

— Не то что нельзя. Просто следят, чтобы я не тратила время на пустяки. Ко мне три раза в неделю учительница ходит по музыке, готовит в музыкальную школу. Уроки задает. Потом еще школьные уроки. И еще бабушка занимается со мной английским.

Лена вздрогнула и прислушалась.

— А у тебя много игрушек? — спросила она.

— Три полки и ящик!

— Ух ты! Счастливая! А какие?

— Ну, всех не перечислишь. Тигр, два мишки, куклы — Маша и Элиза, две лошадки, к ним повозочка, заяц, собака… Еще домик складной, обезьянка…

— Ой! Ты же можешь играть в зоопарк! Как будто звери сидят в клетках, а Маша и Элиза пришли их смотреть. И тут тигр вырвется из клетки и бросится на них…

— Нет, тигр не бросится, он старый, одноглазый, из него опилки сыплются.

— Ну, мишка! А они сядут на лошадки и…

Лена вздрогнула и прислушалась.

Я сказала:

— Да, в зоопарк — это хорошая игра. Можно попробовать.

— А ты во что играешь?

— Мы с Наташкой в школу играем.

— Наташка — это кто?

— Это моя подруга. Мы с ней как будто учительницы — по очереди. Куклы у нас — отличницы, а мишка, белый…

Лена вздрогнула и прислушалась.

— Что это ты все вздрагиваешь? — спросила я.

— Сейчас должна прийти, — с тоской ответила Лена и посмотрела на круглые часы, висящие под картиной.

— Кто?

— Училка. Она ровно в четыре приходит.

Лена как-то сразу погрустнела.

— Ты посмотри тогда мою «Родную речь», и я пойду.

— Сейчас.

Лена отдернула занавеску и вошла в другую половину комнаты. Там, прислоненная к стулу, стояла большая коричневая виолончель, тускло поблескивая крутыми бедрами. Она была похожа на богатую даму, вынужденную жить у бедных родственников. Лена обошла ее с таким видом, как будто это живой крокодил. Порылась в портфеле и воскликнула:

— Ой, вот же он! Они у меня прямо рядом лежали! Как это я положила и не заметила!

Лена вышла и плотно задернула за собой занавеску, словно опасалась, что виолончель может выскочить вслед за ней.

— Смотри-ка, уже четыре, а ее нет, — со слабой надеждой сказала Лена. — А знаешь, какой у меня был однажды счастливый день! Она заболела и не пришла, и мамы дома не было. Я чуть ли не до вечера одна играла.

— У тебя же нет игрушек.

— Никому не скажешь? Иди сюда.

Она встала на четвереньки и полезла под стол, приглашая меня за собой. Там она сунула руку под батарею и достала маленького уродца, слепленного из черного хлеба. Вместо ручек и ножек у него были спички.