Пестрота отражений

— Пошли пациентку перевезём, — фыркаю я.

Чача обнаруживается при жене, как пришитый, и тоже помогает нам докатить её до палаты. Он вяло сопротивляется общению с полицией — мол, эти дела могут и подождать, но я его всё-таки отправляю. Подождал уже разок, хватит.

Переноска стоит в палате всё ещё целая, под присмотром Кира. Он тут же выметается из палаты, обходя пациентку по широкой дуге. На него тоже действует её магнетизм — не настолько, чтобы нельзя было игнорировать, но лишний раз он предпочитает не подставляться.

Камышинка бледная и как-то частовато дышит.

— Живот болит? — спрашиваю я. — Какие-нибудь неприятные ощущения?

— Нет, — безразлично отвечает она, не сводя взгляда с дочки. — Надолго Чача ушёл?

Я хмурюсь. Только что же при ней всё обсуждали. Она просто так не слушала или потому что настолько плохо себя чувствует?

— Сейчас вернётся, — обещаю я.

Она тяжело моргает, как будто глаза не держатся открытыми.

Насторожившись ещё больше, я иду за портативным сканером и принимаюсь рассматривать Камышинку вооружённым глазом. Что я там хочу увидеть — это большой вопрос. Теоретически у неё может быть внутреннее кровотечение, хотя я зашила те несколько порезов, которыми её успела наградить дочка. Кровь у Камышинки есть — очень густая и белёсо-прозрачная, но какую функцию она выполняет — загадка. Однако никаких кровотечений я не нахожу.

Заходит Арай и приносит пациентке питательный коктейль. Кормить её сырой рыбой сразу после операции кажется мне не очень правильным, поэтому я велела развести ей смесь с рыбьим жиром. Однако Камышинка далеко не так голодна, как до операции. Сделав пару глотков через соломинку, она возвращает стакан Арай.

— Невкусно? — спрашивает та.

— Не хочу, — слабым голосом отвечает Камышинка. — Нет смысла.

— Какого смысла? — настораживаюсь я. — Вы есть хотели не так давно. Чтобы восстановиться, нужны силы.

— Я не восстановлюсь, — говорит Камышинка. — На смену мне пришла другая. Моё время кончилось.

— Подождите, подождите, — начинаю нервничать я. — С чего вдруг? Вам же ничего не угрожает! Я всё зашила, кровотечений нет, от чего вам умирать?

— В одно время, — почти шепчет Камышинка, — может быть только одна жрица от каждого клана.

Она говорит нечто, похожее на слово «духовница», но с огласовками, как в однокоренном ему слове «подношение», и я это интерпретирую как «жрица», но, кажется, в муданжском такого слова на самом деле нет.

Я кошусь в угол на переноску, от которой раздаются скребущие звуки. Попытки речной дочери просунуть зубы в щели в крышке наводят меня на мысль о голых землекопах. Помнится, у них доминантная самка подавляет половое развитие у остальных…

— Ветка, беги за Киром и ещё кем-нибудь, пускай уносят ребёнка отсюда как можно дальше. Во дворец в бассейн, например.

А сама кидаюсь открывать окно и включать кондиционер на проветривание.

25. Лиза

Чача, на глазах у которого малявку вынесли из Дома целителей чуть не бегом, бросил полицейских и примчался в палату. Помимо проветривания я запустила увлажнитель, чтобы если в воздухе остались какие феромоны, побыстрее осели. Но Камышинке не становится лучше.

Она очень бледная, и лицо у неё как-то заострилось. Когда она берёт Чачу за руку, видно, что поднять руку ей даётся с трудом. Чача бормочет ей что-то ласковое синими губами, время от времени срываясь на молитву.

Я выскакиваю в коридор и звоню Хосу, понадеявшись, что он ещё пребывает в обществе мамы нашего котёнка. Он действительно проводил её до её леса, но ни он, ни она ничего не знают ни о каких жрицах и особенностях смены их поколений.

Ирлику, как обычно, не проходит звонок. Укун-Тингир мычит что-то невнятное в трубку минут пять, после чего я не выдерживаю и пробую Умукха.

Этот хоть наконец выходит на связь.

— Жрица?.. — озадаченно повторяет он, и у меня внутри всё обрывается. Неужели и он не знает?!

— Ты можешь просто примчаться сюда вот прямо сейчас и посмотреть, нельзя ли ей помочь? — прошу я, чуть не хныча.

— Так-то по твоему описанию она скорее по части Укун-Тингир, — издалека заходит Умукх, и я высказываюсь как не всякий наёмник. У муданжских богов какой-то невменяемый загон про разделение обязанностей. Я ещё понимаю — со старшими богами, с ними не договоришься, и в положение они не войдут. Но между собой-то можно как-то по-божески! Тьфу.

— Она ничего не знает о речных девах. Умукх, пожалуйста!!!

— Ну… Хорошо, сейчас, предупрежу руководителя… — неуверенно говорит Умукх и отключается.

Я заскакиваю обратно в палату. Там без изменений. Камышинка чахнет, Чача убивается, Арай жмётся к стенке, не зная, чем помочь. Рабочий день у неё уже кончился, и я пытаюсь её отпустить, но она мотает головой.

— Что я скажу старушке и мальчикам? — шепчет она. — Может, их сюда позвать?

Мне не очень нравится идея набивать палату народом, тем более, что прочие члены семьи могут и не знать, что Камышинка — нелюдь, но с другой стороны, если она действительно сейчас умрёт, то хоть попрощается…

Пока я обдумываю эту дилемму, нас становится больше.

Посреди палаты возникает столб сиреневого пламени, и из него величественно вышагивает Ирлик. Впечатление несколько портит сочетание байкерской кожаной куртки на голое тело, широких шорт в пальмочку и брони из бус до пупа.

Почти в ту же секунду рядом конденсируется облачко, как будто нафыркали из распылителя, и сгущается в Укун-Тингир. Она при полном параде — шелка, серебро и морская пена.

И наконец к ужасу Арай из всех щелей вылезают полчища насекомых, проходятся подвижным ковром, огибая ноги людей и ножки мебели, и собираются в Умукха. Он в джинсах, сандалиях и футболке с узором из символов биологической опасности.

Все трое вцепляются взглядами в Камышинку и некоторое время молча гипнотизируют.

— Ты видишь её имя? — наконец спрашивает Умукх Ирлика.

— Не-а, — кривится тот. Размашисто шагнув вперёд, он наклоняется и обнюхивает речную дочь точно так же, как это делала хозяйка леса. Только на сей раз Камышинке всё равно. Она лежит неподвижно, повернув лицо к Чаче и только моргает время от времени. Ирлик разгибается. — Нет у неё настоящего имени. Она вообще не с Муданга.

— Инопланетянка? — выдыхаю я. — Но…

— Путешественница, — понимающе кивает Умукх. — В зияние, наверное, провалилась.

— Но она устроена, как вы или хозяева леса! — напоминаю я.

— Ну, значит, это… Как это называется, Умукх, ты мне говорил, вы придумали умное слово?

— Брониада, — с важным видом сообщает Умукх. — Это от слова «брхон», то есть, мы, боги, только с земным акцентом. Мы с исследовательской группой разработали терминологию. Теперь мы называемся броны, хозяева леса — бронианы, а все вместе — брониады. Она брониада.