Пьесы и пьески
Шрифт:
Коля:
– Так, я тогда за этим… за попом. Чтоб честь по чести припечатал (быстро уходит) И Геру провожу, чтоб кто здесь не обидел.
Вера:
– Сегодня… Ах, мне же платье нужно под венец. Сейчас же. И что-то на ноги…
Мать снимает смирительную рубашку:
– Возьми мое. И чистое и белое…
Бабушка достает из-под себя авоську:
– Фату, как без фаты…
Гоша разувается,
– Вот только выдали и муха не сидела…
Отец:
– Ну, вот еще. Жених он, если настоящий олигархов сын, должон с ног до головы тебя одеть по лучшей моде. Я из окна машины видел таких специальных магазинов полтыщи. Там в окнах невесты в белье тончайшем, все шелк и кружева, и платья, юбки все из газа, и туфли с брилиантною окрошкой, и ожерелья, эти… диадемы…
Вера отдает обратно рубашку, «фату», калоши:
– Спасибо, мама, бабушка, ты – Гошка, верная подруга. Я не могу оставить без одежды вас. Дождусь любимого. Одену то, что он захочет.
Отец:
– Вот это правильно. Пусть дарит, одевает. Мы вас так любим одевать. (тихо)
А раздевать уж как…
Мама Веры, накидывая рубашку, отцу:
– А ты мне что дарил на свадьбу?
Отец:
– Как что?
Бабушка:
– Дочь – миленький подарок…
Отец:
– Так подарю еще, все выбирал, пока не выбрал (обнимает маму Веры, тихо)
Зятек поможет мне и с этим, что-нибудь подкинет…
Гоша обувается:
– И муха не сидела…
Звучит милицейская сирена. Гоша вздрагивает:
– Что это? Что? Уже? За мной? Да верну я их, честно, я верну (снова снимает калоши, быстро протирает и уходит с ними в руках)
Вера смотрит ей вслед:
– Вот те раз. А сказала, что выдали.
Мама:
– Психоз-вульгариус.
Папа:
– Клептоманство. Я из окна машины таких видал пол-тыщи. Бывало даже в соболях да в кольцах подойдет, прикурить попросит, а сама раз одной левой колесо отвинтит. Хоть у нее в квартире этих колес уже как на нашей автобазе…
Бабушка:
– Дура-то, она, конечно. Но не воровка, Гошка. Нет.
Вбегает Гоша в калошах:
– Олигархыча забрали!
Вера:
– Как забрали?
Бабушка:
– За что?
Мама:
– Куда?
Отец:
– В кутузку?
Гоша:
– Коля догнал его и с ножом напрыгнул.
Вера:
– Что с Генрихом?
Гоша:
– Да жив. Не ранен даже.
Вера:
– Коля
напрыгнул… С ножом… Не может быть.Мама:
– Психоз-вульгариус.
Вера берет паяльник:
– Ах, значит, распаялся Коля… Генрих, наверное, его на время лишь облагородил… Все снова. Все опять.
Гоша:
– Милиция шумит, мол, кто зачинщик. Коля а то молчит, то матерится. А Генрих на себя вину всю принял. Так и сказал, мол, на Колю бросился из ревности. И отвечать готов, только б Колю из жизни честной не изымали. Чтоб продолжал он на заводе творить добро на радость всем.
Вера:
– О, Генрих благородный.
Бабушка:
– Ой, дурак.
Мама:
– Психоз-вульгариус.
Папа:
– Да я таких видал пол-тыщи. Он ведь как, он стырит миллион, а сядет как за кражу кошелька. С месяц отсидит в кутузке персональной, с унитазом золотым, с меню на каждый день: пирожное, морожное, пиво-воды. И выйдет. На свободу. Да с чистой совестью потом миллионерит нас всех по эти самые, по эти… помидоры. Не поняли, глупехи, ведь это он, чтоб Верку поиметь и не жениться, чтоб капитал свой сохранить единолично…
Вера:
– Папа!
Мама:
– Да, дочь, они такие. Поматросят, а потом хоть в тюрьму, но лишь не под венец…
Вера:
– Мой Генрих не такой! (мечется) К тому же. Мы же… Ничего у нас…
Гоша:
– Я видела – держался.
Отец тихо:
– Я тоже тут-там подержался, а раз и алименты на все стороны плати…
Мама:
– Держался – не держался. Дело не сложное, можно и без рук…
Бабушка:
– Подтверждаю. Ах, внучка. Ах, бедняжка.
Вера:
– Что, что делать?
Гоша:
– Ждать.
Вера:
– Когда его отпустят?
Гоша:
– Через пятнадцать лет.
Вера хватается за голову:
– Я не дождусь.
Мама:
– Свихнется.
Отец:
– Скурвится.
Бабушка:
– Состарится. И кому потом нужна беззубая, глухая, плоская, сухая…
Вера:
– Пятнадцать лет. Нет, это невозможно…
Гоша чешет голову:
– Или пятнадцать месяцев.
Вера:
– И это много.
Мама:
– Свихнется.
Отец:
– Скурвится.