Пьесы
Шрифт:
МАРТИН. Это ни к чему. Пусть приезжают. Если бы ты только решилась… Если бы ты только смогла мне помочь… Я хоть на один день избавился бы от этой проклятой мнительности.
ЭЛИН. Разве я не могу…
МАРТИН. Не можешь!
ЭЛИН. Вот, значит, как. Только у нас начались неприятности, ты снова взялся за свое.
МАРТИН. Делать мне больше нечего. Прекрати.
ЭЛИН. Если бы мы только съездили в Стокгольм… Посидели бы там пару часиков, перекусили бы, повеселились, а Мона бы нам позвонила.
МАРТИН. Сим-салабим!
ЭЛИН. Ничего подобного.
МАРТИН. Все, хватит! Слышишь? Слышишь, что говорю? С ума сойти. Чего ты от меня хочешь? Если бы ты хоть раз в жизни смогла… Элин, если бы ты смогла полюбить меня.
ЭЛИН.
МАРТИН. Какая же она, твоя любовь?
ЭЛИН. Моя любовь безнадежно сильна.
МАРТИН. Элин… (Берет ее руку.) Только не говори, что я не справлюсь.
ЭЛИН. Мои слова не имеют никакого значения, все равно от них лучше не будет.
МАРТИН. Да… Конечно… Я просто подумал… может быть, мы могли бы заложить украшения?..
ЭЛИН. Нет.
МАРТИН. Нет?
ЭЛИН. Нет… Никогда.
МАРТИН. Конечно.
ЭЛИН. Мамины украшения — никогда.
МАРТИН. Я знал, что ты скажешь… А ведь это был бы просто залог, оформленный на твое имя. Мы выкупим его, как только у нас появятся деньги.
ЭЛИН. Неважно. Это единственное, что осталось у меня от родителей.
МАРТИН. У тебя есть еще люстра.
ЭЛИН. С люстрой я тоже никогда не расстанусь. Даже не думай.
МАРТИН. Но ведь ты же моя жена! Для тебя это пустые слова? Почему ты не хочешь помочь своему мужу?.. Куда там, тебе такое и в голову не придет.
ЭЛИН. Я никогда не заложу их и не продам.
МАРТИН. Конечно нет. Но и Эрика с Марианной ты никогда попросить не сможешь. А ведь у них денег как грязи.
ЭЛИН. Да уж, куры не клюют.
МАРТИН. А ведь мне было бы достаточно всего четырех тысяч. Ну почему ты не можешь им позвонить?
ЭЛИН. Нет.
МАРТИН. Почему?.. Объясни хотя бы.
ЭЛИН. Нет, не хочу. Я не хочу их больше просить.
МАРТИН. Конечно… Что я тебе сделал? Что? Нет… Лучше б я умер… Вот тогда бы вы с детками порадовались. Вот что я тебе скажу: если ты не попросишь Эрика с Марианной, другого выхода у меня не будет… Понимаешь?.. Мы обанкротимся у всех на глазах. Я этого не переживу… Я не выдержу этого… понимаешь? Я помню, каково жилось папе… Вот тогда ты сможешь убираться ко всем чертям вместе с мамочкиной люстрой. (Встает и уходит в свою будку.)
ДАВИД (возвращается с пачкой сигарет, встречает в дверях ЭЛИН). Мам, что случилось?
Что случилось, мам? (Идет через кухню к стеклянной будке.) Ты что наделал?
МАРТИН. Ничего.
ДАВИД. Почему мама плачет?
МАРТИН. Она не плачет.
ДАВИД. Почему мама не плачет?
МАРТИН. Ты когда-нибудь видел, чтобы она плакала?
Разве можно пить такими большими глотками?.. Ты что, хочешь желудок порвать?
ДАВИД. Тебе нужны твои чертовы сигареты или нет? Из-за чего вы поссорились?
Почему у тебя такая прическа?
МАРТИН. Какая?
ДАВИД. С пробором.
МАРТИН. У меня всегда такая была, с тех пор как я прошел конфирмацию. Тебе что-то не нравится?
ДАВИД. Да нет, все отлично. Он такой точный, что даже приятно немного — словно разрез, как будто голый под гильотиной. (Делает пробор, как у МАРТИНА, у себя в волосах.) Ты его каждый день для просушки вывешиваешь?
МАРТИН. Вот как…
ДАВИД. Ага.
МАРТИН (тихо). Не понимаю, о чем ты. Нормальная прическа.
ДАВИД. Не пора ли, отец? Как ты считаешь? Отец, я не думаю, что ты это сделаешь.
Мне горько называть тебя «отцом», когда я хочу сказать «папа». Ведь ты ни тем ни другим не являешься… А может, скоро им станешь? Не делай такое одухотворенное лицо.
МАРТИН. Проклятый ребенок… Бесполезно что-либо объяснять.
МАРТИН. Им понравится… Иначе пусть ищут другое место. Пора их позвать. (Ощупывает живот.) А мне, пожалуй, есть не стоит. Ясное дело, живот у меня от молока болит. Вот здесь, внутри, как будто что-то сосет. (Кашляет.) Отсюда и эта дикая изжога… (Рыгает, закуривает сигарету, смотрит в окно.) Н-да… Который час? Уже двенадцать… До часу надо позвонить в винный. Лучше успеть, пока они не спустились. (Идет в кабинет, снимая трубку, набирает номер. Ждет.) Почему никто не подходит? Алло? Добрый день, это хозяин ресторана в гостинице. Хочу кое-что заказать!.. Вы смогли бы доставить это с трехчасовым автобусом?.. Превосходно… Итак… Мне, пожалуйста… подождите, где-то у меня это было записано, никак не найду. Ах да, вот оно! Вы меня слушаете? Итак, девять бутылок водки, пять бренди, два зеленых шартреза, три итальянских травяных ликера — мой младший их обожает. (Слушает, смеется.) Один момент! Шесть «Гайсваллер и сын»… на всякий случай. И сын… Да-да, и сын, прямо как в песне: и сын… Виски у меня пока есть, а впрочем, давайте бутылки четыре «Black and white», лучше даже пять, а то оно так быстро кончается… Ну и, конечно же, пильснер… шесть ящиков. И один ящик лагера… Кажется, все… Я сказал про кофейный ликер? Тогда и его запишите… Что там еще… (Ждет.)… Да, запишите на текущий счет… вместе с доставкой… Премного благодарен. (Вешает трубку.) Отлично! С этим разобрались. (Надевает пиджак, смотрится в зеркало, расчесывает волосы, потягивается. Вздыхает. Стряхивает перхоть с плеча.) До чего же я мягкий, что-то со мной не то. И так всегда слишком добрый. Еще мама любила повторять: «Мартин у нас такой добрый, что крыс готов есть». (Обращаясь к зеркалу.) Я мог бы далеко пойти. Это было как гром среди ясного неба: они пришли и забрали его, и посадили в тюрьму… На этом моя учеба закончилась!.. Пришлось пойти работать… Летом двадцать четвертого я начал мальчиком на побегушках в ресторане «Крамере» в Мальмё. Надо было как-то содержать Ларса и Лену, Ниссе, Анну и Свена… (Сморкается.) Тогда-то мама и заболела психическими расстройствами. Да что там, прямо скажем, совсем помешалась. В своем роде это было даже облегчением… то, что он исчез… Через год к нам вернулся уже не тот ужасный тип!.. Теперь уже нельзя было вот так просто пойти и сдохнуть… Что ты сказал? Эй? Думаю, в Святом Зигфриде ему было хорошо. Точно не знаю, я ведь побывал там, только когда он умер… Это случилось зимой сорок первого, меня на три дня отпустили с работы в Мускё.