Петербургское дело

— Успокойся. Диван — самый заурядный, купленный в магазине «Итальянская мебель». К тому же довольно потертый. Ты что будешь пить?

— Я буду пить… А что у тебя есть?

— Я ведь говорю — все.

— Тогда бутылочку «Жигулевского». А лучше — две.

Ника растерянно захлопала ресницами.

— Шучу, — успокоил ее Андрей. — Давай виски или джин. И водичку не забудь.

Ника кивнула и направилась к бару. Пока она доставала бутылки и бокалы, Андрей, оглядел стены. Обои в комнате были зеленые с золотым узором. Он видел такие в Ливадийском дворце, лет пять назад, когда путешествовал с матерью по Крыму. На стенах висели картины в золоченых рамах. Все они были писаны маслом, темные, величественные и «академичные». Ника поставила на журнальный столик бутылки и бокалы, перехватила взгляд Андрея и спросила:

— Ну как тебе?

— Богато, — похвалил Андрей.

— Мой папа — большой любитель роскоши. Но на настоящую роскошь денег, конечно, нет, поэтому он создал искусную имитацию. Вот, видишь эту картину? — Ника показала на морской пейзаж.

— Ну.

— Папа специально попросил знакомого художника написать что-нибудь под Айвазовского. Оба мучились почти полгода. Один — рисовал, второй — критиковал. Но получившееся превзошло все ожидания.

— Правда?

— Да. Между прочим, один бизнесмен предлагал папе за эту картину пятнадцать тысяч долларов.

— А он?

— А он отказался. Этот художник… папин друг… умер три года назад. И картина дорога папе как память.

— Понятно, — кивнул Андрей, которого вся эта трепотня про художника и его картину нисколько не растрогала. Он взял бутылку виски, разлил напиток по бокалам, затем, не спрашивая Нику, разбавил и ее и свой виски водой. Протянул один Нике.

— Держи!

Она послушно взяла.

— За мир во всем мире, — сухо сказал Андрей, чокнулся с Никой и залпом осушил бокал.

Ника сделала глоток.

— У тебя курить-то можно? — поинтересовался Андрей. И, не дожидаясь ответа, достал из кармана сигареты. Закурив, он вдруг спросил:

— Послушай, а что ты делала в баре?

— Там, где мы познакомились? В «Серебряной вобле»?

— Ну да.

Ника пожала плечами:

— Так, ничего. Просто зашла с подружкой.

Андрей усмехнулся:

— Тебе нравятся бравые парни с бритыми затылками и со свастикой на рукаве?

Взгляд Ники стал слегка растерянным.

— Мне показалось, что они твои друзья, — тихо сказала она. — А свастику я не видела.

— А если бы увидела? Ты что, ушла бы из бара?

Ника неопределенно пожала плечами:

— Не знаю. Вообще-то я далека от политики. Я вообще ею не интересуюсь.

— Зря, — усмехнулся Андрей. — Если ты не интересуешься политикой, она заинтересуется тобой. Неужели тебя не удивили черные рубашки и бритые затылки? А эти лозунги на стенах?

— Каждый одевается, как хочет, и дружит, с кем хочет, — слегка нахмурившись, сказала Ника. — В гриль-баре «Американец» все посетители сидят в ковбойских шляпах. Ну и что? И потом, я слышала краем уха их разговоры. Они ничего не говорили о фашизме. Только о патриотизме.

— Патриотизм — последнее прибежище негодяев! — вспыльчиво сказал Андрей.

— А Бернард Шоу сказал: «Здоровая нация не ощущает своей национальности, как здоровый человек не ощущает, что у него есть кости».

— Что ты этим хочешь сказать?

— Я хочу сказать, что раз сейчас так много говорят о патриотизме и национальной идее — значит, с нашей нацией не все в порядке. Она больна. А если человек болен — нужно лечить болезнь, а не замалчивать ее. — Ника откинула со лба прядь волос и, слегка покраснев, добавила: — Извини. Это мой папа любит разглагольствовать на такие темы. Вот я и понаслушалась.

Андрей яростно поиграл желваками. Ника раздражала его все больше. Он посмотрел на ее тонкую руку, перевел взгляд на длинные изящные пальцы и вдруг спросил:

— И часто вы так делаете?

— Что — «это»? — не поняла Ника.

— Шляетесь по барам и снимаете мужиков.

— Я… не понимаю…

— Брось, — нетерпеливо, дернул щекой Андрей. — Я ведь тебя насквозь вижу. Сейчас ты скажешь, что тебе не нравятся молокососы и очкастые интеллигентки. Ты любишь парней крутых, подтянутых и сильных! А бритый мужской череп — это так сексуально, что у тебя при одном его виде дыхание останавливается! Ну как, угадал я или нет?

Ника закусила губу и нахмурила брови.

— Странно, — проговорила она.

— Что странно?

— Ты показался мне хорошим парнем. Видно, я и впрямь не умею разбираться в людях.

Андрей слегка покраснел.

— Мне кажется, тебе лучше уйти, — так же тихо и спокойно сказала Ника.

— Ника, я…

— Не бойся, я не обиделась. Видно, тебе очень не везло с девушками, поэтому ты такой… озлобленный. Но это ничего. Все устроится, и ты снова будешь хорошим. Когда это случится — позвони мне.

— Я…

Ника покачала головой:

— Не надо, не говори ничего. Просто встань и уйди.

— Да, конечно.

Андрей встал и, ни слова не говоря, направился в прихожую. Ему вдруг захотелось, чтобы Ника окликнула его, попросила остаться. Но она ничего не сказала, и Андрей, проклиная себя за тупость и хамство, вышел из квартиры.

Покинув квартиру Ники, он сел на скамейку возле подъезда, достал из кармана фляжку и сделал несколько хороших глотков. Коньяк горячей волной прокатился по пищеводу. Андрей закрутил фляжку и спрятал ее в карман. На сегодня, пожалуй, хватит.

При свете фонаря он посмотрел на часы. Стрелки показывали девять тридцать. Андрей смутно припомнил, как Костырин бубнил на ухо Бутову что-то насчет «вечерней встречи». Андрей тогда не обратил внимания на этот бубнеж, а сейчас призадумался. Что это за вечерняя встреча? С кем? А может, сейчас, в этот самый момент, Костырин и впрямь с кем-то встречается? С кем-то, кто сможет приоткрыть завесу тайны над темными делишками «России для русских».

— Так какого черта я здесь сижу? — строго сказал себе Андрей. Он резко встал на ноги, и тут его слегка повело. Алкоголь, которым он накачивался весь вечер, давал о себе знать. Андрей поморщился и сказал громко, вслух: — С этим дерьмом надо завязывать!

Слева послышался какой-то шорох. Андрей быстро обернулся. Маленькая собака-дворняга стояла возле ободранного куста сирени и испуганно смотрела на Андрея. Он глянул на ее черные глаза-«бусинки», ухмыльнулся и сказал:

— Что, осуждаешь? Понимаю. Я сам себя осуждаю. — Андрей провел пальцами по лицу, словно смахивал невидимую паутину, и нахмурил брови. — Что-то во всем этом не так. Что-то я делаю неправильно. Не знаешь что?

Дворняга попятилась.

— Не знаешь, — вздохнул Андрей. — Ну ничего. Приду домой и все обдумаю. А пока… — Морщинки на его лбу расправились. — Схожу-ка я к штабу. Посмотрю, все ли там в порядке. А то вдруг забрались какие-нибудь подонки и украли портрет Сталина. Костырин этого не переживет!