Петля и камень на зелёной траве
Шрифт:
Если сделать усилие, рвануться, щипнуть себя за руку – придет избавление пробуждения?
Алешка ушел рано, шепнул – «приду в шесть», я прилегла снова, заснула незаметно, и пришел этот жуткий сон. Сурова не звонила, не велела нести ей справку, не заходил ко мне Шурик, мы не мчались с бычьеголовым таксистом в неработающий по пятницам диспансер?
Надо рвануться, сделать усилие, щипнуть себя за руку.
Но не рванешься – я связана «ленинградкой», несожженным в керосиновых лампах фитилем. Локти стянуты за спиной, не щипнешь.
– Не дергайся, не ерзай, – сказал надо мной санитар. –
Не щипнешь себя, не проснешься – но это все равно не явь, а безобразный больной сон, зловещая сказка. По улицам, замаскировавшись под санитаров, ездят в карете скорой помощи бандиты, и хватают, вяжут, мучают людей…
Господи! Награди меня пробуждением!
Все мутится в голове, плывет перед глазами. Не могу больше! Не могу! А-а-а-а!
Остановилась машина.
– Все, приехали… – равнодушно бросил сумасшедший врач.
Хлопанье дверей, распахнулся задний люк, сквозанул резкий чистый ветер, и прямо надо мной развесил свой холодный пожар старый клен. Покатили наружу носилки, и успела только разглядеть нечто вроде парка, уставленного кирпичными бараками, и вход в одноэтажный дом.
Сумасшедший врач долго звонил в дверной звонок, дверь приоткрыли на цепочке и он крикнул:
– Шестая бригада скорой психиатрической со спецнарядом…
Темнота тамбура, снова дверь, дребезг и щелчок замка, коридор, снова дверь, стук замка. Потеря времени, чувств, памяти, захлопнулись мои матрешки. Желтый свет, большая комната, тусклые оливковые стены. Люди в белых халатах – что-то говорят, я не слышу ни слова. И голос пропал. Надо успеть крикнуть им – что вытворяли со мной эти бандиты! Они же люди! Не могут же все быть преступниками! Надо успеть сказать! Слова клубятся в горле сиплым слабым рычаньем. Отнялась речь.
– Спецнаряд… Очень возбуждена… Аминазин… Потеря ориентации…
Бубнит надо мной сумасшедший врач.
– Хорошо… Снимите с нее вязку… Ничего, ничего – мы разберемся… – слышу я из ваты и окутывающих меня клубов смрадного дыма женский голос.
Я иду по густым нефтяным облакам – дна не видно, и каждый раз проваливаюсь куда-то в пропасть, но не долетаю до дна, а снова выныриваю, жадно вздыхаю, делаю шаг, и снова падаю в бесконечность, и опять выбираюсь, задыхаясь и рыдая.
Свет, удушающая унылость тусклых стен. Страшная боль. Но можно ущипнуть себя – руки развязаны. А ногами пошевелить нет сил. Не надо щипать себя – пробуждения не будет.
Бандитов нет в комнате. Тот же голос, сильный, грудной, что велел развязать меня, спрашивает:
– Милочка, как вы себя чувствуете?
Поднимаю голову – красивая женщина в огромных бриллиантовых серьгах сидит против меня за столом.
– Доктор…я…не…никак…они…бандиты…
И ничего не могу сказать – задыхаюсь и тону. Медсестра говорит ей:
– Эвелина Андреевна, я заполнила паспортные данные по путевке, она ведь неадекватна…
Я хочу закричать, что я адекватна, но они убили меня – только у меня пропал голос и кончились силы.
Кто-то раздевает меня -срывает обрывки платья, клочья белья. Красивая докторша щупает меня, слушает стетоскопом, считает пульс, берет манжет тонометра и ужас взрывается
во мне криком сумасшедшего доктора – «Ну-ка, ребята, померяем давление!» – я дергаюсь в сторону и падаю со стула, ныряю в черную пропасть и вылетаю на поверхность от больного укола, и крепкие бабки-санитарки крутят меня и вертят в руках, как большую тряпочную куклу с оторванной головой.Цокает, железно стрекочет машинка, стрижет на мне волосы – пугающе холодит живот, стальным тараканом елозит у бедер. Я – ничья, со мной можно делать что угодно.
– Под мышками, Эвелина Андреевна, у нее брито, – кричит нянька. – А на лобке уже состригала…
– В ванную…
Течет по мне струями вода – или меня бьет в холод, или горячей не дали – меня трясет, и зубы стучат – от озноба или от истерики.
– Вынай ее…
Вот оно – мое крещение в водах больничного Иордана. Я – ничья, меня уже никто, ни о чем не спрашивает.
– На, одевайся, – бросила мне холщовую толстую рубаху санитарка. – После купанья враз застудисси…
Грязно– белая, заношенная твердая сорочка с чернильными штампами на спине и под воротом «Психиатрическая больница 7 Мосгорздравотдела». Я не могу поднять еще скрученных судорогой рук, бабки засовывают меня в рубаху, как в мешок, суют мне мерзкий свекольно-хлорный байковый халат:
– Одевайсси, шевели руками, барыня сыскалась…
Волокут в первую комнату – кружится голова, прыгают пятна, гулко шумит в ушах. Больше я не вольна над способом существования своих белковых тел – меня проглотил вечный двигатель, я уже никогда не увижу конца его работы. Ах, как бесконечны запасы неволи! Как много ухищрений мучительства!
– Назовите свое имя, – слышу я сквозь тяжкий гул голос красивой докторши.
Разве у меня еще есть имя? Я – ничья, я приложилась к страданию моего народа и растворилась в нем. Меня нет…
– А как вас зовут ваши друзья? – спрашивает докторша, и мне мнится в ее голосе сочувствие и обещание помощи. Но я больше никому не верю – мы живем на земле, выжженной чудовищным взрывом энергии ненависти. Они не люди, это обман.
А загнанность, измученность и страх во мне так сильны, что я, не веря, все равно разлепляю губы, черные, гудящие и твердые, как автомобильные шины:
– Ула…
– Хорошо. Укладывайте на носилки, везите в наблюдательный корпус. Первый этаж.
Два молодых юрких парня-санитара везут меня на каталке из приемного покоя – три двери, коридор, темный тамбур, выход на цепи. Свежий ветерок и снова разверстое жерло санитарной машины. Санитары столкнули носилки в кузов, прыгнули следом, и застучали кулаками в сплошную перегородку водительской кабины – поехали!
Парни о чем-то переговаривались, переталкивались, посмеивались. Я закрыла глаза – меня тошнило от раскачивающегося перед глазами потолка.
Горячая потная рука за пазухой халата – рванулась вверх и стиснула крепко мне грудь. Я подняла чугунные веки Вия, от страха – зажмурилась, открыла снова – надо мной нависла прыщавая мокрогубая рожа санитара – он дышал мне в лицо табаком и луком, в углу его рта закипала белая слюна. Он уже навалился на меня всем телом, другой рукой полз по животу, гадюкой вползала она между ног, он жадно щипал меня, дергал, сочил слизью.