Петля и камень в зеленой траве. Евангелие от палача

– Еще как сломаешь! – Он схватил меня за плечо и потащил за собой. – Идем, идем, я тебе покажу, какой фокус вы с людьми проделали…

Я безвольно шел за ним по коридору, хотя мне совершенно неинтересны были его рассуждения; ведь он, ученый дурачок, ни догадаться, ни даже в страшном сне увидеть не мог того, что я знал про манипуляции с целыми народами.

Но здесь хозяином положения был он. И я послушно пришел за ним в виварий. Смрад, неживые блики ламп, мерзкое копошение краснохвостых крыс в стеклянных лотках-загончиках.

– Вы перестроили память… Вот три группы крыс. Первых загоняли в темный ящик с металлическим полом и пропускали через днище электрические заряды: крысы навсегда запомнили ужас и боль, связанные с темнотой в ящике… Когда их детей загоняли в темный ящик без всякого электричества – они бесновались и сходили с ума, как их родители… В их мозгу произошла функциональная перестройка памяти под действием субстрата, выработанного напуганным организмом их родителей – пептидов… А вот эта группа – совершенно посторонние крысы, которым ввели пептиды второго поколения, и они реагируют на простой темный ящик точно так же, как те, что мучились в нем. Тебе понятно? Вы воспитали наследственный ген ужаса, который парализует людей без всяких мук и принуждения…

Богдан Захарович Кобулов, тяжело пыхтя и отдуваясь – видно, приехал в министерство сразу же после обильного застолья, – сказал мне:

– Нет, не могу удовлетворить твою просьбу… Я не могу взять тебя к себе… ты не представляешь ситуацию. Сейчас заварится каша, какой никогда еще у нас не было. Дадим врагам такую трепку, чтобы все запомнили ее на сто лет…

Его огромный живот лежал в специально вырезанном углублении полированного стола и казался диковинным яйцом в футляре, и я думал, что, когда однажды это удивительное яйцо лопнет, скорее всего, вылупится на свет динозавр.

– Инициатива с делом врачей прошла к Иосифу Виссарионовичу помимо нас с Лаврентием Павловичем… И Сталин поручил курировать дело Крутованову… Я не хочу вмешиваться: пусть все идет как идет… Сергей Павлович – человек умный, но еще очень молодой… Посмотрим… Если поживем – то увидим…

На Кобулове была шелковая кремовая рубашка с завернутыми рукавами. Черные толстые мозоли на локтях растрескались, словно пересохшая земля.

– А то, что пришел сам, – молодец, хвалю за сообразительность… Деловой человек никогда не вложит все состояние в одно предприятие…

– Товарищ генерал-полковник, из соображений… – вякнул было я.

– Я твои прекрасные патриотические соображения понимаю, – перебил Кобулов и пренебрежительно махнул рукой. – И хвалю. Живем не первый и, надеюсь, не последний день. А с этим ослом Рюминым будь тише травы и ниже воды. Мне нужна информация только из первых рук…

От Кобулова я направился к Миньке. Меня снедали злоба на весь мир и острая досада на собственную беспомощность. Придуманный мною спектакль «Дело врачей» вышел из-под авторского контроля и развивается совершенно независимо от моей воли. И не в мою пользу. Я столкнул камень, вызвавший лавину, и куда теперь докатятся обломки – один бог весть…

И еще я отчетливо видел: скоро произойдет в нашей удивительной кочегарке смена вахты, которую вместе с горючим побросают в топку. Со всех концов Москвы уже везли в наш емкий корабль топливо. А сколько продлится вахта – никто на свете, ни один человек не знает. Ведь задать всем такую трепку, чтобы ее запомнили на сто лет, это непростое дело. И стоит теперь передо мною одна задача: любой ценой найти лазейку на трап, сыскать выход из кочегарки. Мой рывок к Кобулову и был попыткой захватить место на трапе. Но Кобулов отпихнул меня от ступенек ногой – «ты вахту, не кончив, не смеешь бросать…» Ладно, пойду к Рюмину.

Трефняк предупредительно встал мне навстречу:

– Михаил Кузьмич вас дожидаются, сразу велели зайти.

Дожидались Михаил Кузьмич меня не в одиночестве: они допрашивали какого-то еврея в генеральской форме. И так искренне обрадовались моему приходу, что забыли спросить, где это я изволил шеманаться.

– Заходите, товарищ подполковник, – приветливо замахал он мне рукой. – Вот, можете познакомиться еще с одним абрашей, который утверждает, будто он академик Вовси. А вовсе не академик ты, пархатая морда, а изменник и убийца… – И довольный своим каламбуром громко захохотал.

Мне показалось, что академик смотрит на Миньку с огромным интересом. Только синеватая бледность выдавала его волнение. Тихим, чуть-чуть дрожащим голосом он сказал:

– Вы не имеете права со мной так разговаривать. Вы государственный служащий, может быть, даже большевик…

– И ты, еврюга, тоже, наверное, большевик? – с едким сарказмом спросил Минька.

– Да, я член ВКП(б) с восемнадцатого года. И хочу напомнить вам, что я главный терапевт Советской Армии, генерал-майор медицинской службы, что я воевал всю войну.

– А награды имеешь? – хитро спросил Минька.

– У меня двадцать две правительственные награды…

– И все – медали «Не допустим фашистского гада до ворот Ашхабада»! – счастливо захохотал Минька, так ловко уевши хвастуна, еврейского вояку, наверняка прятавшегося всю войну по тылам.

– Слушай ты, храбрый портняжка, жидос несчастный, есть вопрос… – отсмеявшись, начал Минька. – Вот скажи мне, чего ваша бражка собиралась делать после того, как вам, допустим, все-таки удалось бы умертвить товарища Сталина?

– Я считаю этот вопрос политической провокацией и отказываюсь его обсуждать, – по-прежнему тихо ответил Вовси.

На Миньку уже оказывал наркотическое действие соленый запах близкой крови, и он, встав из-за стола, медленно направился к сжавшемуся на стуле академику. Одной рукой он держал витую рукоятку своего замечательного кнута, а другой не спеша сматывал вязаное ремнище.

В голове у него тонко высвистывала торричеллиева пустота.

– Одну минуточку, товарищ полковник, – остановил я его. – Мне хотелось бы задать арестованному вопрос…

– Задай, задай, – согласился Минька. – И если он не ответит – так дам по темечку, что в жопе завоет!

– Скажите, пожалуйста, вам знакомо имя известного буржуазного националиста, изменника Родины и сионистского шпиона Соломона Михоэлса?

– Да, – вяло кивнул Вовси.

– Позвольте полюбопытствовать – в какой связи?

– Это мой брат.

Минька от удовольствия даже не ударил его, а только ширнул кнутовищем под ребра.

– Вам ведь известно, Мирон Семеныч, как строго нам пришлось поступить с вашим братом?