Петр Алексеевич и Алексей Петрович. Исторический роман. Книга вторая

– Матушка, я принял решение строить настоящую армию и настоящий флот. Я спесь-то с иностранцев повышибу – рука Петра сжалась в железный кулак.

–Петруша, опять ты за свое.– безвольно сказала царица, понимая, наверно, что сына не переубедить.

–Ну как же, матушка,– горячо возразил Петр.– Еще древние говорили: хочешь мира– готовься к войне.

–Готовиться к войне и воевать – то разное,– продолжала убеждать Наталья Кирилловна.– а у тебя, Петруша, с детства склонность задираться без причины. Я радовалась, что можешь защитить себя, но для царя такая склонность может стать губительной. Хвастовства и гордыни у тебя, сын, много – уж извини за откровенность. А сие – грех большой. Я тож читала древних и тож кое-что понимаю в политесе, а потому настаиваю: через двадцать-тридцать лет мирной жизни Россия будет первой державой Европы. Все страны будут втягивать тебя во всякие войны, а ты супротивляйся, как только можешь, всеми силами и средствами. Сие пусть будет твоею войной. Сможешь уберечь Россию – ты победил, не сможешь – так и останешься с черными избами. Армию создавай, флот строй, да токмо для охранения России. Я бы тебе еще помогла, да нет уже сил. Стрельцы всю мою силу забрали. Как вспомню Артамона Сергеевича, Ваню мово любимого, так сердце и заходится, то давит, то жжет, как огнем. Архангелы уж трубят. Много сил я положила, чтоб посадить тебя на трон, помаленьку учила управлять. Теперь престол принадлежит токмо тебе. Почувствуешь близкий конец – напиши завещание, чтобы распрей не было. Пока у тебя единственный наследник, его и готовь заранее. Токмо вижу я – нелюб он тебе. Напрасно. Евдокия – добрая, надежная жена. Я ее держала в строгости, быть может, излишней. Ныне каюсь. И Алешка– хорошее дитя,– матушка тихо улыбнулась, вспомнив умилительное личико единстенного внука.

– Матушка, вы сами знаете, что я был не готов для отцовства,– ответил искренне Петр.– Оттого и холоден был к сыну. Я его еще полюблю, дайте время.

– Вот еще что,– слегка встрепенулась матушка, радуясь, что вспомнила важное.– Пока будешь строить, подружись покрепче с Мазепой – гетманом украинским. Он, конечно, скопидом, золотишко любит, дерет пошлины нещадно, однако, он– единственный человек, способный защитить купеческие обозы в Европу от казаков– разбойников, шастающих по дорогам.

– Не печалуйтесь, понапрасну, матушка,– Петруша взял руку матери, погладил ее.– Хворь – дело проходящее. Еще подсоветуете мне не раз.

– Дал бы бог помочь тебе. Нагулялся, небось, вволю, пора и честь знать. Лев Кириллович будет на первых порах тебе первый помощник. Полностью не слушайся его советов, но и не отвергай с порогу. Становись до кормила, управляй по-божески, как твой отец и брат. Отвергни всех пьяниц, что рядом с тобой, набери людей духовных, душевных, они тебе помогут, ежели не делом, то словом пастырским. Сие тоже немало.

– Ладно, матушка, все исполню, как велишь, только выздоравливай поскорее.

Глава пятьдесят третья. Хозяин! Азовский поход

Не выздоровела матушка, Студеной ночью 4 февраля 1694 года тихо покинула сей мир. Петруша в то время поехал в Воронеж, где Лев Кириллович заложил новую верфь. Узнав о смерти матушки, он возвратился в Москву, но на похороны так и не приспел: то ли не слишком спешил, то ли, в самом деле, весть пришла поздно.

Несмотря на то, что отношения между ними в последнее время складывались непросто, было жаль родительницу, но помеж сожаления и печали прорывала изнутри струя нежданной радости: наконец-то один – Хозяин! Вся честная кампания, окружавшая Петрушу, обрадовалась безмерно. Особенно ликовали Лефорт с Меншиковым, обнимались, поздравляли друг друга. Теперь их начальник был единоличным начальником всей России, можно было рассчитывать на чины, звания, поместья.

Только бы Петруша опять не упустил вожжи. Вроде бы соперников нет, царь Иван ослеп окончательно, из опочивальни почти не выходит, он не в счет. Одному Льву Кирилловичу следует дать понять, что Петруша сам будет править без посредников.

Что и было сделано. Когда дядя принес бумагу с расходами на Кремль, читай на правительство, Петр (уже не Петруша) исчертил ее вдоль и поперек, потребовал досконального объяснения по каждой статье, накричал на дядю так, что тот выскочил из палаты весь в поту и с пониманием того, что время его единоличного управления финансами безвозвратно ушло вместе с его сестрой. Слух о падении власти Льва Кирилловича быстро разошлись между бояр. Отныне ублажать следовало только самого царя, ежели требовалось провернуть какую-то крупную торговую сделку или учинить новый завод.

Петр с головой окунулся в государственные дела, власть увлекла его полностью и безраздельно. Дружки, что так поспешно обрадовались, приуныли. Перед ними являлся не Петруша, но Петр – сильный, злой, весь ушедший в бумаги, забывающий иногда поесть, спящий четыре-пять часов в сутки.

Как ребенок тешится новой игрушкой, так молодой царь на первых порах тешился зримыми знаками своей власти и величия. То ни за что ни про что отругает думного дьяка, и тот, белый от страху, трясется, как в лихорадке, и не может связно говорить. То напишет записку Льву Кирилловичу с требованием выделения денег, и ежели тот запоздает, то разносит его в пух и прах. То спросит боярина, зачем он околачивается в Боярской Думе, хватает его за ворот и в шею выгоняет из палаты.

В Кремле все закрутилось быстрее и дельнее. Стало понятно, что новый хозяин пришел надолго и всерьез. Царь не любил велеречивых росказней, долгих вступлений, требовал докладывать кратко и ясно, доступным языком, иных перебивал и отправлял упражняться в краткости и деловитости. Челобитные, которые на двух столбцах объясняли смысл мелочной просьбы, возвращал назад для переписки. Сам говорил скоро, отрывисто, строго по делу.

Сашка с Лефортом, было, раскисли, наблюдая такое государственное прилежание царя. После полугодовой усердной работы, когда верховенство царя было окончательно утверждено, порядок заведен, царь шутливым мановением пальчика призвал денщика и приказал ехать к Лефорту готовить «собор».

Привезли царя в четвертом часу ночи ни живого ни мертвого. Однако, к девяти часам утра – о воловье здоровье! – царь как ни в чем ни бывало был на своем месте и раздавал распоряжения. И все-таки на «соборе» не было прежнего Петруши, раскованного, веселого, непосредственного.

Был царь Петр, надменно наблюдавший за всеми, цедивший слова, как дорогое вино, и лишь в конце пиршества потерявший контроль за собой. Такой потери контроля будет с каждым «собором» все меньше и меньше. Мелкие знаки власти скоро приелись, воспринимались, как должное. Хотелось чего-то большего, значительней, хотелось попробовать себя в настоящем деле.

Заветы матери остались втуне. Зачем истязать себя и других, зачем армия, которую нельзя использовать по прямому назначению? Женщина, что она понимает в мужском деле? Ей на роду написано бояться войн, драк и прочих мужских игр и забав, тем более, что повод для войны находится наисерьезнейший, есть возможность примириться с боярами, чтоб не роптали, что царь не хочет их слушать. Уже тогда Петр стал тяготиться опекой Боярской Думы.

Сообщения послов, присутствовавших на учениях под Кожуховом, о создании в Московии мощной регулярной армии, вызвало неоднозначную молву в европейских столицах. Одни боялись возвышения Москвы, другие радовались, но и те и другие кинулись раскладывать политические карты и размышлять, как воспользоваться сим обстоятельством. Все понимали неопытность молодого царя в таком хитром, коварном, изощренном деле, как европейский политес, и спешили воспользоваться этой ситуацией.

На севере хозяйничали шведы. Турки, завоевав почти всю южную Европу, Палестину, Ливан, Египет, теперь разоряли Польшу и Венгрию, угрожали воздвигнуть свой полумесяц в Вене и Венеции. Французский король вел свою хитроумную игру, поддерживая турок в противовес Англии и Австрии. Польский король и австрийский император слали в Москву письмо за письмом, умоляя двинуться на турок и татар согласно прежним договорам. Наталья Кирилловна, однако, уходила от всяких военных конфликтов, понимая, что любая война при нынешнем состоянии государства гибельна. Лев Кириллович, как начальник Посольского приказу, дал указания русским послам в Кракове, Вене, Венеции, Берлине никаким посулам не верить и отвечать уклончиво ни да, ни нет.

Но то, что считал гибельным старый мудрый человек, оказалось нипочем юнцу, мечтающему о славе Александра Македонского и Юлия Цезаря. На то и рассчитывал иерусалимский патриарх Досифей, когда направлял в Москву страстное письмо, как в свое время Сергий Радонежский писал Дмитрию Донскому. В письме Досифей, видимо, кем-то подстрекаемый, призывал Московию защитить от басурман христианские святыни в Иерусалиме, попранные турками и отданные французам-католикам. К римскому папе отходили половина Голгофы, вифлиемская церковь, святая пещера, гроб господен.