Петр Алексеевич и Алексей Петрович. Исторический роман. Книга вторая

Наталья Кирилловна, наблюдая сына в монастыре, где ему пришлось играть царя, видела, что он абсолютно не знает жизни, не проявдляет трезвости суждений, руководствуется детскими представлениями о власти царя. Видя такое, матушка совершила еще один маленький переворот. Она мягко, незаметно отстранила Петрушу от тяжкого груза державного управления. Тем более, что и ей, и особенно Льву Кирилловичу, понравилось повелевать самостоятельно. Матушка великодушно разрешила Петруше заниматься его любимым военным делом, и тут уж ни в чем ему не противилась, дабы усыпить самолюбие сына.

Царь поначалу не заметил подвоха. То ли не хотел ссориться с матерью, вернее, не имел еще умственных сил с ней бодаться, то ли молодые силы играли в нем и требовали иного употребления и применения, то ли судьба специально отвела ему несколько лет насытиться молодостью со всеми ее прелестями, чтобы потом полностью отдаться державным делам, но по возвращении в Москву Петруша с головой ушел в заботы армии, и флота. Свободное время отдавалось »соборам», Немецкой слободе и любви. Мимо его сознания прошло рождение сына. Он лишь подержал красноватый комочек мяса, называемый его сыном, когда крестили, и надолго забыл.

Зато в делах Петруша был неистощим, неиссякаем. Днем занятия на плацу, маневры в полях, строительство небольших кораблей, галер на Плещеевом озере, перестроечные работы в крепости Пшебурх. И все то скоро, бегом, с нагайками и потарапливаниями, без обычной русской неспешности и остановок по каждому поводу. Уже через год Зоммер устроил показательные маневры. Против потешных полков – лучшие стрелецкие. Пальба, дым, огонь, грохот канонады, апроши, подкопы – Петруша в восторге. Стрельцы, обозленные против потешных, бьются всерьез, потешные отвечают тем же. Десятки убитых, еще больше раненых. Похоже на всамделишний бой! Царь весел, бестолково мечется от одной позиции к другой, весь в угаре сражения, сам палит из пушек без особой сноровки, за что поплатился – опалило лицо и волосы до багровых пятен.

Сам Зоммер, бедняга, пал жертвой беспорядочной пальбы: от неожиданного взрыва лошадь понесло, командующий не удержался и полетел на землю, сильно ударился и скончался на руках у Петруши. Организовали пышные похороны, хоронили, как древнего героя – Зотов по сему поводу перечитал всего Плиния, прежде чем нашел описание погребения древнего воина, отличившегося на поле боя. Старого князя Долгорукого, который околел после непосильной рубки с «неприятелем», родня едва забрала, дабы похоронить по русскому обычаю, без несения на щите и прочих непотребных выдумок.

На следующий год новая потеха: война польского короля против короля стольного града Пшебурха. У поляков – потешные полки, у « стольников» – стрельцы. Ромодановского нарекли пшебургским королем Фридрикусом, польским посажен Иван Иванович Бутурлин. Оба отменные пьяницы, замещающие Зотова, когда у него от попоек шалило здоровье. На одни машкеры куча денег ушла.

Наконец польский король объявил войну Фридрикусу. Из Семеновки, где расположили »полские» войска потянулись обозы и стрельцы, наскоро одетые под «ляхов». Один приступ сменялся другим, нападавшие пристраивали лестницы, лезли наверх, оттуда на них лили потоки грязи с дерьмом, пихали шестами и горящей паклей, отбивались тупыми саблями. И опять настоящая кровь, жертвы, покалеченные люди, немалые средства. Царица и Лев Кириллович кряхтели, подсчитывая, во что выливаются сии потехи, но деньги давали, радуясь, что царь хоть их не трогает и не входит в государственные дела. Однажды Лев Кириллович почти полдня потратил, чтобы уговорить царя принять персидского посла, от которого ожидали крупные поставки китайского шелку для дальнейшей перепродажи в Европу. Едва уговорил.

Война «королей» закончилась лишь поздней осенью. Огороды стрельцов оказались непосеянными, одежда изодралась, многие пришли с увечьями, как с настоящей войны. А для Петрущи только забава. Каждый день отмечался победой одной из сторон. Салютовали холостой пушечной стрельбой, фейерверками, застольем, где лилось дорогое вино, награждали мнимыми орденами и медалями. Было весело. О людских потерях даже и мысли не возникало у царя – оберегателя отечества.

На следующий год состоялась настоящая баталия под деревней Кожухово. Там Петруша приказал заряжать пушки настоящими ядрами, но стрелять впереди или позади наступающих войск для создания настоящей картины бою. Приказания приказаниями, но ядра часто попадали в расположение боевых колон. Петруша тем особо не огорчался, так как сражение оттого только выигрывало в плане правдивости.

С обеих сторон участвовало до 20 тысяч войск. Планировались обходные маневры, рукопашные схватки в ход шла артиллерия с передислокацией, кавалерийские атаки, имитирующие татарскую конницу.

Присутствовали иностранные послы и глубокомысленно покачивали головами: кто озабоченно, кто с удивлением, но все сходились на том, что у русских появляется регулярная современная армия, с которой придется считаться и которой желательно манипулировать к своей пользе, потому как русские пока ничего не смыслят в европейской политике.

Бояре, тоже наблюдавшие военные учения, видя иностранных послов, их оживленные беседы между собой, приосанились, хвастливо подбоченивались с видом: знай наших, еще не то будет! И снова парады, салюты, фейерверки, застолья, с пьяными, хвастливыми речами – все, что так любил Петр до кончины.

На зиму у молодого царя была запасена своя шалость – всем »собором» озоровать на Москве под видом прославления Христа и празднования сяток, масленицы и прочих церковных праздников. Конечно, до пьяных разбоев, как в случае с купцом Филатьевым, не доходило, но все равно то были шумные, злые, разорительные набеги, в основном, на старые боярские усадьбы и домы.

Царь мстительно запоминал, кто в Боярской Думе выступал против царских предложений или выражал сомнения в них, и уже зимой, боярин, жди гостей. В боярских домах к святочным наездам готовились как к смертным напастям: крестились, молились, делали духовные завещания, обнимались, как перед смертью.

Так как никто не смел отказать «собору» в угощении, то хозяева, что ждали гостей, тратились на приготовление множества всяких блюд и кушаний. «Святки» влетали в копеечку, часто напрасно. Посему князь–папа по своему ведомству издал указ, который, однако, имел почти официальный статус. «…Объявляет наша немерность, что мы иногда так утруждены бываем, что с места сдвинуться не можем, отчего случается, что не все домы посетить можем, которые того дня посетить обещали, а хозяева оттого в убытки входят.

Того ради сим объявляем и накрепко заповедуем под наказанием ВеликогоОрла, дабы ядей никто не готовил заранее, а буде у кого трапезу соизволим съесть, к тому будет загодя наш указ объявлен…». При указе прилагалось, «Что иметь в доме, в оный же входим: хлеб, соль, куличи, калачи, икра, селедки, окороки, языки, огурцы, жареные куры, зайцы, масло, сыр, колбасы, яйца. Над всеми сими возлюбленные нами вина, пиво и меды».

Гуляли Рождество Христово, святки, Крещение, масленицу, и, наконец, наступал великий пост. Кончались пиры, замолкали дудки, рожки, свирели, ложки, барабаны, умолкали хохот, веселье, смех, пьяные переклички, перепалки и перебранки, охальные выкрики, шумные застолья, где не столько ели, сколько изводили понапрасну горы снеди, отнятой у бедняков, голодающих и нищих.

Весело прожигал свое богатырское здоровье молодой царь-батюшка, но много уважаемых людей занемогло и померло во время тех пиров. Но праздник жизни продолжался, пришел черед Немецкой слободе.

Царь теперь въезжал в Немецкую слободу полновластным хозяином и соответственно и вел себя. Туда перемещались вакханалии в их первоначальном значении. Петруша, Лефорт, Сашка Меншиков, в меньшей степени Борис Голицын стали завсегдатаями аустерии Монса, которого сие поначалу зело радовало, потому как намного увеличивало выручку заведения.