Петр Алексеевич и Алексей Петрович. Исторический роман. Книга вторая

–Идем к нему, – решительно сказала матушка, накинула летник и направилась к двери.

Двое рослых преображенцев сонно кивали носами у двери опочивальни царя. При виде царицы и князя мигом поправились и вытянулись во фрунт.

– Давно лег?– спросила Наталья Кирилловна.

– Никак нет, государыня,– ответил один из караульных.– Не более часу, как пришли.

Тихо вошли в комнату. Петруша раскинулся поперек широкой постели в одной сорочке. Груда одежды лежала рядом на полу. Могучая грудь равномерно вздымалась – по молодости он еще не храпел. По лицу бежали тени снов, то радостных, то тревожных, на полу разлилось пятно блевотины, издающей смрадный запах, она же стояла в углах рта и медленно стекала по круглому, мягкому подбородку. Царь спал беспробудно и беспросыпно.

– Ну что, начнем будить?– спросил князь, видя, что то будет нелегкая задача.

–Буди-буди, настойчиво повторила матушка.– Нагрянут – так сами разбудят.

Князь взялся за плечо царя, слегка потряс. Петр застонал, перевернулся и продолжал спать. Голицын потряс крепче. Безрезультатно. Тогда князь схватил Петрушу за оба плеча и тряхнул, как следует. Петруша открыл глаза, ничего не понимая.

– Что за черт? Кто посмел? Стража!

–Петруша, вставай, – наклонилась к нему матушка.– Заговор. Стрельцы идут.

– Кто? Где? За кем идут?– вскричал царь, огругляя в ужасе глаза, и, наверно, думая, что то происходит во сне, как не раз уже случалось.

– Стрельцы на дворе,– тоже крикнул князь, зная страх Петруши перед ними.

Петр ошалело посмотрел на Голицына, перевел взгляд на тревожное лицо матери, вспоминая ее глаза тогда … в Кремле, когда бросали на пики Матвеева … такие самые … Потом дико закричал:– а- а-а, – и кинулся из опочивальни. Голицын бросился за ним:– Петр Алексеевич. Петруша, Петя, да куда же вы?– кричал он вдогонку царю, который, обезумев, огромными прыжками мчал через двор в конюшню. Князь бросился за ним. Его обогнал Сашка Меншиков, который спал в углу опочивальни, тоже пьяный вдрызг, но быстро протрезвел и сейчас пытался догнать царя. Петр вскочил на первую попавшуюся лошадь и во весь опор помчал со двора. За ним вылетел денщик, затем Голицын, потом Федор Головкин со свитой из двадцати человек. Остановились только в Соколиной роще.

– Теперь куда?– спросил Петр, тяжело дыша.

– В Троицу, государь,– ответил Голицын.– Оденьтесь поначалу. Уж холодно, простыть можно.

Головин протянул царю одежу. Петр стал неловко одеваться, то и дело не попадая в рукава и ботфорты. Денщик и постельничий слезли с лошадей и стали помогать. Наконец вся кавалькада двинулась в Троице-Сергиевский монастырь. Перед воротами остановились, приосанились, поправили одежду, особенно у Петра Алексеевича, стали порядком. На монастырской площади их встретил архимандрит. Петр бросился ему на грудь, зарыдал, весь сотрясаясь: «Отче, прибегаю к тебе … они хотят меня убить … Зачем я родился на свет … что я им сделал? … всю жизнь за мной гонятся … Зачем мне такая жизнь? … ненавижу … ненавижу … изрублю всех … или они меня».

Викентий гладил его по голове сухой, морщинистой рукой, успокаивал: « Буде, буде … бог нас не оставит. Верно, что приехал к нам …з десь будет покойно … токмо не надобно ожесточаться сердцем. Христос муки терпел страшные, а заповедал »не убий» Так и нам потребно поступать. Они – овечки заблудшие. Просветятся – поймут, что были неправы, станут верными твоими слугами, аки апостолы Христовы, они тоже не сразу приняли святителя … все будет хорошо, все будет по-божески».

На следующий день прибыла с беременной невесткой царица во главе потешного войска. Преображенский и Семеновский полки прошли парадом по монастырской площади с равернутыми знаменами, с барабанным боем стройными шеренгами, демонстрируя выучку и дисциплину. Настроение царя заметно улучшилось. Никакого нападения на Преображенское не призошло, сообщения опять оказались ложными, но процесс, как говорится, пошел.

Еще через день под руку царя стал полк Лаврентия Сухарева, затем полк хитрого Ивана Цыклера, сыгравшего не последнюю роль в победе Софьи семь лет назад. Теперь он поставил на Петра. Сие уже говорило о многом. Многие стрелецкие полковники призадумались: уж ежели Цыклер пошел в Троицу – значит у Петра козыри посильнее Софьиных.

Глава сорок восьмая. Великое сидение

Как часто бывает, что мероприятия, планируемые самым тщательным образом, вдруг срываются по нелепым причинам или случайному совпадению неблагоприятных обстоятельств. И наоборот, события, которые не предвещают ничего хорошего, вдруг оборачиваются счастливым исходом.

Так случилось и на сей раз. Паническое бегство превратилось в неожиданную победу, которой никто не предполагал. Здесь главное оказаться в нужное время в нужном месте. Таким местом для царицы и ее окружения стал Троице-Сергиевский монастырь. Под прикрытием его надежных стен бежавшие отдышались, избавились от страха, одумались, сосредоточились и под командой опытных руководителей перешли в наступление.

Во все стрелецкие полки полетели указы Петра, написанные Борисом Голицыным, с требованием немедленно явиться под Троицу. И потихоньку один за одним потянулись туда стрелецкие гуси. Не дождавшись четких указаний от своего начальника Василия Васильевича Голицына, ушел к Петру с наемной пехотой славный шотландец Гордон. Видя такое, бояре, прячась друг от друга, поворачивали возки на Ярославскую дорогу, ведущую к монастырю.

Силы Софьи таяли на глазах. Можно было еще многое исправить, будь у нее в помощниках настоящий воевода, а у правительницы был лишь Василий Васильевич – второй нумер. Хитрец, дипломат, умница, но никак не воевода.

Была у царевны и другая тайная стратегическая промашка. Гонясь за быстролетным женским счастьем, она разделила сердце между двумя своими ближайшими соратниками: Василием Голицыным и Федором Шакловитым. Князь, прознав о том, что Софья крутила шашни с Шакловитым, пока он добывал воинскую славу, пришел в неописуемое бешенство. Променять его, князя Голицына, на какого-то шелудивого стрелецкого начальничка?!

Больнее ударить по его чести, самолюбию, гордости не смог бы никто. Холод отчуждения пролег между князем и Софьей. А уж говорить о деловых отношениях между Голицыным и начальником Стрелецкого приказу и вовсе не приходилось. И это в то время, когда нужно было особое взаимопонимание между игроками одной команды. Василий Васильевич не мог скрыть злорадства, когда видел неудачи Шакловитого. То же чувствовал и Федор Леонтьевич в отношении Голицына.

Не желая разделять с правительницей груз ответственности, не имея сил перед лицом опасности забыть обиду, часто даже злорадствуя по поводу ее неудач, Василий Васильевич старался лишний раз не попадаться на глаза царевны, медлил, колебался. Раздумывал, как лучше поступить ему самому. Из-за его колебаний и ушел к Петру Гордон, в прошлом верный слуга князю, нанеся тем страшный удар по силам Софьи. Уходили и другие полки, не находя у помощников правительницы согласия и поддержки. Сославшись на незначительный предлог, отправился в монастырь и патриарх.

В нервной женской истерике, не находя иного выходу, Софья сделала отчаянный шаг, о котором потом пожалела – сама поехала договариваться с царицей и Петром. Договариваться, однако, в роли побежденной, весьма трудно, ежели вообще возможно. Правительница возвратилась ни с чем, ее даже не приняли.

Петр даже предлагал арестовать и судить. Но его опрометчивое мнение отвергли, как неприемлемое. Софья все еще была сильна. За ней стояло еще более двух десятков полков. Она могла созвать дворянское ополчение со всей России, на ее стороне было мнение жителей столицы. Ей только нужен был твердый, опытный полководец, а такого в ее распоряжении не было. Ни Василий Голицын, ни Федор Шакловитый для таких дел не годились. Здесь был нужен человек разряда Юрия Долгорукого, отстоявшего трон для Феодора.

В Москве Софья, опомнившись, попыталась свое поражение опять представить, как победу. Умная, твердая все-таки женщина! Она обратилась к стрельцам, жителям столицы со страстной вперемежку со слезами речью: мол, я, не желая кровопролития, поехала к царице и царю с оливковой ветвью, а они встретили ее подло, как будто она не царевна, а холопка какая. И пусть то будет на их совести.

Возможно, Софья, действительно, не желала крови русской, и без того пролитой врагами Руси предостаточно; возможно, просто устала бороться в одиночку, не получая действенной поддержки со стороны ближайших соратников. Ничем иным ее дальнейшего бездействия нельзя объяснить. А ее противники не дремали, они решили нанести удар не по ее полкам, а в самое сердце царевны, сломить ее духовно. Кто автор такого удару осталось тайной. По крайней мере, ни Петр, ни Борис Голицын, ни Лев Нарышкин до того додуматься вряд ли бы смогли. Сие могла предложить только царица, знавшая по себе, что это такое.