Петр и Феврония: Совершенные супруги

Итак, одним из важнейших сюжетообразующих эпизодов «Повести…» является змееборчество. С первых строк перед читателем предстает змей: «Се убо в Русийстей земли град, нарицаемый Муром. В нем же бе самодержавствуяй благоверный князь, яко поведаху, именем Павел. Искони же ненавидяй добра роду человеческому, диявол всели неприязненнаго летящаго змия к жене князя того на блуд» ^[64] . От Павла жена принимает совет выведать у змея тайну его смерти, тот открывает: «Смерть моя есть от Петрова плеча, от Агрикова же меча!» ^[65] В этот момент в «Повести…» появляется князь Петр и, ни минуты не сомневаясь, решает убить змея. Обретя меч в алтаре, он побивает чудовище, но от ядовитой крови покрывается струпами. Вот вкратце фабула змееборческого сюжета «Повести…».

64

Повесть о Петре и Февронии Муромских / Под ред. Р. П. Дмитриевой // Памятники литературы Древней Руси. Конец XV — первая половина XVI в. М., 1984. С. 628. Если в начале книги был дан общий пересказ «Повести…» с цитированием отдельных ее фрагментов в переводе, то с этого момента цитаты будут приводиться на языке оригинала, дабы не произошло смыслового искажения в деталях.

65

Там же. С. 60.

Для удобства разделим его на три части: змееборческий мотив, мотив обретения меча и «острупления», — а затем рассмотрим все три в подробностях.

Образ змея

В советской историографии «Повести…» образ змея трактовался в основном как фольклорный. Да и в постсоветской литературе фольклорная трактовка образа встречается нередко.

Вот хороший пример — работа современного исследователя М. В. Кривошеева. Змей под его пером предстает в роли мифического предка княжеского рода. Чудовище «…весьма мало напоминает дракона переводной агиографической литературы» ^[66] , становясь «просто любовником», так как по древним преданиям змей — тотемное животное русских князей — дает им силу (мотив, встречающийся также и в европейском эпосе). По мнению М. В. Кривошеева, жена князя Павла вступает в связь со змеем для того, чтобы принести здоровое, крепкое потомство, наследника. Следуя подобной логике, исследователь утверждает, что князь Петр своим поступком «нарушает мифологическую схему благополучия княжеской семьи» ^[67] , а через некоторое время и сам становится наследником княжеской власти и принимает ее, что вполне укладывается в предложенную модель.

66

Кривошеев М. В. К вопросу о жанре «Повести…». С. 204.

67

Там же. С. 205.

На наш взгляд, если подобные сюжеты и верования и могли иметь место в народном творчестве, в народном сознании, то образованный московский книжник-иерей ни при каких обстоятельствах не стал бы сознательно вводить подобные смыслы в повесть о святых.

Образ змея очень часто используется в канонической христианской литературе как аллегория дьявола. В самом начале библейской истории мы встречаем змея, к тому же искушающего жену, — речь идет об истории грехопадении Адама и Евы, где змей является воплощением дьявола (Быт 3: 1–6). В Новом Завете сюжет трансформируется, однако в нем еще можно найти отголоски первого: «И явися ино знамение на небеси: и се, змий велик чермен, имея глав седмь и роговъ десять, и на главах его седмь венец: и хобот его отторже третию часть звездъ небесных и положи я в землю [поверже я на землю]. И змий стояше пред женою хотящею родити, да, егда родит, снесть чадо ея. И роди сына мужеска, иже имать упасти вся языки жезлом железным: и восхищено бысть чадо ея к Богу и престолу его. А жена бежа в пустыню, идеже име место уготовано от Бога, да тамо питается дний тысящу двесте шестьдесят. И бысть брань на небеси: Михаил и ангели его брань сотвориша со змием, и змий брася и аггели его, и не возмогоша, и места не обретеся им к тому на небеси. И вложен [поверженъ] бысть змий великий, змий древний, нарицаемый диавол и сатана, льстяй вселенную всю, и вложен [поверженъ] бысть на землю, и аггели его с ним низвержени быша» (Откр. 12:3–9).

На этой базе в церковной литературе развивается богатая традиция змееборческих сюжетов. Змеев (драконов) сокрушали и Георгий Победоносец (III–IV века), и Феодор Стратилат (III–IV века). Существенно, что змеи или драконы появляются во времена рецидивов язычества и гонений на христиан. А «рыцарский век» в Европе принес целую гроздь образов романтического поединка с драконом. Впрочем, от восточнохристианской традиции вся эта романтика далека. В перечисленных житиях под змеем, несомненно, подразумевается дьявол. Что касается исследуемой «Повести…», то сам ее текст дает подтверждение связи между змеем и дьяволом: «…искони враг рода человеческого дьявол всели неприязненнаго летящаго змия к жене князя того на блуд» (курсив наш. — И. Л., Д. В.).

Однако между названными выше змееборцами и князем Петром Муромским не столь уж много черт сходства. Черты святого Георгия и святого Федора не прочитываются в его судьбе.

Скорее, сходство можно заметить между «Повестью…» и любимым переводным сочинением русского средневековья — «Александрией».

Славянский перевод получила поздняя, преображенная средневековыми авторами версия эллинистического романа об Александре Македонском. Рождение главного героя подано как результат преступного соития македонской царицы Олимпиады и египетского царя-волхва Нектанеба (Нектанава). Злой волхв воспылал страстью к царице и обманул ее, обещав привести в покои монархини самого бога Амона. «И сам вошел к ней Нектанав в образе Амона, — повествует „Александрия“. — А образ Амона таков: голова орла, на ней рога василиска, хвост аспида, ноги аспидовые и львиные, крылья грифона черно-золотые. Таков вид Амона. Вошел к ней Нектанав наваждением и, побыв с нею, наваждением же и вышел». Сюжет беззаконного овладения женщиной высокой крови при помощи колдовства или наваждения — бродячий для средневековой европейской литературы. В глазах православного книжника тут всё богопротивно: и торжество волхва, и само его темное волшебство, и желание царицы изменить мужу с «божеством», которое с точки зрения православного мировидения представляет собой нечто демоническое. Однако православный книжник может использовать отлично известный его читателям сюжет (преображение злой силы в нечто змееподобное и вместе с тем неотразимо привлекательное для слабой женской природы), дав ему совершенно иной смысл, совершенно другое символическое наполнение.

Если посмотреть на вопрос шире и принять, что в сознании древних книжников змей ассоциируется еще и с безбожием, язычеством, то есть средой торжества дьявола среди людей, то мы найдем возможные агиографические источники образа Петра.

Сокрушительную победу над язычеством одерживает равноапостольный царь Константин Великий (III–IV века). Разгромив своего соперника, язычника Максенция, и сделавшись полновластным правителем всей Римской империи, он распространил действие Миланского эдикта о веротерпимости (313) и на западную, и на восточную ее части. После трехсот лет гонений христиане впервые получили возможность открыто исповедовать свою веру.

Интересно, что в византийской исторической хронике Сократа Схоластика (V век) говорится о благочестии царя Константина, о том, как он разрушал языческие капища, и, как бы между прочим, дается упоминание: «Что уж говорить об убийстве (Константином) Пифонского демона» ^[68] . В примечании о Пифонском демоне читаем: «Чудовищный змей, рожденный богиней Геей и убитый Аполлоном, или же, что более вероятно, сам Аполлон» ^[69] . Слова хрониста «что уж говорить» намекают на то, что это событие и так всем известно. Видимо, существовала легенда, по которой царь Константин убил змея, а змей выступал как олицетворение язычества.

68

Сократ Схоластик. Церковная история. М., 1996. С. 41.

69

Там же. С. 330.

В русской церковной литературе святой равноапостольный великий князь Владимир, сокрушитель идолов, часто сравнивается с Константином Великим. В каноне равноапостольному Владимиру говорится: «Константина верный подобник явился еси, Христа в сердцы твоем приим и его же заповедем якоже отец всю землю российскую научил еси» ^[70] . Владимира Святославича уподобляют Константину Великому и в «Степенной книге царского родословия», появившейся в 1560-х годах ^[71] . Явное сходство находим и в их житиях.

70

Минея. М., 1997. С. 292. Также сравнения святого Владимира со святым Константином см. на с. 283, 295, 297, 299.

71

Книга степенная царского родословия. М., 1775. Ч. 1. С. 128.

Встает вопрос: почему в православной Московской Руси XVI века появляется князь, борющийся с безбожием? М. Б. Плюханова рассуждает об актуальности змееборческих идей при митрополите Макарии в связи с активизацией еретических учений и присоединением Казани — исламского государства ^[72] . Вслед за М. Б. Плюхановой мы обращаемся к посланию митрополита Макария царю Ивану IV, где действительно находим своего рода змееборческий мотив: «На нас всегда свирепеет гордый он змий вселукавый враг диавол, возвдвизает на нас лютую брань погаными цари, твоими недруги, крымским царем и их пособники — поганых языки крымских и казанских татар, их же последняя зрит во дно адова, идеже имут наследовати огнь негасимый и тьму кромешную» ^[73] .

72

Плюханова М. Б. Сюжеты и символы Московского царства. СПб., 1995. С. 217–221.

73

Летописец начала царства. С. 87.

М. Б. Плюханова замечает: «Однако и в самом послании Макария, и в других текстах эпохи значение змееборчества не сводится только к символизации казанской победы или даже шире — победы над неверными. Наоборот, победа над татарами интерпретируется как часть в осуществляемом царем деле защиты веры вообще» ^[74] . К этому времени относится высокая активность радикального протестантизма в Восточной Европе, беспокоившая русское правительство. Борьба с ним доходила до настоящих «крестовых походов», как это было, например, при «Полоцком взятии» 1563 года ^[75] .

74

Плюханова М. Б. Сюжеты и символы Московского царства. С. 220.

75

Володихин Д. М. Иван Шуйский. М., 2012. С. 70.

Таким образом, появление в 1564 году в Макарьевском круге жития самодержца-змееборца было обусловлено запросами времени.

У образа змея есть и другая сторона — аскетическая. Она крайне важна, так как жития святых являются в первую очередь поучительными произведениями.

Монахи, встающие на путь духовной брани, путь восхождения к Богу, служат примером для мирян. Существует целый ряд аскетических литературных произведений, наставляющих иноков в этой брани. Среди них особое место занимает «Лествица» преподобного Иоанна Лествичника — практическая книга для монашествующих, где путь духовного восхождения разбит на 30 ступеней (степеней), «по числу лет жизни Иисуса Христа до крещения и начала проповеди». Эта книга, написанная в конце VI века синайским подвижником, была переведена на старославянский язык в X веке. Перевод неоднократно совершенствовался, а на Руси особое распространение книга получила в конце XIV — начале XV века (возможно, в связи с появлением «северной Фиваиды»), после чего интерес к книге стал падать. Но в последней четверти XV — начале XVI века он вновь возрос в связи с богословским творчеством преподобного Нила Сорского. К слову, оппонент нестяжателей Иосиф Волоцкий (приверженцем идей которого выступал митрополит Макарий) также ценил «Лествицу». Всё это дает нам право считать идеи «Лествицы» авторитетными в той среде книжников, где создавалась «Повесть…».