Петр Первый и его время

Это была еще одна попытка царя сблизиться с сыном и привлечь его к намечавшимся десантным и военно-морским операциям против Швеции.

Сборы были недолгими — 26 сентября 1716 г. царевич в сопровождении немногих лиц, попрощавшись с сенаторами, отбыл из Петербурга. Путь он держал не в Копенгаген, а в Вену, причем ехал инкогнито и, чтобы замести следы, менял экипировку, отрастил усы.

Поздно вечером 10 ноября 1716 г. карета с польским кавалером Кременецким (под такой фамилией ехал царевич) подкатила к дворцу австрийского вице-канцлера Шенборна, когда тот готовился ко сну. Ему доложили, что русский царевич стоит у подъезда и просит срочной аудиенции.

Войдя в покои, царевич Алексей в состоянии крайнего возбуждения, в страхе озираясь по сторонам, бормотал слова, из которых следовало, что он, царевич, подвергался гонениям со стороны отца, что царь намерен лишить его права наследовать престол, в то время как у него, Алексея, достаточно ума, чтобы царствовать. Царевич заключил свой монолог словами: «Я не хочу в монастырь. Император должен спасти меня».

Он, таким образом, просил у австрийского правительства убежища.

Правительство императора оказалось в затруднительном положении. Открыто предоставить царевичу убежище значило бросить вызов царю, который, возможно, не остановится перед вооруженным конфликтом. Выдать немедленно царевича Петру тоже не считали разумным: во-первых, это не престижно; во-вторых, царевича можно было использовать разменной монетой в политической игре.

В конечном счете в Вене остановились на третьем варианте — Алексея решили приютить тайно, для чего его отправили в горную крепость в Тироле — Эренберг, где он жил в строжайшей изоляции.

Начались поиски пропавшего без вести сына. В марте 1717 г. русский дипломат при венском дворе Веселовский точно установил местопребывание беглого царевича, упрятанного в Эренберге. Веселовский исхлопотал аудиенцию у императора, которому передал послание Петра. В нем царь извещал цесаря, что его сын, царевич Алексей, «незнаемо куды скрылся», и намекал, что он находится на территории, подвластной императору.

Австрийский двор занял уклончивую и выжидающую позицию. Лишь месяц спустя, когда скрывать царевича в австрийских владениях стало невозможно, Карл VI отправил царю ответ, в котором признал, что беглец находится в его владениях и что его правительство обеспечит царевичу безопасность, чтобы он не попал в неприятельские руки. В письме отсутствовал ответ на главный вопрос царя: выдадут или не выдадут сына отцу? Тем временем царевича решили перевезти из Эренберга, пребывание в котором было точно известно русским агентам, в Неаполь. Австрийское правительство полагало, что этот переезд останется незамеченным и тайна нового местожительства царевича будет сохранена, но ошиблось — Румянцев неотступно следил за царевичем и не упустил время его выезда.

Обо всем этом был информирован Петр. Его ответная мера состояла в том, что он отправляет в Вену опытнейшего своего дипломата Петра Андреевича Толстого с новым посланием, в котором без обиняков было сказано, что сын «по приезде своем в Вену, по указу вашего величества, принят и отослан в Тирольский замок Эренберг, а оттуда по нескольком времени отвезен за крепким караулом в Неаполь и тамо содержится в замке под крепким же караулом».

Играть в прятки становилось опасным, и венский двор дал согласие на свидание Толстого и Румянцева с царевичем: дескать, если царевич даст себя уговорить вернуться в Россию, то это его дело.

Толстому понадобилось несколько свиданий, чтобы угрозами и уговорами заручиться согласием царевича вернуться на родину. 4 октября 1717 г. он известил о своем намерении отца.

Путь от Неаполя до Москвы царевич Алексей преодолевал в течение трех с половиной месяцев — въезд его в старую столицу, где находился царь и куда были вызваны сенаторы, высшее духовенство и генералитет, состоялся 3 февраля.

Петр знал, что слабовольный сын сам, без влияния со стороны не рискнул бы на бегство. У него, полагал царь, были сообщники, которых он и решил сурово наказать. Во время первого же свидания царь в присутствии вельмож спросил:

— Зачем не внял ты моим предостережениям и кто мог советовать тебе бежать?

Царевич в уединенном разговоре назвал сообщников и после этого возвратился в зал, где подписал заранее заготовленное отречение от престола. Затем был обнародован манифест, лишавший Алексея права наследовать престол.

Следствие о сообщниках царевича Петр взял в свои руки. В Петербург мчались курьеры, чтобы взять под стражу и доставить в Москву скованными то одного, то другого сообщника, названно-. го царевичем/ Среди арестованных был и Кикин, которого царь велел Меншикову пытать еще в Петербурге, но слегка, «чтоб дорогою не занемогли».

В тот же день, 4 февраля, царь наметил вопросы, на которые должен был ответить Алексей. Отец призывал сына к полной откровенности и чистосердечному рассказу обо всем: «Все, что к сему делу касается, хотя# чего здесь и не написано, то объяви и очисти (оправдайся. — Н. П.) себя, как на сущей исповеди. А ежели что укроешь, а потом явно будет — на меня не пеняй, вчерась пред всем народом объявлено, что за сие пардон не в пардон». Иными словами, царь освобождал себя от обещаний, в том числе обещания даровать царевичу жизнь, если тот начнет лгать, изворачиваться, заметать следы и не проявит откровенности.

18 марта 1718 г. двор отправился из Москвы в Петербург, накануне в Москве состоялись казни. Главный советник царевича и организатор его побега был подвергнут колесованию.

Следствие по делу царевича обнаружило, что Алексей вынашивал чудовищные планы овладения троном.

, Всякая весть о неблагополучии в России, поставляемая ему в заточение австрийским правительством, вызывала у него неподдельную радость. До него дошла молва о победе, будто бы одержанной шведами над русскими войсками, и эта новость вызвала у него восторг. На радостях царевич потирал руки, когда до него дошла ложная весть о восстании против Петра. Поверил он и слуху, что в-.России созрел заговор с намерением убить отца и что вельможи и простые люди ни о чем так не мечтают, как о том, чтобы увидеть его на троне. А что будет потом, когда он станет хозяином положения и «самодержавием всея Руси»?

Затуманенная винными парами голова царевича была скудна мыслями на этот счет. Но одну меру он осуществил бы неукоснительно — вернулся бы к старым порядкам, существовавшим в России до преобразований Петра. Он намеревался предать забвению флот, оставить Петербург и «жить зиму в Москве, а лето в Ярославле». Крутой поворот к старине Алексей предполагал осуществить с помощью не сподвижников отца-преобразователя, а людей, придерживавшихся старомосковских обычаев: «Я старых всех переведу, а изберу себе новых по своей воле».

Итак, сын оказался изменником. Судьбу его мог решить сам Петр. «Однако ж, — писал царь в обращениях к духовным иерархам и светским чинам, — боюсь бога, дабы не погрешить, ибо натурально есть, что люди в своих делах меньше видят, нежели другие в их. Також и врачи, хотя б и всех искуснее который был, то не отважится свою болезнь сам лечить, но призывает других». Этими «другими» и должны были стать высшие светские чины в гражданской администрации и генералитет, с одной стороны, и высшее духовенство — с другой.