Петр Столыпин. Крестный путь реформатора

Несмотря на всё более бросающийся в глаза абсурд происходящего, Кулябко выдает своему осведомителю билет в 18-й ряд партера (место № 406), который за час до начала спектакля Богров получает от присланного филёра. Алогичность своих действий подполковник пытался оправдать перед следствием такими доводами: «Около 11 часов утра Богров заявил, что Нина Александровна к нему на квартиру не придет и назначила свидание на Бибиковском бульваре около 8 часов вечера, где будет окончательно выяснен план задуманного террористического акта. В дальнейшем Богров заявил, что после посещения Купеческого сада он примет Столыпина и Кассо не мог собрать, ввиду многочисленности публики, почему Николай Яковлевич дал ему поручение выполнить это во время торжественного спектакля в городском театре, причем выставил те же мотивы, побуждающие его обязательно присутствовать на этом спектакле, т. е. боязнь провала. Поэтому мною был выдан ему билет на спектакль в городском театре».

Примерно то же самое он повторяет и на другом допросе: «"Николай Яковлевич" поручил ему (Богрову. — Авт.) во что бы то ни стало дать ему точные приметы Столыпина и Кассо немедленно же, для каковой цели потребовал его присутствия в театре, обставив это требование предупреждением, что он может быть проконтролирован членами группы. Поэтому ему вновь был дан билет для входа в театр. Предварительно я задал Богрову вопрос, чем он объяснит получение билета, на что он заявил, что этот вопрос предусмотрен и что он объяснил "Николаю Яковлевичу", что имеет возможность достать билет через некую кафешантанную певицу Регину. Единственный мотив, что я дал ему билет, было опасение того, что в противном случае он будет провален партией (тем, что не достанет билет? — Авт.)».

Уже после казни Богрова Кулябко дополняет высказанные своим агентом требования: «Богров сослался на требование Николая Яковлевича быть обязательно в театре и с его слов понял, что за ним может быть перекрестное наблюдение со стороны Николая Яковлевича. При обсуждении этого вопроса Богров высказывал, что ему нельзя быть где-нибудь в галерее, а нужно быть в партере».

В общем, Кулябко в нарушение инструкции Департамента полиции с непонятной целью (нельзя же всерьез воспринимать слова о «перекрестном наблюдении» со стороны революционеров) дает Богрову билет в городской театр. При этом выписывает его в партер, где тот имел свободный доступ к любому министру, а также легко мог выстрелить или бросить бомбу в царскую ложу «Аленский» мог почти так же свободно пронести под фраком в театр небольшую бомбу, как и пистолет, что делало шансы на успех цареубийства очень высокими.

В театре Кулябко и Богров встречаются, и начальник охранного отделения посылает осведомителя проверить, как обстоят дела на квартире. Согласно показаниям подполковника: «Когда я в начале спектакля увидал в театре Богрова, я послал его домой справиться, там ли находится "Николай Яковлевич"; встретив вслед затем Веригина, я доложил ему, что отправил Богрова из театра с означенным поручением. Когда вскоре Богров вернулся и доложил, что "Николай Яковлевич" дома, — я в первом же антракте доложил генералу Курлову, что посыпал из театра Богрова домой (дополнительное подтверждение полной осведомленности о происходящем руководителя охраны киевских торжеств. — Авт.) и что Богров сообщил, что "Николай Яковлевич" у него в квартире и ужинает. Генерал Курлов высказал опасение, не утеряем ли мы "Николая Яковлевича", но я доложил, что квартира его обставлена усиленным наблюдением».

Когда Богров возвратился в театр (домой он не ходил и выждал время на Большой Владимирской), то жандармский офицер на входе отказался его впустить из-за ранее надорванного билета. Случайно или нет, но рядом оказался Кулябко и отдал указание пропустить агента.

О том, что произошло потом, лучше всего привести свидетельства очевидцев. Одно из наиболее точных описаний принадлежит перу Гирса, который из всех свидетелей и мемуаристов ближе всего находился к месту покушения: «Я был на линии 6-го или 7-го ряда, когда меня опередил высокий человек в штатском фраке (около Столыпина не было ни одного киевского охранника (!), а привезенного из Петербурга Есаулова он отправил вызвать автомобиль. — Авт.). На линии второго ряда он внезапно остановился. В то же время в его протянутой руке блеснул револьвер (на самом деле это был купленный Богровым в 1908 году в Берлине пистолет «браунинг № 1», разрешение на который он имел от охранного отделения, и, следовательно, Кулябко знал об обладании «Аленским» оружия. — Авт.), и я услышал два коротких сухих выстрела, последовавших один за другим (непонятно почему Богров стрелял только два раза. В условиях общей растерянности он смог бы произвести еще несколько выстрелов и быть уверенным в достигнутом результате. Также надо отметить, что стрелком он был плохим, о чем свидетельствуют результаты попаданий с расстояния в два шага. — Авт.). В театре громко говорили, и выстрел слышали немногие, но когда в зале раздались крики, все взоры устремились на П. А. Столыпина и на несколько секунд всё замолкло. П. А. как будто не сразу понял, что случилось. Он наклонил голову и посмотрел на свой белый сюртук, который с правой стороны, под грудной клеткой, уже заливался кровью. Медленными и уверенными движениями он положил на барьер фуражку и перчатки, расстегнул сюртук и, увидя жилет, густо пропитанный кровью, махнул рукой, как будто желая сказать: "Всё кончено!" Затем он грузно опустился в кресло и ясно и отчетливо, голосом, слышным всем, кто находился недалеко от него, произнес: "Счастлив умереть за Царя". Увидя Государя, вышедшего в ложу и ставшего впереди, он поднял руки и стал делать знаки, чтобы Государь отошел. Но Государь не двигался и продолжал на том же месте стоять, и Петр Аркадьевич, на виду у всех, благословил его широким крестом».

Другое свидетельство принадлежит Паустовскому, который был в числе приведенных на спектакль гимназистов Первой гимназии (из-за Богрова на следующий день после покушения отменили уже подготовленное решение о присвоении ей статуса императорского лицея). Оно особо интересно тем, что происходящее будущий писатель наблюдал сверху, с галерки, и поэтому заметил детали, которые не видел Гирс: «…я… подошел к барьеру… облокотился и смотрел на зрительный зал… Около барьера, отделявшего зрительный зал от оркестра, стояли министры и свитские. Я смотрел на зрительный зал, прислушиваясь к слитному шуму голосов. Оркестранты в черных фраках сидели у своих пюпитров и, вопреки обычаю, не настраивали инструментов. Вдруг раздался резкий треск. Оркестранты вскочили с мест. Треск повторился. Я не сообразил, что это выстрелы. Гимназистка, стоявшая рядом со мной, крикнула:

— Смотрите! Он сел прямо на пол! — Кто?

— Столыпин. Вон! Около барьера в оркестре!

Я посмотрел туда. В театре было необыкновенно тихо. Около барьера сидел на полу высокий человек с черной круглой бородой и лентой через плечо. Он шарил по барьеру руками, будто хотел схватиться за него и встать. Вокруг Столыпина было пусто. По проходу шел (именно шел, а не бежал! — Авт.) от Столыпина к выходным дверям молодой человек во фраке. Я не видел на таком расстоянии его лица. Я только заметил, что он шел совсем спокойно, не торопясь».

Обратим внимание на утверждение Паустовского о том, что Богров шел «спокойно, не торопясь», что совпадает и со свидетельствами других очевидцев. Есть версия, которая объясняет такое поведение «Аленского». Ряд близких к Столыпину политических деятелей были уверены, что сразу после выстрелов должно было выключиться освещение во всем здании театра. Кроме того, утверждалось, что возле одного из боковых входов в театр Богрова ждал автомобиль.

Если допустить подобную версию, то тогда действительно шансы «Аленского» скрыться после покушения были достаточно велики. В темноте и в атмосфере возникшей паники он вполне мог скрыться в достаточно запутанной планировке театра (в которой вообще не ориентировались иногородние охранники) и выйти через боковой выход к автомобилю. Косвенным подтверждением того, что подобное планировалось, служит так и не проясненная история с контролем над театральной электрощитовой. В последней должен был находиться филёр Киевского охранного отделения, но из-за какой-то накладки вместо него поставили командированного из другого города, о чем ни Кулябко, ни тем более Богров не знали.

Впрочем, поведение Богрова можно объяснить и проще — он уже заранее считал себя обреченным и не думал о возможности бегства.

Когда первый шок прошел, присутствующие (не охранники, которые должны были быть все время рядом с премьером!) схватили Богрова и начали избивать. Скорее, даже не избивать, а убивать, о чем свидетельствует находившийся в зале журналист Александр Панкратов: «Человек пятьдесят чиновников, военных, камергеров, "союзников" (имеются в виду члены черносотенного Союза русского народа. — Авт.) набросилось на него. Убийцу уже не было видно, он лежал на полу. Толпа мяла его, терзала, била. Какой-то чиновник, стоя в ложе Потоцких, около выхода, обнажил шпагу. Блеснуло лезвие и опустилось на убийцу. Этот же чиновник выскочил из ложи на спину или на грудь его и стал топтать. В эту страшную минуту театр жил страшной жизнью. Сверху из лож исступленно кричали:

— Убить его! Убить!

Кричали женщины. Кричали истерически, жестикулируя руками… Потом избитого убийцу толпа выволокла из зала».

Столыпина еще не успели вынести из зала, как после появления царя в ложе сначала артисты на сцене, а потом все находившиеся в зале запели гимн. Пропев его несколько раз, перешли на молитву «Спаси, Господи, люди Твоя». Что тут можно сказать… Странная сцена. Только что террорист тяжело ранил главу правительства, а присутствующие торжественно распевают гимны и молитвы.

Никто из многочисленных охранников и не подумал срочно эвакуировать царя, чтобы возможные сообщники пойманного террориста не совершили попытки цареубийства. А ведь несколько поколений жандармов прекрасно помнили историю убийства императора Александра II, ставшего возможным исключительно благодаря поражающему непрофессионализму его охраны, не настоявшей на немедленном отъезде от места покушения после неудачного броска бомбы народовольцем Николаем Рысаковым. Это дало возможность другому террористу — Игнатию Гриневицкому — приблизиться вплотную к царю и довершить начатое.