Петр Великий (Том 1)

А князь Трубецкой тут просто придрался к случаю.

Его очень обрадовало письмо из Москвы, извещавшее о женитьбе сына на Ксении Головкиной. От жены он знал, что Ксения — редкая девушка и по красоте, и по душевным качествам. Кроме того, ему лестно было породниться с Головкиным, которого царь заметно приблизил к себе и отличал от других.

— А кто из вас так весело пел? — улыбнулся он.

Солдаты замялись, но простоватый богатырь Теренька выступил вперёд и сказал:

— Это они меня передразнивали, ваша милость.

И он указал на певцов.

— За что ж они тебя передразнивали? — засмеялся князь.

— Что я бытта хочу женитца.

— Что ж, дело доброе, добудем Нарву, тогда и женим тебя. Прощайте, молодцы, — сказал князь, удаляясь, и прибавил — Песельникам по две чарки, а жениху — три.

Солдаты были в восторге.

— Ну так, братцы, пой! Боярин похвалил, да и спорей работа пойдёт.

— Ин и вправду, заводи, Гурин.

— Какую заводить-то?

— Ивушку, чтобы горла-те мы все опрастали.

И Турин «завёл» высоко-высоко:

Ивушка, ивушка, зелёная моя!

— Солдатские «горла» подхватили, голоса все более и более крепли, а когда дело дошло до «бояр, ехавших из Новагорода», всех охватило воодушевление:

Ехали бояре из Новагорода,Срубили ивушку под самый корешок,Сделали из ивушки два они весла —Два весла-весельца, третью лодочку косну,Взяли-подхватили красну девицу с собой…

— Ну, братцы, в Нарве, поди, всех воробьёв распужали, — сказал, подходя, один семеновец.

— Да мы не даром поем: за пенье зелено вино жрём, — сказал Гурин.

— Ой ли! На каки таки денежки? Да тутай и кружала нету.

— Мы завтрея гуляем у самово боярина, князь Иван Юрьевича Трубецкова.

— Поддай, поддай жару, Гуря!

Гурин поддавал с высвистом:

Стали оне девицу спрашивати —Спрашивати, разговаривати:«Что же ты, девица, не весела сидишь…»

— Бояре, бояре едут! Как бы не тово, — и семеновец убежал к своим.

Это ехали осматривать работы князь Яков Фёдорович Долгорукий [139] , имеретинский царевич Александр и Автаном Михайлович Головин.

139

Долгорукий Яков Фёдорович (1639-1720) —сподвижник Петра, участник Азовских походов. Пробыл десять лет в шведском плену, с 1700 года до размена пленными в 1710 году.

Вдруг среди работавших послышались голоса:

— Государь едет, государь едет!

Пётр возвращался с морского берега радостный, возбуждённый.

— Государь в духе, море видел, — улыбнулся Яков Долгорукий.

— Он хоть поглядит на море, и уж сыт по горло, — заметил Головин.

— Ну, не говори, Автаном Михалыч, — сказал царевич Александр своим слегка гортанным говором, — от гляденья на море государь пуще распаляется; он бы все моря, кажись, выпил.

Царь увидел князей и направился к ним.

11

На Москве тем временем князь-кесарь продолжал своё застеночное дело.

Одним из наиболее крупных зверей, уловленных князем-кесарем, оказался друг Талицкого, тоже из учёных светил школы знаменитого протопопа Аввакума, иконник Ивашка Савин. У него при обыске были найдены и подлинные сочинения Талицкого.

Привели Ивашку пред светлые очи князя-кесаря. Сухое лицо иконника, напоминавшее старинный закоптелый образ, и остановившийся взгляд выдавали упорство фанатика.

— С вором Гришкой Талицким в знаемости был ли? — спросил Ромодановский.

— Был, не отрекаюсь, вместе Богу служили, — отвечал иконник.

— И с оным Гришкою в единомыслии был же?

— Был и в единомыслии.

Ромодановский глянул на иконника таким взглядом, какого в Преображенском приказе никто не выдерживал. Иконник Ивашка выдержал.

— И слышал от Гришки воровские его на великого государя с поношением хульные слова?

— Слышал, — не запирался допрашиваемый.

Ромодановского поразила смелость иконника.

— И воровские его, Гришкины, тетрати чел?

— Чел.

— И усмотря в воровских его тетратях государю многие укорительные слова, государя и святейшего патриарха не известил?

— Точно, не известил.

Князь-кесарь начал терять терпение.

— И ты его, Гришку, поймав, ко мне не привёл по «слову и делу»?

— Не привёл… И то я учинил для того, чтоб он, Григорий, от меня не заплакал, и в том я перед государем виноват.

Ромодановский порывисто встал:

— С ним, я вижу, всухомятку негоже разговаривать, — обратился он к сидевшему за одним с ним столом Никите Зотову.

— Что ж, можно и маслицем сухомятку сдобрить, — улыбнулся циник Зотов.

— Все записал? — спросил князь-кесарь приказного.

— Все до единой литеры, — отвечал приказный, кладя перо за ухо.

— В исповедальню! — кивнул Ромодановский приставам на свою жертву.

Иконника увели в застенок.

— Подвесить, — сказал князь-кесарь, входя в свой «рабочий кабинет».

Заплечные мастера тотчас подняли несчастного на дыбу. Тот молчал. Палачи подтянули ещё свою жертву. Руки несчастного сразу были вывихнуты из суставов, и хилое тело его опустилось.

— Винишься в своих воровских помыслах? — спросил Ромодановский.

— Не винюсь. Оный Григорий дал мне те написанные столбцы о пришествии в мир антихриста и о летах от создания мира до скончания света для ведомства ради того что «любы Божия всему веру емлет», и он, Григорий, в тех письмах писал все правду от книг Божественного писания и не своим вымыслом, а от которых книг, и то в тех письмах написано именно.

Ромодановский презрительно пожал плечами.

— Вишь, богослов какой выискался! И про великого государя в тех книгах Божественного писания сказано именно?

— Сказано, точно.

— Так и сказано, государь-де, царь Пётр Алексеевич всея Руси?

— Нет, сказано не так, а сказано: восьмой царь и будет антихрист, а он и есть восьмой царь.

— Ну, придётся, видно, «коптить» тебя.

— Ради мученического венца и «копчение» претерплю — Христос и не то терпел.

— Добро, приравнивай себя ко Христу, — пробормотал князь-кесарь.

Далее в «розыскном деле» Преображенского приказа по делу Талицкого в «расспросных речах» записано:

«Он же, Ивашка-иконник, в расспросе и с третьей пытки говорил: кроме-де Гришки Талицкого и пономаря Артемошки Иванова иных единомышленников никого нет, и тех писем, которые у него взяты, никому он не показывал и на список за деньги и без денег никому он не давал и у иных ни у кого в доме таких писем не видывал».