Петр Великий
Шрифт:
После признаний Афросинии Петр перешел к более серьезным мерам против своего сына. 30 июня и 5 июля Алексея, перевезенного в С.-Петербург, били кнутом в крепости Св. Петра и Св. Павла. Он получил двадцать пять ударов в первый раз и пятнадцать во второй. Таким образом пытались извлечь из него новые признания. Царь, кажется, уже решил в мае, что его сын должен предстать перед специальным судом и подвергнуться судебному разбирательству, решающему вопрос о его жизни. В середине июня в письме лидерам церкви Петр жаловался, что Алексей, несмотря на свои обещания, не полностью признал свое преступление, не назвал всех тех, кто поощрял его. Впрочем, эту жалобу он повторял несколько раз с самого начала расследования в феврале. Он продолжал спрашивать, какого же наказания заслуживают царевичево «безбожное намерение по примеру Авессалома». Ответ, данный четырнадцатью митрополитами, епископами и игуменами, был в сложившейся ситуации замечателен своей смелостью. Они сообщали, что не в состоянии вынести приговор несчастному, и убеждали Петра быть милосердным. Специальное собрание высоких должностных лиц, министров и других военных и светских высокопоставленных лиц, всего 126 человек, выказало меньше независимости. 5 июля они единодушно подписали заявление, что действия царевича заслуживают наказания смертью. (Из 126 всего лишь трое было иностранцами, хорошая иллюстрация, насколько теперь Петр стал способен обходиться без нероссийских советников и подчиненных.) 7 июля Алексей умер. Точная причина смерти никогда не была установлена. Официально это был апоплексический удар, хотя в ходу было и много других версий случившегося [152] . Но каковы бы ни были истинные обстоятельства, никто из современников не сомневался, что по сути ответственность за смерть сына лежит на Петре, и потомство повторило приговор. Царь воспринял смерть своего сына как облегчение. На следующий день состоялись общественные празднования
152
О деталях различных более или менее современных версий смерти Алексея — что он был обезглавлен, отравлен, удушен или вскрыл себе вены — см.: Е. Schuyler, Peter the Great, Emperor of Russia (New York, 1884), II, 345 ff.;
О. Ф. Козлов. Дело царевича Алексея// Вопросы истории. 1969. № 9, С. 219–220.
Несмотря на жестокость допросов Петра и напряженность, вызванную ими в течение весны и начала лета 1718 года, казней было относительно мало. Кикин и епископ Досифей были колесованы. Авраам Лопухин, дядя Алексея, был обезглавлен вместе с еще четырьмя его сторонниками в конце года. Глебов, вызвавший особую ярость Петра, был посажен на кол, список убитых был мизерным по сравнению с полным уничтожением в 1698–1699 годах, однако меньшие наказания в виде порки, заключения и изгнания понесли многие. В частности, царевна Мария была заключена в Шлиссельбургскую крепость, а Евдокия заточена на следующее десятилетие в близлежащий женский монастырь. Тем не менее царь подтвердил с особой жестокостью свое бескомпромиссное намерение продолжать курс, которым он прошел двумя десятилетиями раньше. И церковь, и старая знать теперь подвергались террору для приведения их к покорности (собрание знати, которое осудило Алексея, включало по крайней мере двадцать два члена старых московских знатных семей, некоторые из них были людьми, кого он принимал за сочувствующих ему). Так же, как Полтава выявила пришествие российской мощи на сцену недавно довольно враждебной Европы, так и смерть Алексея показала железную власть Петра над своей собственной сопротивляющейся страной.
Недовольство не затихло после 1718 года. Напротив, незначительные проявления его даже резко увеличились в последние годы Петра. Он сам стал еще более озабоченным, мучался опасениями внутренней оппозиции, которой он, возможно, всегда придавал большее значение, чем она заслуживала. В 1718 году Преображенский приказ разбирал только 91 подобный случай: в последующие годы их количество неуклонно увеличивалось и к 1724 году достигло 448 [153] . Приказ всегда был небольшим учреждением. В 1727 году, два года спустя после смерти Петра, он имел в Москве общий штат только из тридцати двух человек, включая, что примечательно, двух палачей, и десять человек в С.-Петербурге, только с одним палачом. Но моральное влияние, которое он оказывал, было вне всяких сравнений с его размерами. Беспросветность и напряженность отметили конец правления Петра. В 1722 и 1725 годах урожаи были плохи, мало продовольствия, высокие цены. Бегство крестьян, наиболее эффективная форма из всех видов сопротивления действиям царя, резко увеличилось. «Все, — писал саксонский посланник в сентябре 1724 года, — идет неправильно, торговля погибает, нет ни морского флота, ни платных войск, каждый неудовлетворен и недоволен» [154] . Война с Персией, где династия Сефевидов заканчивала последние стадии долгого спада, началась в 1722 году и принесла с собой новые проблемы. Были взяты Дербент, Решт и Баку, аннексированы персидские провинции на западных и южных берегах Каспийского моря. Но турки были враждебны, сложности ситуации на Кавказе велики и потери российской армии от болезней серьезны. Борьба была единственным способом реализации стремления Петра к расширению страны в Азию, которое он лелеял в течение всего своего царствования (крупномасштабная экспедиция в Хиву и Бухару в 1716–1717 годах была уничтожена в хивинской засаде, и российская торговля с Индией, на которую он надеялся, осталась мечтой). В конечном счете его Персидская война оказалась дорогостоящей неудачей: к началу 1730-х годов стоимость удержания побежденных областей оказалась невыносимой и они были оставлены. В последние годы жизни Петра ощущение изоляции, борьбы в одиночку против мертвого груза оппозиции и невежества стало большим чем когда-либо. Многие из его соратников более ранних лет умерли; Меншиков впал в немилость и должен был пожертвовать своим богатством. В 1724 году явилась на всеобщее обозрение последняя захватывающая иллюстрация мощи коррупции в русском правительстве, все еще не уничтоженной Петром, когда Вильям Моне, камердинер Екатерины и брат бывшей любовницы Петра Анны Моне, был послан на эшафот за нарушения такого рода [155] . Причастность его жены к уголовному делу угнетала Петра в последние месяцы. «Мне жалко всем моим сердцем этого монарха, — писал тот же самый саксонский посланник в декабре 1725 года, — который не может найти ни одного лояльного подданного, кроме двух иностранцев, которые руководят управлением империи, то есть Ягужинский и Остерман» [156] .
153
Н. Б. Голикова. Органы политического сыска и их развитие в XVII–XVIII вв.// Абсолютизм в России (Москва, 1964). С. 258.
154
Сборник. Т. III. С. 387–388.
155
На самом деле коррупция послужила в данном случае предлогом для казни Монса. Петр подозревал (по-видимому, не без оснований) брата своей бывшей любовницы в связи с Екатериной.
156
Сборник. Т. III. С. 366.
Все же ничто из этого не умаляло власти Петра. Ни широко распространенное недовольство, ни берущие взятки должностные лица, ни плохие урожаи, ни дорогостоящая новая война, ни даже бегство крестьян — не могли поколебать его связь с Россией. Его все более усиливающаяся и уверенная в себе автократия, возможно, точнее всего отображена в символической форме фактом, что после 1722 года на оборотной стороне рублевой монеты вместо изображения традиционного двуглавого орла стали помещать крестообразную монограмму, представляющую соединенные между собой буквы «П» славянского алфавита [157] .
157
См. иллюстрации в: I. Spassky and Е. Shchukina, Medals and Coins of the Age of Peter the Great (Leningrad, 1974), Nos. 64, 66–67.
Вопрос престолонаследия оставался не решенным до конца. Смерть Петра Петровича в мае 1719 года оставила сына-младенца Алексея, названного так самим Петром, как своеобразную месть судьбе, единственным остающимся в живых членом мужской линии Романовых. Должен ли был он занять трон после смерти царя, как это несомненно, случилось бы в любой западноевропейской стране? Или преемником была дочь Петра Елизавета, которая фактически стала императрицей двумя десятилетиями позже, в 1741 году? Или должна была бы унаследовать престол одна из племянниц Петра, Екатерина, герцогиня Мекленбургская, или Анна, герцогиня Курляндская должна занять трон? Царь никогда ни словом не выразил никакого ясного предпочтения и не сделал никаких усилий, чтобы провозгласить какое-либо формальное правило, регулирующее престолонаследие. Бесформенность и неполнота многих экстраординарных достижений Петра увенчиваются фактом, что такая фундаментальная проблема была оставлена полностью открытой. Это иллюстрирует его автократию, а возможно, и его неспособность принять решение, поскольку единственно возможным ответом на эту ситуацию, со всеми связанными с ней опасностями и неуверенностью, было принять на себя в 1722 году право назначать своим преемником того, кого он выбрал. Это было увеличенным до имперского масштаба правом наследования собственных земель, которое он даровал российской знати в 1714 году. Утверждение Петром этой нормы в данных обстоятельствах выявляет глубоко традиционную концепцию России как просто личной вотчины царя. Прокопович в своей «Правде воли монаршей» попытался большим парадом библейских и других цитат оправдать далеко идущее представление царя о власти. Но действия Петра показали удивительно ясно, насколько российское правительство и общество все еще испытывали недостаток строго определенных форм в укоренившихся институтах власти, дефицит эффективно гарантируемых юридических прав, давно уже ставших обычными в странах Западной Европы. В любом случае, имевшаяся для этого власть Петра никогда не была использована. Ни один преемник так и не был назван. Сомнительно, что, если бы он назначил его, это могло изменить ход истории, ибо, как только он испустил последний вздох, трон остался на милость дворцовых фракций и имевших решающую силу гвардейских полков. В конце концов его жена Екатерина, вообще не имевшая никаких прав на трон, стала правительницей империи в значительной степени благодаря поддержке Меншикова, который отчаянно пытался сохранить свое положение, а может быть, и свою жизнь. В течение
четырех десятилетий после смерти Петра российскому трону суждено было быть наиболее шатким в Европе, стать челноком фракционной борьбы и дворцовых переворотов. Ни один человек не может обуздать будущее. Но эта чрезмерная династическая неустойчивость и неуверенность подчеркивает, какими огромными были личные достижения Петра и сложности, которые они создали.Глава 7. Петр как человек: характер и личность
На протяжении всей жизни характер Петра по сути своей менялся очень мало. Прежде всего он был последователен в той искренности, с которой принимал и применял действия, свято веря в правоту своего собственного суждения и своего личного представления о системе ценностей. Его ошибки часто бросались в глаза, но это были ошибки крайности, стремительности, поспешности и слишком некритической самоуверенности. Редко они были ошибками посредственности, нерешительности или уклонения от ответственности.
Некоторые из его главных качеств уже были кратко упомянуты — его почти безграничная физическая энергия, его жадное практическое любопытство и подлинное чувство личной ответственности за Россию и людей, которую он ощутил, по крайней мере, в середине или в конце двадцатых годов. Первое из этих качеств сопровождает его постоянно всю жизнь. При столкновении с какой-либо ситуацией, которая требовала определенных действий, его реформаторский инстинкт заставлял действовать сразу, часто практически без размышлений, напролом, по наитию. Встревоженный на обеде в январе 1699 года новостью, что во дворце одного из бояр вспыхнул пожар (вездесущая опасность в стране деревянных зданий), он выпрыгнул из-за стола и помчался сломя голову к месту, где, как он слышал, бушует пожар, и не только раздавал приказания и советы, но фактически собственными руками тушил огонь посреди шатающихся руин дома [158] . Четверть столетия спустя точно такие же порывистые действия в критическом положении ускорили его собственную смерть. Но это стремление действовать, это неукротимое желание быть в гуще событий и действовать самостоятельно коренилось глубже, чем указывают случайные инциденты. Это лежит в самой основе характера Петра и лучше всего объясняет то нетерпение, с которым он расценивал пассивность, недостаток амбиций многих своих подчиненных. «Что вы делаете дома? — с недоумением спрашивал он иногда окружающих. — Я не знаю, как без дела дома быть». Некоторые из записанных его замечаний иллюстрируют его характер белее просто и более ясно.
158
J.-G. Korb, Diary of an Austrian Secretary of Legation at the Court of Czar Peter the Great (London, 1863), i, 219.
Эта щедро изливающаяся физическая энергия, эта постоянная жажда действия привлекали внимание современников больше, чем любой другой аспект его личности. «Вот царь, так царь! — сказал неизвестный крестьянин из Олонца. — Даром хлеба не ел, пуще мужика работал». Страсть Петра к работе собственными руками принимала самые разнообразные формы, как, например, работа в качестве плотника-судостроителя, о которой так много было написано. Почти всю свою жизнь он пытался проводить хоть немного времени каждый день за обработкой древесины (он брал токарный станок с собой даже на неудачную Прутскую кампанию), и когда праздновался его второй брак, среди украшений были «подсвечник с шестью отделениями из слоновой кости и эбенового дерева», сделанный им самостоятельно. «Он сказал мне, — отмечал британский посланник в Санкт-Петербурге, — что это стоило ему около двух недель времени, и никто еще не касался его; изделие действительно было интересно мастерством отделки, так же как и руки, которые сделали это» [159] . В конце своей жизни, даже когда его здоровье явно начало сдавать, трудоемкие ремесла типа работы с металлом, включая обработку огромного железного листа молотом, продолжали поглощать удивительное количество его времени.
159
Двойной обратный перевод, дается в изложении. Витворт к Сент-Джону (Госсекретарю), 2 марта 1712 года // Сборник Императорского Русского Исторического Общества С.-Петербург, 1867–1916. Т. LXI. С. 145.
В Париже в 1717 году, как и в Лондоне двумя десятилетиями ранее, он произвел на многих наблюдателей впечатление энергичного, интеллектуального и бесконечно любознательного гостя из странного и незнакомого мира. Наивный (и, следовательно, наиболее достоверный) свидетель видел его тогда «с короткими волосами и без парика, с чистым лицом, большими глазами, его тело довольно крупное и его поведение… избегая свиданий или визитов к женщинам. Он не видел и не принимал никого, если это не было неизбежно, во время своего визита в Париж в течение месяца и тринадцати дней. Думаю, что он хорошо сведущ в литературе, интересуется всякими редкостями и вещами, достойными того, чтобы на них посмотреть, делая замечания обо всем, что он видит, и всегда носит с собой карандаш, выискивая практикующих врачей или юристов всех видов и отраслей и нанимая их, чтобы ехать в его королевство, обосновываться там, куда уже уехало некоторое их количество» [160] . Реализация ответственности, наложенной на него властью, которой он обладал над Россией и людьми, требовала времени, чтобы развиться и стать полностью эффективной. Уже в конце 1690-х годов безответственность и некоторый эгоизм его ранней жизни начали исчезать. Они заменялась укоренившимся чувством, что он является опекуном, обязанным способствовать благосостоянию и усовершенствованию страны, порученной его заботе. Манифест 1702 года, который приглашал иностранцев работать в России, подчеркнул его желание управлять так, что «все наши подданные, под нашим опекунством, будут для общего блага продвигаться далее и далее к лучшему и самому счастливому условию». Это первое четкое его заявление такой цели. Однажды принятое, это отношение осталось с ним на всю жизнь и стало движущей силой всей его работы. Спустя почти два десятилетия после декларации 1702 года, в очень похожих словах, он говорил в речи по случаю празднования подписания соглашения в Ништадте об обязательстве, возложенном на него, чтобы работать для общего блага и выгоды его страны [161] . Именно это и было главным недостатком Алексея, лишенного какого-либо активного общественного духа, что и сделало конфликт между отцом и сыном таким противоречивым и неразрешимым.
160
Maria Sawizky, «Unbekannte Aufzeichnungen iiber den Besuch Peter des Grossen in Frankreich», Die Welt als Geschichte, XVII (1957), 54.
161
H. А. Воскресенский. Законодательные акты Петра I. Москва, 1945. Т. I. С. 156.
Сочетание физической и умственной энергии с глубоким чувством ответственности привело к тому, что Петр усердно работал над делом управления, вероятно, интенсивнее, чем любой другой монарх века. Этому имеются убедительные доказательства. Над подготовкой Морского Устава 1720 года, например, он трудился в течение пяти месяцев по четыре дня в неделю, с 5 утра до полудня и с 4 часов до 11 вечера. Большая часть рукописи этого очень длинного и детального указа была написана его собственной рукой, а остальное им исправлено. Эскизы различных схем новой коллегиальной организации 1718–1719 годов включают много вставок и исправлений к ним, и многие важные указы — например, указ 1714 года о неделимости поместий, или об установлении поста генерал-прокурора 1722 года — были подробно разработаны лично царем. Более интеллектуальные и дальновидные современные наблюдатели часто изумлялись как способности Петра к работе, так и его способностям к пьянству и грубым забавам. «Его Величество мог бы верно быть назван человеком дела, — написал шотландский доктор, имевший десятилетний опыт проживания в России и часто видевший царя в течение Персидской кампании 1722 года, — так как он мог распределять больше дел за одно утро, чем собрание сенаторов за месяц. Он вставал почти каждое утро в зимнее время около четырех часов и часто работал до трех часов дня в своем кабинете, где постоянно находились два личных секретаря и некоторые чиновники. Он часто так рано приезжал в Сенат, что иногда сенаторов поднимали из их кроватей, чтобы проводить его туда» [162] .
162
J. Bell, Travels from St Petersburg in Russia, to diverse parts of Asia (Glasgov, 1763), II, 359–360.
Все это рисует картину серьезной, выдержанной и конструктивной целеустремленности, которая во многом очень привлекательна. Реальная преданность Петра долгу становится тем более замечательной в контексте его постоянных разочарований при столкновениях с бездеятельными ила коррумпированными подчиненными, печальный опыт которых привел его к ожесточенному, хотя банальному, выводу, что «правды в людях мало, а коварства много» [163] . Имелась, однако, и поразительные пятна в его характере, которые, хотя и не искажали его хороших черт, были тем не менее достаточно серьезны.
163
Ключевский. Петр Великий среди своих сотрудников. С. 480–481.