Петроград-Брест

Троцкий официально возмутился «картой Гофмана», но втайне потирал руки от удовольствия. Судьба народов, остававшихся под кайзеровской оккупацией, его мало волновала. Что бы ни случалось в политической борьбе, в революции, какими бы жертвами и потерями то или иное событие ни угрожало, когда оно работало на его «теорию революции» — Троцкий тут же подхватывал любой такой факт и жонглировал им с ловкостью фокусника.

Троцкий знал историю дипломатии и держался правила: обо всем информировать свое правительство. Но в условиях революционной демократии он отбросил второе столь же обязательное правило: в точности выполнять указания правительства. Это правило он считал феодально-буржуазным. Анархист по своей человеческой сути, Троцкий по-своему толковал инструкции и указания Советского правительства, Председателя Совнаркома Ленина.

По окончании заседания Троцкий сразу же направился к телеграфному аппарату. На время переговоров немцы наладили линию прямой связи с Петроградом. Но в делегации уже знали, что для открытого текста немцы давали канал сразу, шифровки же держали по многу часов.

Троцкий открыто сообщил о немецких требованиях, высказал возмущение, но тут же развил свой «план», сущность которого давно была известна: от подписания мира отказаться, войну прекратить, армию демобилизовать.

Нет, Троцкий отнюдь не собирался переубеждать Ленина и его единомышленников. Он «играл» на публику. Через прессу: советскую — с целью подбодрить «левых», немецкую — чтобы через нее оказаться на первых полосах газет мира. О его позиции должны знать французы, американцы… Особенно американцы.

Ленин, получив «особое письмо», даже не возмутился: давно позиция руководителя делегации не была тайной ни для ЦК и Совнаркома, ни для немцев. Но Ленин знал чрезмерную активность Троцкого, его анархичность: известил правительство и теперь будет считать вопрос согласованным, чтобы решить его по-своему.

Ленин отвечает шифровкой, уверенный, что телеграмма будет прочитана немцами. Нужно остудить Троцкого и сбить с толку Кюльмана и Гофмана.

«Ваш план мне представляется дискутабельным. Нельзя ли только отложить несколько его окончательное проведение, приняв последнее решение после специального заседания ЦИК здесь?»

Ленин дает понять: если вам, Троцкий, мало инструкций Совнаркома — вопрос выносится в ЦИК.

«Мне бы хотелось посоветоваться сначала со Сталиным, прежде чем ответить на ваш вопрос».

Ленин подчеркивает, насколько это серьезно — вопрос о территориях, о судьбе народов, живущих на них, потому и считает необходимым посоветоваться с наркомом по делам национальностей. И тут же, в этой связи, о самом главном, что имеет отношение к переговорам, — о представительстве Украины:

«Сегодня выезжает к Вам делегация харьковского украинского ЦИК, которая убедила меня, что киевская Рада дышит на ладан».

Пусть Троцкий и немцы знают, что делегация Рады в Бресте никого уже не представляет!

Ленин передал этот текст в пять часов дня. В полночь, посоветовавшись со Сталиным и другими членами Совнаркома, Ленин телеграфирует:

«Передайте Троцкому. Просьба назначить перерыв и выехать в Питер».

Лев Давидович хмыкнул на телеграмму — на подписи: «Ленин, Сталин». С Лениным он не мог не считаться. Но чтобы ему, второму, как он считал, человеку в правительстве, приказывал Сталин, когда назначать перерыв в работе и когда выезжать в Петроград! Это било по его самолюбию. Сталина Троцкий не признавал марксистом-теоретиком. Практик. И вообще игнорировал: бурсак, недоучка. Так относился не только к Сталину — над тем же лидером «левых», с которым дружил в Нью-Йорке и теперь вступил в блок, — над Бухариным издевался: выскочка. Впоследствии он напишет: «Я никогда не принимал Бухарина всерьез». Образованными марксистами он считал только себя и Зиновьева. Можно бы причислить сюда и Каменева, но этот болтун и фрондер основательно подмочил репутацию в истории с Викжелем… Идиоты! Без его, Троцкого, подсказки ничего толкового не могут сделать. Своей авантюрой только укрепили позиции Ленина в ЦК. Ленин любую ошибку противников сразу видит и великолепно умеет повернуть против самих организаторов акции. В отношениях с Лениным нужно ухо держать востро, не ослаблять бдительности. Ишь какая деликатность: «Просьба назначить перерыв».

Преодолев минутное раздражение подписью Сталина, Троцкий удовлетворенно улыбнулся.

Затягивание переговоров не на пользу Ленину. Любая отсрочка дает время объединиться сторонникам «революционной войны», которых он, Троцкий, тайно вдохновляет. Из Бреста, где немцы перехватывают каждую телеграмму, да и дипкурьерам довериться нельзя, влиять на ход борьбы, объединять единомышленников тяжело. Несколько дней пребывания в Петрограде при его энергии, активности и при его помощниках позволят ему немало сделать для пропаганды собственной теории революции и мира. А помощников в разных органах у него немало. Вновь зло подумал о Каменеве: авантюра в Викжеле дорого обошлась — выпустил из своих рук ЦИК. Со Свердловым каши не сваришь, Свердлов — убежденный ленинец. Теперь приходится этого болвана Каменева вытягивать — еле уговорил членов Совнаркома включить его в состав делегации.

Несмотря на позднее время, Троцкий поручил секретарю делегации Льву Михайловичу Карахану неотложно связаться с адъютантом Гофмана: когда немцы могут дать паровоз и открыть линию для спецпоезда, в котором руководитель делегации должен выехать для консультаций со своим правительством?

Иногда приходилось потратить немало времени и энергии, чтобы отправить курьера с почтой.

Для Троцкого паровоз дали через час-полтора, не больше, среди ночи.

Спецпоезд из двух вагонов на повышенной скорости шел на восток. Стояла глухая зимняя ночь. За окном в заснеженном просторе изредка мелькали расплывчатые очертания каких-то строений, возможно, деревенских изб, гумен. И — ни одного огонька. Мертвая земля. Как пустыня. Может, правда она омертвела, эта земля, с которой многие, спасаясь от немцев, бежали в центральные губернии России?

Мысль эта мелькнула и долго не задержалась. Троцкий много говорил и писал о народе, но вообще-то больше о пролетариате, крестьянство же он считал реакционным классом; думать о каких-то отсталых белорусах, поляках или литовцах — напрасная трата мыслительной энергии, необходимой для более важных логических упражнений — выработки стратегии мировой революции.

Так он поступал всегда. Соотносил свою персону только с глобальными мировыми событиями. А в действительности, как всяким смертным, владели им самые обычные человеческие побуждения, и больше мыслей было бытовых, сумбурных и мелочных.

Салон-вагон на специальных рессорах покачивался мягко, приятно, но бросало из стороны в сторону больше, чем в обычном поезде.

Лев Давидович немного боялся этого раскачивания — не сорвало бы с рельсов на поворотах. Кстати, боялся он и перегона от Бреста до линии фронта, до первой своей станции, где подавали русский паровоз. В полной безопасности, более того — хозяином он чувствовал себя только в России, несмотря на то что там еще бурлила революция и совсем не было такого порядка, как у немцев. Там каждый солдат, каждый железнодорожник чувствует себя хозяином. Так разве ж ему, наркому, это заказано?

А в общем, лежа в халате на мягком министерском диване, Троцкий наслаждался комфортом. Он любил комфорт. Что поделаешь? Привычка, как говорят, вторая натура. Он вкусно и сытно поужинал, в Петрограде так не поужинаешь, даже дома, в семье, — не понесешь продукты из запасов делегации; делегация все же обеспечена по особым нормам. Да и в Бресте при членах делегации приходилось ограничивать себя, подавать пример: нужно экономить, Россия голодает.

Раздражал запах стеарина — неприятный смрад немецкой химии. То ли дело русская восковая свеча, пахнущая медом и полем, той степью в Таврии, где прошло его детство.

Ругал немцев: дали паровоз без динамо-машины. Или нарочно не подключили? Хотелось почитать немецкие газеты, чтобы в Петрограде блеснуть осведомленностью перед Лениным, членами Совнаркома.

Вспомнил Америку, пожалел, что пожить в Нью-Йорке довелось недолго, всего три месяца. А ему понравилось там. Впервые у него на квартире был телефон, рефрижератор. Европа еще до такого комфорта не дошла. Он, Троцкий, с интересом изучал политику, экономику самой богатой империалистической державы.

Американские социалисты ему не понравились. Встречался с ними мало. Более тесная связь была с газетами. Они охотно печатали его, давали заработать. Но особенно нравилось, как расписывали его роль в русской революции, выставляли его первой фигурой среди социал-демократов.