Петру Великому покорствует Персида

— Полагаю, опала его будет недолгой, — произнесла Мария уверенным тоном. Она знала, что отцу причинила боль история с Шафировым. Они были дружны, езживали друг к другу, вели долгие беседы, переходя с языка на язык и получая при этом какое-то особое наслаждение. Оба заседали в Сенате, будучи всегда в согласии.

И вот пришло время подводить итог. Князь ни о чём не жалел. Будучи на пороге небытия, изведав всё, что можно изведать: власть господаря, подобную царской самодержавной, унижение, даже позор бегства, уважение учёного сообщества, избравшего его почётным членом Берлинской академии, внимание и почести императора великой империи, горечь потерь любимых существ и радость обретения новых, — он расставался с жизнью как мудрец.

Разумеется, он мог бы сделать больше. Разумеется, жаль, что из тринадцати его учёных трудов, да, из тринадцати, только два облеклись в книги.

Тройка, тринадцать и двадцать шесть были его роковыми числами. Сейчас он снова обращался мыслью к этому. Тринадцатого марта 1693 года умер отец. И тогда же бояре постановили отдать ему господарство. Но интриги оказались сильней. Год рождения его самого — 1673-й. Суждено ли ему дожить до двадцать шестого октября — до своего пятидесятилетия? Всё, увы, теперь в руках Божиих, лишь он в силах продлить его дни, врачебная же наука призналась в своём бессилии. Двадцать третьего ноября 1710 года он был провозглашён господарем Молдавии, а тринадцатого апреля следующего года был заключён тайный договор с Петром. В 1713 году он потерял любимую жену Кассандру...

Можно было бы продолжать. На нынешнем годе закончится его земное странствие. Он держал в руках две свои книги. Когда же доставало сил, князь в сопровождении Марии и сыновей добредал до своего кабинета. Он перебирал рукописи — одну за другой.

— Вот моё главное богатство, я завещаю его вам, дети мои. Пусть оно увидит свет, пусть оно придёт к людям. И имя Кантемиров не изгладится из памяти человеческой. Вот «Иероглифическая история», вот «Неописуемый образ священной науки», «Всеобщая сокращённая логика», «Исследование природы монархий», «История возвышения и упадка Оттоманской империи», «Описание Молдавии»... Смею думать, что в моих сочинениях немало поучительного и даже пророческого. Их будут читать, да. Я облагодетельствовал и турецкую музыку, это вам известно, они пользуются сочинённой мною нотной системой...

Этот монолог, как видно, утомил его. Князь замолчал. В открытую дверь вбежал пёс Гривей, потыкался носом в одного, в другого и замер, положив голову на колени князя и усиленно виляя хвостом.

Неожиданно подал голос самый младший — Антиох.

— Клянусь тебе, отец! — с жаром воскликнул он. — Дай мне только опериться, и я издам твои труды. Их будут читать на многих языках!

Слабая улыбка тронула губы князя.

— Тебе придётся перевести их с латыни, мой мальчик. Латынь — язык узкого круга подвижников науки. А это не так легко. Ионикэ подтвердит: он перевёл «Книгу системы, или Состояние мухаммеданския религии».

Теперь пришла очередь улыбнуться Ивану Ильинскому, бессменному секретарю и помощнику князя.

— Пока я жив, мой господин, — ответствовал он, — Антиох не останется без помощи. Да он и так уже твёрдо стоит на ногах, несмотря на свой юный возраст. Я бы даже сказал, что он уже вошёл в зрелость: его сочинения и суждения свидетельствуют об этом. Он — достойный сын своего отца и унаследует его славу.

— И я, отец, и я! — Мария опустилась на колени у ног князя. — Мы вместе с Антиохом понесём твою славу во все концы.

Гривей вежливо посторонился, уступая Марии место, и лизнул её в лицо, продолжая вилять хвостом.

Эта идиллическая сцена растрогала князя и, казалось, взбодрила его.

— Спасибо, дети мои, я знал, что труды мои не сгинут. — Князь сделал попытку обнять Марию, но руки плохо повиновались ему. — Я ухожу в лучший мир с единственным огорчением: никто из вас не подарил мне внуков. — При этих словах он снова слабо улыбнулся. — Мой пример никого из вас не воодушевил. Кроме множества латинских рукописей я произвёл на свет и семерых детей. Троих уж нет, — со вздохом закончил он.

Юная супруга князя Анастасия стояла возле стола. Вид у неё был отрешённый. Шестнадцати лет от роду она была выдана замуж за князя, успев подарить ему дочь. И всё-таки в семье она не привилась, оставаясь чужеродным дичком. Материнство не сделало её солидней, равно и супружество.

Старшие сыновья князя с откровенным восхищением заглядывались на мачеху. Но то был плод запретный. И Анастасия относилась к ним, как относятся юные существа к дальним родственникам, — без особого интересу.

Ей хотелось жизни весёлой и беспечной, хотелось блистать на ассамблеях, ловя восхищенные взгляды мужчин и завистливые — женщин. А вместо этого она была заточена в глухомани, у постели умирающего мужа, который был едва ли не втрое её старше, и вся сжалась от нетерпеливого ожидания свободы. Свобода должна была прийти к ней с последним вздохом супруга.

Он обворожил её в дни сватовства. Он был подвижен, элегантен, умён, обладал высоким именем и положением. А как он сидел в седле, как гарцевал — то был истинный кентавр! Государь был сватом — никто не смел воспротивиться. Счастье её было недолгим, лучше сказать — коротким. Куда короче, чем супружество, конец которого уже близок.

«Скорей бы, скорей», — думала она. Жалости уже не осталось: слишком долгой была обречённость, и ожидание конца уже обратилось в докучливую привычку.

Она была уже далека от князя и даже перестала напускать на себя страдальческий вид. Но и князь был уже далёк от неё; она словно бы была здесь чужой — и для него и для всех остальных. Ближе всех к князю Дмитрию была Мария, дочь, чью драму он пережил как свою.

— А теперь помогите мне перейти в сад, — неожиданно попросил князь. — А потом ступайте по своим делам.

— Может быть, в беседке тебе будет удобней, — предложила Мария.

— Нет, нет, — торопливо произнёс князь, — Поставь мне кресло у старой липы.

— Но туда уже заглянуло солнце.

— Ничего. Там ещё достанет свежести.

Кресло поставили на прежнее место. Князь глядел на шершавый ствол и, с трудом протянув руку, дотронулся до него. Он был тёплый и словно бы живой: кора была кожей живого существа. И всё вокруг было полно жизни. Воинственные колонны муравьёв маршировали взад и вперёд по стволу. Он загляделся на них, на их деловитость и устремлённость.

Да, жизнь торжествовала. Невнятные звуки живой природы казались князю музыкой. Он словно бы впервой слышал их и упивался. Оказалось, что ему не доводилось вслушиваться в этот шелест, шуршание, писк, стрекотание, жужжание, в этот дивный оркестр. Он зазвучал для князя в предсмертную пору. Глаза его были распахнуты, уши отверсты, он впивал и впивал эту музыку. Быть может, потому, что все заботы наконец оставили его. Осталась лишь одна — достойно встретить смерть.

И вдруг князь Дмитрий почувствовал странную лёгкость во всех членах. Потом веки сами собой смежились, голова упала на грудь. «Спать, спать», — успел пробормотать он. И погрузился в свой последний сон.

Спустя полчаса Мария пошла его проведать. Она осторожно приблизилась к нему. Отец спал. Не решаясь его тревожить, она так же неслышно удалилась, радуясь в душе, что отец наконец уснул: ночи его были болезненны и тревожны.

Помедлив немного, она вернулась. Князь не переменил позы, и сердце её сжалось в страшной догадке. Мария стремительно кинулась к нему и схватила его за руку. Рука была холодна.

Мария не вскрикнула, не застонала. Она опустилась на колени, держа мёртвую руку князя, переставшую быть её опорой, и слёзы градом брызнули из глаз.