Петру Великому покорствует Персида

Астраханское сидение затянулось. Оно длилось без малого месяц. Нетерпение Петра возрастало. Как ни подгонял он людей, с нерасторопностью и неповоротливостью не было сладу. Медлительность была в крови, она была чисто российской чертой. Волынский, как мог, успокаивал государя, ссылаясь на несносные жары, царившие об эту пору на берегах Персиды и её провинций. Впрочем, и Астрахань, со всех сторон окружённая водой, тоже изнывала от жары.

— Непотребство! — выходил из себя Пётр. — Нету движения, а есть копошение. Сидим без дела, палим без дела, одно на уме — хреном груши околачивать. Более не потерплю, стану взыскивать — вы меня знаете, — без милосердия, без снисхождения к заслугам, у кого они есть. Всем быть в готовности к походу, при судах, загодя запасти сколь надобно провианту. Более наставлять не буду!

Всё это было сказано за губернаторским столом. Восседали за ним генералы, бригадиры, полковники, полуполковники и кое-кто чином пониже.

Князь Дмитрий озаботился судьбою Марии. Выходило, что плыть ей далее, в несусветные жары, с худой водой и пищей — гибели подобно.

После совещания у губернатора возвращался он на струг в подавленном настроении. Князь любил старшую дочь более всех остальных своих детей, делая исключение лишь для младшенького Антиоха. Мария и Антиох выделялись среди остальных разумностью и многими талантами. По правде сказать, его несколько смущало, что Мария была постарше его новой супруги, княжны Анастасии Трубецкой, Настасьюшки, Насти. Царь одно время равно заглядывался на обеих — обе были очень хороши, каждая в своём роде. Но потом склонился к Марии.

Он вошёл к дочери с нарочито светлым лицом, дабы не явить своего удручения. Спросил:

— Каково тебе нынче? Что лекарь?

Мария сказала. И о визите губернаторши с её медицинским эскортом, о консилии и разноречиях меж своими и губернаторскими. Князь Дмитрий был тронут. Причина такой внимательности, однако, была от него сокрыта.

Неожиданно ему в голову пришла некая мысль.

— А что госпожа Волынская? Хороша ли с тобою?

— Весьма участлива, отец. Поначалу я диву давалась, отчего бы это. Но она открылась: не жалует царицу, бранит её худыми словами, называет портомойнею, бабищей и по-иному. Навязывалась мне в наперсницы. И была столь ласкова и внимательна, что я решила: не фальшивит. И отплатила ей тою же монетой — открылась. Она рада-радешенька, взялась меня опекать в тяжком моём одиночестве.

— Вот что, Марьюшка. Нельзя тебе долее плыть со мною. В самое ведь пекло. Я с осторожностью сведался у государя: можно ли подвергать тебя риску в таком-то положении. И он согласился — нельзя, дабы оберечь твои родины. Сказал: в том мой интерес.

— Так и сказал?! — Мария сделалась пунцовой. — О, отец, ты меня одарил, ты меня воскресил! Давай помолимся — тотчас же — Святой Деве, дабы укрепила его в этом.

И они стали молиться с истовостью, вызванной вновь обретённой надеждой. Богородица глядела с иконы грустными глазами, но и в них, как почудилось им, засветился огонёк надежды.

— Мне пришло в голову, Марьюшка, что ты могла бы довериться попечению госпожи Волынской на всё то время, пока мы пребудем в походе...

Князь Дмитрий помедлил, как бы собираясь сказать нечто очень важное и приятное, а потом закончил:

— А к моему возвращению... К нашему возвращению... ты подарила бы мне желанного внука. А государю — сына и наследника. Возможного наследника, — поправился князь. — Впрочем, всё это не важно, была бы ты в добром здравии, дочь моя, — закончил он.

Глава семнадцатая МОРЕ ЧТО ГОРЕ: КРАСНО СО СТОРОНЫ

Кто на море бывал, тот и страху видал.

Хорошо море с берегу.

Призывай Бога в помощь, а Николу Угодника в путь.

В море без одёжи идут одни невежи.

Пословицы-поговорки

Голоса и бумаги: год 1722-й

...Я до сего числа с ханом наедине говорить случая получить не мог. Токмо на гульбе, когда оной меня звал с собою гулять вне города, и то разговоров при людях имел, паче всего при озбеках, при которых никоторого лишнего слова молвить не надлежно. Однако ж надеюсь с ним довольно разговориться. Он сам, ведаю подлинно, что желает со мною наедине повидаться, но не ведает, как бы то исполнить, чтоб озбеки не ведали. Меня б тотчас съели ради подозрения, как при хане есть фаворит — евнух большой, у которого всё управление на руках и что хочет, может при хане учинить. Оного я подкупил и другом сделал, так что мне за великую служит оборону от озбеков. Человек ума довольного и хану в младых летах не без пользы. Я с оным довольной имел разговор, при котором обнадёживал, что хан с Вашим Величеством желает добрую дружбу и кореспонденцию, которые б час от часу умножались с пользою обеих сторон. Напоследки велел чрез своего секретаря в конфиденцию мне сказать, что при нынешних случаях и возмущении от озбеков без посторонних людей разговор иметь не без опасности, также друг к другу часто ездить. Однако ж если Бог даст хану с неприятелями своими управиться, то всё по желанию моему учинено будет.

Флорио Беневени — Петру

По моему мнению, весьма нужно для персидских дел посла французского наградить; а мне очень трудно от внушений других министров: внушают Порте, что русский государь умён и турок обманывает миром, теперь возьмёт персидские провинции, и если султан не воспрепятствует ему в этом оружием, то он с той стороны нападёт на Турцию.

Иван Неплюев — канцлеру Головкину

Ваш государь, преследуя своих неприятелей, вступает в области, зависящие от Порты: это разве не нарушение вечного мира? Если бы мы начали войну со шведами и пошли их искать через ваши земли, то что бы вы сказали? И к лезгинцам по такому малому делу не следовало твоему государю собственною особою с великим войском идти, мог бы удовлетворение получить и через наше посредство. Мы видим, что государь ваш сорок лет своего царствования проводит в постоянной войне: хотя бы на малое время успокоился и дал покой друзьям своим; а если он желает нарушить с нами дружбу, то мог бы и явно объявить нам войну; мы, слава Аллаху, в состоянии отпор дать.

Великий везир Дамад Ибрагим паша Невшехирли — Неплюеву

Пеньку нашу тамо (в Петербурге) не продавайте, а сыскав ластовые суды, по прежде посланному к вам нашему указу отправьте как надлежит по торговому уставу в Амстердам к Христофору Бранту, о чём мы к нему писали... А продайте там масло конопляное, масло здесь ведром покупается по два рубли, понеже прошлого лета тому семени роду не было...

Меншиков — управителям Изволову и Новикову

Восемнадцатого июля, спустя почти месяц после астраханского сидения, российская армада снялась с якорей.

Восемьдесят семь крупных судов — гальотов, гекботов, шняв, эверсов, ластовых и других, не считая флотилии островских лодок, предназначенных для пехоты, — запрудили Волгу. Пехоты было двадцать одна тысяча четыреста девяносто пять солдат да семь драгунских полков регулярной конницы, да к ним шестнадцать тысяч триста казаков и четыре тысячи калмыков.

Макаров отписал светлейшему — Александру Даниловичу Меншикову: «Его Величество изволит путь свой взять... морем до Тарков, а оттоль сухим путём до Шемахи или куда случай допустит, ибо в Персии бунтовщики против шаха зело усилились, и, как пишут, что шах принуждён от них скрыться, того для в великой они конфузии».

Восток ещё только румянился, река пахла рыбой, сонные чайки лениво взмахивали крыльями и, словно бы не удержавшись, садились на воду и покачивались там словно маленькие судёнышки. Стая тяжеловесных пеликанов медленно проплыла над флотилией, потом как бы недоумевая, сделала низкий круг над ней, разглядывая маленькими глазками великое множество людей, скученных на судах.

— Чудная птица, невиданная птица, — бормотали люди, провожая стаю глазами. — Эдаким-то клювом свободно может человеку голову продолбить.

Глядели, дивились — многое в этих местах было в диковину. И огромная, как кит, рыба белуга, и розовое облако — стая птиц фламинго, коих было в ней бессчётно, так что затмили на время солнце, и выуженный из воды водяной орех чилим, и испуганно шлепавшиеся в воду большие черепахи...

Плывут в море. А какое оно? Многие за всю свою жизнь моря не видывали. Говорят, бескрайнее, говорят, не видать берегов — вода и вода. А волны вскипают до небес и утягивают корабли на дно. Был страх, но куда сильней — любопытство. Царь-то знает, куда идёт, куда нас ведёт. Коли он с нами, рассуждали на судах, стало быть, можно не опасаться: судьба-то у нас, выходит, общая с ним. И с царицей его, и с вельможами да генералами...