Петух в аквариуме – 2, или Как я провел XX век. Новеллы и воспоминания
Шрифт:
Папиосик промямлил что-то невнятное, но при последних словах Катя неслышно выскользнула из «предбанника» и направилась к раздевалке. Минут через пять в вестибюле показался встревоженный Папиосик.
– Куда же Вы исчезли?
– Мне л-лучше. Я п-пойду потихоньку.
– Нет-нет. Я Вас так не отпущу. Идемте выпьем чаю… – Он почти силой увлек ее в буфет, напоил чаем, попутно выяснив, слышала ли она его разговор с Калигулой: получалось, что она вроде бы сразу ушла из «предбанника» и ничего слышать не могла…
Они вышли на улицу. Папиосик увязался ее провожать, но, дойдя до Румянцевского скверика, Катя стала прощаться: «Мне недалеко, пройдусь одна,
Когда Катя пришла, Ларька сидел в своей комнатушке и занимался… Собственно, мы уже знаем, чем он занимался: совал щенку намасленный палец, чтобы тот слизывал с него шпротное масло. Приход Кати не был неожиданностью. Еще утром в университете она сказала Ларьке, что Папиосик пригласил ее на разгромный Ученый совет по поводу статьи в «Культуре и жизни» о Веселовском и его последователях. Условились, что если Совет не слишком затянется и она не очень устанет, то они встретятся.
Дело в том, что Совет этот был не первым звеном в цепи мероприятий, стимулированных пресловутой статьей. За неделю до Совета прошло факультетское партсобрание с той же повесткой дня, на котором Ларька, естественно, присутствовал. На собрании сразу же обозначилась тенденция «громить маститых», что необычайно взбодрило мелкую шушеру, из числа любителей половить рыбку в мутной воде. Поэтому одни выступавшие попросту сводили счеты с нелюбезными их сердцу или чем-то когда-то не угодившими им шефами; другие расчищали места, которые рассчитывали занять сами.
Все мало-мальски порядочные отмалчивались, а некоторые даже позволяли себе высказывать неодобрение происходящим. Так, «коммунистка О. Шведе-Васильева, – мы цитируем отчет о партийном собрании по газете «Ленинградский университет» № 13 (635) от 7 апреля 1948 г., – которой указали на недостойность ее "молчальничества", заявила (о В. Ф. Шишмареве. – Л. А.): «Это же мой учитель, и неудобно было его обижать резкой критикой»».
«Всеобщий отпор вызвало выступление аспиранта И. Лапицкого, который, лавируя и осторожно критикуя ученых не нашего университета, абсолютно ничего не сказал о недостатках научной и производственно-воспитательной работы своей кафедры (древнерусской литературы. – Л. А.)… Туманно и витиевато говорили аспиранты Б. Раскин и Ю. Левин…» (Там же).
Туманно и витиевато… Это значит – не позволила людям совесть напраслину возводить… Так, наверное?
После столь неудачного партсобрания было срочно созвано расширенное заседание партбюро (попал на него и комсомольский лидер Ларька), и строжайшим образом расписано, кто и как должен выступить на предстоящем Ученом совете. Так что ничего хорошего от Совета Ларька не ждал.
Сбивчивый рассказ Катиньки подтвердил самые худшие опасения: профессуру смешали с грязью. Выступления власть предержащих откровенно готовили к тому, что, по крайней мере, некоторых профессоров уберут из университета, а может быть, и посадят как антисоветчиков и пособников американского империализма. Неясно только, кто будет преподавать. Не шавки же, которые ярились громче других. Впрочем, незаменимых у нас нет…
Катя была вся красная, волновалась, заикалась сильнее обычного, и Ларька, пытаясь ее успокоить, сказал:
– Ладно. Всё. Поговорили – и хватит об этом.
– Я н-не сказала с-самого г-главного. Н-не перебивай меня. Т-ты п-понимаешь, что они задумали? Они заставили всех п-профессоров
написать п-покаянные письма, в которых они от-трекаются от Веселовского и только что н-не признаются в антисоветской деятельности, и хотят п-послать эти п-письма то ли в газету «Культура и жизнь», то ли прямо в КГБ. Т-ты п-представляешь, какой ужас!– Откуда ты знаешь? Папиосик сказал? – Ларька вспомнил, что на партбюро такой уж слишком скверный поворот событий не предусматривался. Чья-то самодеятельность.
– Н-нет. Он н-ничего не сказал. Я слышала его разговор с К-калигулой, п-после Совета. Калигула х-хвастал, к-как он з-здорово придумал, Папиосик его сначала отговаривал, а п-потом согласился.
– И Папиосик тебе ничего не сказал?
– Н-ни слова. Он же н-не знает, что я все слышала. Я сидела в п-предбаннике, а они разговаривали в п-партбюро и м-меня не видели. П-потом я ушла. – Катя замолчала и испытующе смотрела на Ларьку. Тот тоже молчал.
– Ларька, милый, – прервала вдруг затянувшуюся паузу Катинька, – н-надо что-то сделать, чтобы эти п-письма исчезли. В-ведь их всех арестуют… Если м-мы это допустим, мы п-потом всю жизнь не отмоемся. Мы будем стыдиться смотреть д-друг другу в глаза, б-будем стыдиться, что учились в этом п-проклятом университете…
– А что же можно сделать?
– Ну как что. Т-ты же воевал, т-ты же все можешь! Д-давай похитим у них эти п-письма!
– Похитим? Ну, ты… – Ларька вдруг рассмеялся. – Ты же недавно доказывала, что нравственность абсолютна, что заповеди «не убий», «не укради» безусловны в любой мыслимой ситуации.
– А эта ситуация – н-немыслимая. Т-ты ведь убивал на войне? И п-правильно убивал. П-потому что война была священная: те, кто напал на нас, попрали в-все з-законы – Божеские и человеческие. А сегодня эти законы попрали К-калигула и т-те, кто за ним стоит. И, если нам удастся от-тобрать у них эти письма и с-спасти ни в чем не повинных л-людей, – пусть ценой к-кражи, – это будет священная к-кража.
– Священная… Между прочим, и книга насчет «не убий» и «не укради» тоже священная. А уж война, на которой угробили десять миллионов… уж куда священнее. Всё это, Катинька, слова, слова, слова. – Ларька всю прошлую неделю слушал лекции профессора Александра Александровича Смирнова о Шекспире, и гуманистическая рефлексия Гамлета изрядно потеснила в его голове комплекс Дон Кихота. Всё же Дон Кихот оказался сильнее. – Ладно, в общем, не в том сейчас дело. Ты мне лучше толком скажи, что там конкретно в этих их письмах?
– К-как ч-что? Я же тебе с-сказала: т-то, ч-что они говорили в своих выступлениях – что они пособники американских империалистов, ч-что они в-всю свою жизнь п-писали антинаучные, антинародные труды…
– Какого же хрена они катят на себя всю эту напраслину?! – Ларька вспомнил оперуполномоченного Державца, который положил перед ним лист бумаги и предложил написать «признательные показания» как он избивал начальника курса… Ларька тогда отвертелся, а эти?
– К-как… их же з-заставили…
«Ох уж эта наша интеллигенция…» – возмутился Ларька, но вслух ничего не сказал, а только со злостью ткнул палец в банку со шпротами и дал его облизнуть щенку.
Впутываться в эту историю ему ох как не хотелось. Малейшее подозрение – и он загремит лет на десять. Плюс пять, обещанные Державцем. С КГБ шутки плохи, а то, что Калигула действует в контакте с органами, сомневаться не приходилось. Но с другой стороны, представить, как эти… будут допрашивать Александра Александровича Смирнова, Михаила Павловича Алексеева…