Певцы Родины

Паренек любил бродить вечерами по кривым, узким переулкам родного

Замоскворечья, когда косые теплые лучи зажигали горячие колера и старые

особняки с узорными палисадниками и цветущими садиками казались

таинственными дворцами, где жили неведомые прекрасные герои из прочитанных

книжек.

Детство... Запах июльского цветущего луга, напоенного солнцем.

Подмосковное Удельное, где семья Пи-меновых снимала дачу. Пение птиц.

Ленивый бег облаков. Прозрачное кружево ветлы, тонкий серп молодого

месяца... Поэзия русской природы раскрыла перед Юрием горизонт видения мира.

Он понял тогда музыку пушкинских и некрасовских стихов, тургеневской прозы.

В его душу закралось желание оставить на бумаге, на холсте приметы пейзажа,

людей. И он рисовал.

Юный Пименов, житель Замоскворечья, естественно, не раз бывал в

Третьяковке. Она была рядом. Одна из встреч в галерее оставила след на всю

жизнь, запомнилась навсегда... Встреча с небольшим полотном "Грачи

прилетели" Саврасова. Это было словно окно, прорубленное в стене в светлый,

весенний мир. Паренек всматривался в поверхность картины, изучал манеру

живописца, пытался понять магию саврасовско-го гения...

Трудно иногда поверить в роль того или иного произведения в судьбе

художника, но можно сказать с уверенностью, что правда, интимность,

душевность саврасовского письма глубоко запали в душу юного Пименова...

Потом он не раз копировал картины разных художников, копировал тщательно. Он

очень любил пейзажные композиции Левитана, Сомова, Бенуа... Потом пройдут

годы, и он обретет новую привязанность, будет любоваться и изучать холсты

Ренуара, Дега, Моне. А пока паренек рисует, пишет, копирует и... мечтает.

Эти мечты привели юношу к художнику Сергею Васильевичу Малютину с

папкой своих этюдов, рисунков и копий. Мастер просмотрел работы и одобрил

их. Пименов поступает во ВХУТЕМАС" Это был тысяча девятьсот двадцатый год.

Много написано о ВХУТЕМАСе, его замечательном студенчестве,

незабываемых годах становления нашего искусства.

Сам Пименов так рассказывал о той поре:

– Первые годы ВХУТЕМАСа... В эти молодые годы нам не давали авансов

под живопись - и вообще нам за живопись не платили. Мы зарабатывали на нее и

работой в газете, в журнале, деланием вывесок и исполнением декораций.

Никогда не уйдут из памяти ночи, когда мы с Андреем Гончаровым работали в

его большой квартире в старом доме на Мясницкой... За большим круглым столом

делали в ночь по десятку иллюстраций.

Надо сказать, это были модные теперь "коллажи", этакая смесь из

фотомонтажа и рисования.

И так мы, два парня, не мудрствуя лукаво, клеили и рисовали до утра...

А утром за окном появлялись первые прохожие, начиналась городская жизнь...

Это были горячие денечки. Студенты ВХУТЕМАСа шумели в аудитории

Политехнического музея на чтении стихов, поддерживая Маяковского и Асеева.

Шумели на спектаклях Мейерхольда... Но не только шумели. Мы познавали

мастерство. Я учился у Малютина, Шемякина, Фалилеева и очень благодарен им.

Но большее вхуте-масовское время я проучился у Фаворского и, может быть, без

права хочу считать себя его учеником... Владимир Андреевич Фаворский был

огромный и необычайно светлый человек. Ему присущи высокое благородство,

художественность, подлинная человечность.

Первая выставка. Как она порою много значит в судьбе художника. На

Первой дискуссионной выставке "Объединений Активного Революционного

Искусства" среди другой вхутемасовской молодежи были представлены живописцы,

которые именовали себя "Объединением трех"... Судьба свела вместе в начале

творческого пути Александра Дейнеку, Андрея Гончарова и Юрия Пименова,

создавших впоследствии целую главу в советском изобразительном искусстве.

Творческий путь Юрия Пименова был непрост и неоднозначен. Искусство

молодого художника развивалось, росло, претерпевало изменения. Первые

картины, яркие, острые, сразу заставили о себе заговорить. Но самого

живописца потом не устраивала открытая, порою несколько схематическая

заданность собственных полотен. Его тревожило несовершенство пластики,

некоторая холодность, рациональность первых работ. Процесс переосмысливания

был нелегок и порою мучителен. Вот что рассказывал сам художник об этой

поре:

– 1932 - 1933 годы... Это было мое трудное время. У меня расползлись

нервы, я совсем не мог работать. К тому же меня постигли и профессиональные

беды: одну книжку, которую я иллюстрировал, за рисунки признали

формалистической... Говоря словами Диккенса, "это было худшее из времен, это

было лучшее из времен, это были годы отчаяния, это были годы надежды".

Стараясь выйти из своего трудного состояния... я начал бродить, уезжая на

пригородных поездах подальше от Москвы... Я уезжал на целый день очень

далеко, ложился в густую траву, полную своих шорохов, своей жизни. В воздухе

жужжали пчелы, высоко в небе стояли белые июльские облака. Я открывал

прекрасные для себя маленькие речки с узкими деревянными мостами, с мостками

для стирки белья - речки, к которым подходили совсем небольшие деревни, где

старые ивы опускались к воде и где с криками купались загорелые, коричневые

ребята...

Я жил тогда с острым ощущением счастья, открывающегося мне теплого,

живого мира, который вытеснял постепенно и подавленность состояния, и те

умозрительные, придуманные схемы, которыми я пользовался раньше как

художник. И у меня поднималось желание работать, желание писать и писать

прямо с натуры, с живой натуры, которая так богато, тонко и прекрасно