Певерил Пик

— Ваши богатства, титулы, ваша репутация кавалера — все эго слишком ничтожная награда за искреннюю привязанность.

— Послушай, красавица, — сказал герцог, самолюбие которого было весьма задето, — к чему такое пренебрежение? Ты думаешь, что твоя любовь так же чиста, как чеканное золото; и все же бедняк, подобный мне, мог бы предложить тебе взамен вдвое больше серебра. Тогда размеры моей страсти возместят его качество.

— Я не продаю моей склонности, милорд, и мне не нужны ваши презренные деньги.

— А откуда мне это знать, моя прелесть? Здесь царство Пафосской богини. Ты вторглась в ее владения с неизвестными мне намерениями; но, вероятно, не для того, чтобы выказывать мне свою жестокость. Полно, твои ясные глазки могут так же загораться от наслаждения, как и от презрения или гнева. Ты забрела в поместье Купидона, и ради этого божества я должен поймать тебя.

— Не вздумайте коснуться меня, милорд, — сказала Зара. — Не приближайтесь, если хотите узнать, зачем я здесь. Ваша светлость может, если угодно, мнить себя Соломоном, но я не странствующая принцесса из далекой страны, которая явилась сюда тешить вашу гордость или восхищаться вашей славой.

— Да это вызов, клянусь Юпитером! — вскричал герцог.

— Вы ошибаетесь, милорд, — возразила незнакомка. — Я пришла сюда, позаботившись об отступлении.

— Смело сказано, — ответил герцог, — но крепость именно тогда хвастает своей неприступностью, когда гарнизон ее колеблется. Поэтому я иду на приступ.

До сих пор их разделял длинный узкий стол, который стоял в нише большого окна, нами уже упомянутого. Этот стол представлял своего рода барьер, отделявший Зару от Дерзкого кавалера. Герцог бросился к столу, намереваясь его отодвинуть, но в то же мгновение незнакомка, зорко следившая за всеми его движениями, выпрыгнула в полуотворенное окно.

Бакингем вскрикнул от испуга и удивления, не сомневаясь, что она упала с высоты четырнадцати футов. Но, кинувшись к окну, он с изумлением увидел, что Зара ловко и благополучно спустилась на землю.

Стены величественного дворца были украшены резьбой в смешанном готическо-греческом стиле, очень модном во времена Елизаветы и ее преемника. И хотя прыжок Зары казался геройским подвигом, на самом деле выступы этих украшений предоставляли достаточную опору столь подвижному и легкому созданию, даже при таком стремительном спуске.

Полон досады и любопытства, Бакингем сначала чуть не бросился за нею по той же опасной дороге, и даже вскочил было на подоконник, но, пока он размышлял, как сделать следующий шаг, из кустов, куда скрылась незнакомка, послышалась популярная тогда насмешливая песенка о несчастном влюбленном, который хотел броситься в пропасть:

— Но, к краю приблизясь,

Увидел влюбленный,

Что склоны отвесны,

Что пропасть бездонна…

И так рассудил он:

Хоть Ей уж не мил он, -

Сердечная боль

Понемногу остынет,

А сломанной шеи

Хирург не починит!

Герцог невольно рассмеялся, ибо стихи эти уж очень подходили к его нелепому положению, и спустился с подоконника, отказавшись от смехотворного и опасного намерения. Он позвал слуг, а сам стал вглядываться в густой кустарник. Ему все еще не верилось, чтобы женщина, которая встала на его пути, могла сыграть с ним такую обидную шутку.

Загадка разрешилась тотчас же. Женская фигура, закутанная в плащ, в шляпе с опущенными полями и темным пером, вышла из кустов и мгновенно исчезла в развалинах старинных и современных зданий, которыми, как мы уже сказали, было загромождено все поместье, прежде называвшееся Йорк-хаусом.

Служители герцога, повинуясь его нетерпеливым приказаниям, рассыпались по всем окрестностям в поисках соблазнительной сирены. Тем временем их господин, всегда горячий и неистовый в своих желаниях, особенно когда было задето его тщеславие, поощрял их рвение угрозами и обещаниями награды. Но все было напрасно. Нашли только тюрбан и газовое покрывало мавританской принцессы, как эта себя величала. Она оставила их в кустарнике вместе с атласными туфельками, сменив, без сомнения, эти предметы на одежду менее примечательную.

Убедившись, что все поиски бесполезны, герцог Бакингем, по примеру всех избалованных детей на свете, дал выход своему яростному гневу: он клялся, что отомстит незнакомке, и отпускал по ее адресу отборнейшие бранные слова, среди которых изысканное слово «дрянь» повторялось чаще других.

Даже Джернингем, прекрасно изучивший нрав своего господина и почти всегда умевший успокаивать его в припадках гнева, счел за благо на сей раз не попадаться ему на глаза. Он уединился в отдаленной комнате со старой набожной экономкой и за бутылкой наливки объявил ей, что если его светлость не научится быть более сдержанным, то цепи, тьма, солома и Бедлам станут последним уделом столь одаренного и всеми любимого герцога Бакингема.

Глава XL

Жестокие, смертельные раздоры

Не вспыхивают попусту.

«Альбион»

Ссоры между мужем и женой вошли в пословицу, но да не подумают почтенные супруги, что связи, не освященные законом, избавлены от подобных неприятностей. Шалость герцога Бакингема и последовавший за нею побег Алисы Бриджнорт вызвали яростный раздор в доме Чиффинча, когда по возвращении в город он узнал эти поразительные новости.

— Говорю тебе, — кричал он своей услужливой подруге, которая, впрочем, весьма спокойно относилась к его словам, — что твоя проклятая беспечность погубила труд многих лет.

— Ты мне уже двадцатый раз это твердишь, — отвечала она, — а я и так знаю, что всякий пустяк может разрушить любой из твоих планов, как бы долго ты его ни обдумывал.

— Как, черт побери, тебе пришло в голову принять герцога, когда ты ждала короля? — с раздражением кричал Чиффинч.

Ах, боже мой, Чиффинч, спроси об этом швейцара, а не меня, — ответила почтенная дама. — Я в то время надевала чепец к приходу его величества.

— С изяществом сороки, — сказал Чиффинч, — а тем временем оставила кошку сторожить сливки!

— Ах, Чиффинч, твои поездки в деревню сделали тебя несносным грубияном! Взгляни, какие на тебе сапоги! А запачканные муслиновые манжеты придают твоим кулакам какой-то неотесанный, деревенский вид, иначе и не назовешь.

— Взять бы да этими сапогами и кулаками выбить из тебя всю дурь, — проворчал сквозь зубы Чиффинч, а затем продолжал вслух тоном человека, который готов прервать спор, но лишь добившись у противника признания своей правоты: — Ведь ты же сама понимаешь, Кэт, что псе наше благополучие зависит от того, сумеем ли мы доставить удовольствие его величеству.