Певерил Пик

— Молчи! — вскричал ревностный чиновник. — Твой грязный язык недостоин произносить слово «парламент». Джентльмены, — добавил он, обращаясь к Эверетту и Дейнджерфилду, — вы должны это засвидетельствовать.

— Засвидетельствовать, что он поносил палату общин? Черт побери, я готов! — сказал Дейнджерфилд. — Будь я проклят, если это не так.

— Разумеется, — согласился Эверетт. — Когда он говорил о парламенте, он оскорбил также и палату лордов.

— Вы, жалкие негодяи, которые живут ложью и питаются клятвопреступлением, неужто вы станете перетолковывать в худшую сторону мои невинные слова, едва они успели слететь с моих уст? — сказал сэр Джефри. — Так знайте же, что государство уже устало от вас, и если англичане когда-нибудь образумятся, то тюрьма, цепи, позорный столб и виселица будут достойной наградой для таких подлых кровопийц. А теперь, мистер Бриджнорт, вы со свое! братией можете делать все, что вам угодно; я не скажу более ни слова, пока буду в обществе подобных мошенников.

— Быть может, сэр Джефри, вам следовало бы пораньше принять это спасительное решение, — отвечал Бридж порт. — Язык человеческий мал, но он навлекает большие беды. А вы, мистер Джулиан, потрудитесь идти за мною без споров и сопротивления; вы сами знаете, что у меня. есть средства вас принудить.

Джулиан слишком ясно видел, что ему остается толь ко повиноваться превосходящей силе; однако, прежде чем выйти из комнаты, он опустился на колени перед отцом; и старик со слезами на глазах напутствовал его в следующих энергических выражениях:

— Да благословит тебя бог, сын мой, и да поможет тебе пребывать верным церкви и королю, с какой бы стороны ни подул ветер!

У матери едва достало сил положить руку на голову Джулиана и тихим голосом взмолиться, чтобы он не прибегал к дерзким средствам для их освобождения.

— Мы невинны, сын мой, мы невинны, и потому господь нас не оставит. Да послужит нам эта мысль утешением и защитой.

Бриджнорт дал знак Джулиану следовать за ним, и тот повиновался; его сопровождали — или, вернее, вели — два стража, которые еще раньше его обезоружили. Когда они вышли в прихожую, Бриджнорт спросил Джулиана, может ли он дать слово, что но станет предпринимать попыток к бегству.

— В этом случае, — сказал майор, — я отпущу стражу, ибо мне довольно будет вашего обещания.

Благосклонное обращение человека, на чью жизнь он недавно покушался, внушило Джулиану какую-то надежду, и он тотчас отвечал, что дает слово в продолжение суток не делать попыток бежать или освободиться силой.

— Разумные слова, — сказал Бриджнорт, — ибо никакими усилиями, никаким пролитием крови вы не поможете своим родителям. Лошадей! Лошадей сюда, во двор!

Вскоре послышался конский топот, и по знаку Бриджнорта верный своему слову Джулиан сел в седло и приготовился покинуть дом своих предков, оставить родителей своих пленниками и ехать неведомо куда по приказу старинного врага своего семейства. Он не без удивления заметил, что они с Бриджнортом едут только вдвоем.

Когда они сели на лошадей и медленно двинулись к воротам замка, Бриджнорт сказал:

— Не всякий отважится путешествовать ночью с глазу на глаз с тем отчаянным юношей, который только что хотел лишить его жизни.

— Мистер Бриджнорт, — отвечал Джулиан, — скажу вам по чести, что я не знал, на кого направляю свой пистолет; но должен также добавить, что, если б даже я узнал вас, дело, за которое я заступался, едва ли позволило бы мне вас пощадить. Теперь я знаю, кто вы; я не питаю к вам зла и не должен защищать свободу своего отца. К тому же вы взяли с меня слово, а когда же Певерилы ему изменяли?

— Да, — отвечал его спутник. — Певерил… Певерил Пик! Имя, которое долго гремело в стране нашей, подобно боевой трубе, но теперь, быть может, звуки его раздаются в последний раз. Обернитесь, молодой человек, и посмотрите на мрачные башни дома отцов ваших, которые гордо высятся на гребне холма, подобно тому как их владельцы некогда возносились над сынами своего народа. Подумайте о том, что отец ваш — пленник, что вы сами — нечто вроде беглеца, что звезда ваша угасла, слава померкла, владения разорены. Подумайте о том, что провидение предало весь род Певерилов во власть человеку, которого они в аристократической гордыне своей презирали как выскочку-плебея. Размыслите обо всем и, когда вы снова станете похваляться своею родословной, помните, что господь, который возвышает смиренного, может также унизить гордого.

Со стесненным сердцем взглянул Джулиан на едва различимые башни родительского замка, облитые лунным светом и окутанные длинными тенями деревьев. Однако, хотя он с горестыо признавал истину слов Бриджнорта, неуместное торжество последнего невольно его возмутило.

— Если б судьба была справедлива, — сказал он, — замок Мартиндейл и имя Певерилов не послужили бы к суетной похвальбе врага своего. Но те, кто стоит на вершине колеса Фортуны, должны покориться его вращению. По крайней мере дом моего отца возвышался с честью, и, если ему суждено пасть, он не падет неоплаканным. А посему если вы истинный христианин, каким вы себя называете, то берегитесь радоваться несчастью ближнего и превозноситься своим благополучием. Если блеск нашего дома ныне померк, господь властен опять возжечь его, когда ему будет угодно…

Джулиан в изумлении умолк, ибо едва он произнес последние слова, как яркое пламя фамильного маяка Певерилов вновь блеснуло на сторожевой башне, освещая бледный луч луны своим красноватым заревом. Бриджнорт тоже с удивлением и даже с некоторым беспокойством смотрел на эту неожиданную иллюминацию.

— Молодой человек, — сказал он, — едва ли можно сомневаться, что небо назначило вас свершить великие деяния, так неожиданно это предзнаменование подтверждав слова ваши.

Произнеся эту речь, он погнал свою лошадь и, по временам оглядываясь на замок, словно желая убедиться, что сигнальный огонь в самом деле разгорелся вновь, повел Джулиана по хорошо известным ему тропинкам и аллеям к своему дому в Моултрэсси. Хотя Джулиан и знал, что огонь мог загореться случайно, он невольно счел добрым знаком явление, столь тесно связанное с преданиями обычаями его семьи.

Они спешились у дверей, которые торопливо отворила какая-то женщина, и, между тем как Бриджнорт громко приказывал конюху увести лошадей, Певерил услышал столь знакомый ему голос Алисы, которая благодарила бога за благополучное возвращение отца.

Глава XXIV

Нежданны наши встречи…

Так вот в грезах

Скользят, вздыхая, тени мимо нас -

И манят, и кивают нам; неслышно

Шевелятся их губы; тихий стон

Звучит порой — но как понять, о чем он?

«Вождь»

В конце предыдущей главы мы рассказали, что в дверях Моултрэсси-Холла появилась женщина и послышался знакомый голос Алисы Бриджнорт; она радовалась благополучному возвращению отца из замка Мартиндейл, ибо не без оснований считала эту поездку весьма опасной.

Поэтому, когда Джулиан с бьющимся сердцем вошел вслед за майором в освещенную прихожую, он не удивился, увидев ту, кого любил больше всего на свете, — она прильнула к отцу, обвив руками его шею. Освободившись из отцовских объятий, Алиса заметила нежданного гостя, который сопровождал майора. Мертвенная бледность сменила разлившуюся было по ее лицу яркую краску и снова уступила место легкому румянцу, лучше всяких слов показав, что внезапное появление Джулиана было далеко не безразлично для нее. Джулиан отвесил девушке низкий поклон, на что она ответила столь же церемонным образом, но подойти ближе он не осмелился, понимая всю щекотливость положения.

Майор Бриджнорт поочередно окинул обоих суровым, пристальным взором своих серых холодных глаз.

— Многие на моем месте постарались бы не допустить этого свидания, — внушительно сказал он, — но я доверяю вам, хотя вы оба еще очень молоды и подвержены соблазнам, присущим вашему возрасту. В доме есть люди, которым не следует знать, что вы встречались ранее. Поэтому будьте осторожны и держите себя так, будто вы незнакомы.

Как только майор повернулся к ним спиной и, взяв лампу, что стояла в прихожей, проследовал во внутренние покои, Джулиан и Алиса обменялись взглядами; ее взоре Алисы сквозила печаль, смешанная со страхом, а взор Джулиана говорил о мучивших его сомнениях. Взгляд этот был мимолетным: Алиса догнала отца и, взяв у него лампу, пошла впереди, освещая путь в большую, обшитую дубом гостиную, где, как уже говорилось, Бриджнорт проводил в тоскливом одиночестве долгие часы после смерти своей супруги и других членов семьи. Сейчас гостиная была освещена как для парадного приема, и там уже сидело человек пять-шесть, одетых в черную, простую и грубую одежду — излюбленный костюм пуритан того времени, выказывавших таким образом свое презрение к роскоши и обычаям двора Карла II, где самое ошеломляющее щегольство, равно как и излишества всякого другого рода, считались последним словом моды.