[e-mail] (ФАНТОМ - ЛЮБОВЬ)

Он откупорил бутылку «Шато де Бри» урожая 2060 года и налил гранатовую жидкость в красивые бокалы. Выпили молча.

Наигрывая на ветках деревьев, за окном подвывал холодный ноябрьский вечер.

Филимон взял в руки несколько писем из тех, что были ему переданы в Москве, и на обороте одного из них быстро набросал строки стихотворения:

Слова, слова, слова- Вопрос — за ним ответ. Дела, дела, дела — Все — суета сует: Ославят, не задумавшись, И оболгут, не думая, И с глаз долой, И с губ — молвой Слетела буква глупая. Молва, молва, молва, Умна или глупа- Она всегда права, Святая простота: И шепотом, и ропотом Молва нахально дразнится И все рядится в истину — И не увидишь разницы… И бьет шальная весть, как выстрел с трех шагов, Но есть иная честь от прадедов-дедов: Успеть, еще до выстрела, на землю душу выстелить И дожидаться истины В спокойном бескорыстии…

— Когда ты это написал? — подсела к нему поближе Анжела.

— Очень давно, — усмехнулся Фил, — все стихи приходят к нам издалека. Он достал из-за шкафа старую карту и развернул ее на столе.

— Какой огромный мир! — пропела Анжелка.

— Какой крошечный мирок, — возразил Фил, но тут же осекся: отблеск лунного света пролёг по поверхности карты и осветил паутину тонких линий, загоревшихся ярким голубым светом. Линии изгибались, перетекали одна в другую, утолщались или становились тоньше, пока не выстроились в отчетливое изображение.

— Что ты там высматриваешь? — нерепеливо переспросила Анжела.

— Смотри! — указал ей на светящиеся точки Фил. — Что ты видишь на карте?

— Ничего, — растерялась Анжелка, — ой, нет! Вижу! Словно чье-то лицо нарисовано! Это женщина? Ты знаешь, кто это?

— Догадываюсь, — покачал головой Фил и быстро свернул карту в рулон, — если хочешь, я расскажу тебе одну странную историю…

— Нет, не хочу! — остановила его на полуслове Анжелка. — Если ты раскажешь эту историю мне, то никогда не допишешь свою книгу! А я ее уже просто ненавижу — я ревную тебя к ней! Я не дождусь, когда ты уже перестанешь по ночам уноситься куда-то и будешь только со мной!

— Вот и полетали бы вместе, — хмыкнул Фил, — у нас и метла есть новая!

— Нет, уж, — погладила его по лицу жена, — кто-то вас, перелетных, должен ждать на Земле.

Глава семнадцатая. Первый храм

Дома Филиппа ожидало радостное известие.

Алла Петровна позвонила и сообщила, что с первого сентября он сможет работать в театре. Осветителем. Профессия, в данном случае, имела значение относительное.

Его впустили в храм.

Он входил туда, где свершались таинства театральной жизни, где Ромео и Джульетта сокрушали любовью семейные распри, где веселая девочка Пеппи на утреннем спектакле носила на руках лошадь, а на вечернем жарко произносила клятву молодогвардейцев, где можно было легко переместиться в течение одного дня во времени и пространстве и оказаться в любой истории, в каждой из которых были такие волнующие и вызывающие массу ассоциаций события.

Людей в осветительном цеху постоянно не хватало: зарплаты мизерные, работы много, поэтому работать туда приходили люди, влюбленные в театр по завязку.

Само расписание жизни труппы обязывало находиться в театре постоянно: утром — замена перегоревших лампочек, подготовка к репетиции, днем — перестановка на вечерний спектакль, а вечером — представление, на котором нужно было вовремя переставлять фильтры на прожекторах и успевать подхватить прожектором-пушкой лицо актера в глубине сцены.

В перерывах между репетициями и спектаклями в театре тоже было весело — актерский закулисный треп был занятием увлекательнейшим. Актеры принимали Филиппа как равного: одаривали театральными сплетнями и анекдотами, усаживали в круг играющих в преферанс и наливали винишка «под картишку» — то есть, относились совершенно как ко взрослому человеку.

Некоторые актрисы тоже обратили внимание на симпатичного длинноволосого осветителя, и уже через несколько недель одна из них стала частенько наведываться в осветительную ложу, где Фил должен был внимательно следить за партитурой световых перемен. Как ему это удавалось — трудно представить, ибо он успевал это сделать лишь в последнюю минуту, оторвавшись от сладких поцелуев уже вполне замужней женщинки. У Филиппа вылезали глаза на лоб и вздувались джинсы при одном ее приближении. Днем они гуляли по городу, ели мороженое, она восторженно слушала стихи Филиппа и учила его признаваться в любви на всех языках мира. А вечером очаровательная кошечка бесшумно проскальзывала в осветительную ложу и тискала Фила со всей энергией молодой тигрицы, вышедшей замуж за киевскую прописку и за мужа- пьяницу. Это было похоже на бесконечную пытку. Садистка все обещала и обещала свершить процесс причащения к сексу, но получала удовольствие, от ощущения бешеного желания Филиппа, и всякими отговорками оттягивала обещанную нирвану.

Но терпение Филиппа было не безграничным. На одном из вечерних спектаклей он подстрег свою куколку в переходе под сценой и молча потянул ее за руку в комнату-склад осветительной аппаратуры, находившуюся просто в подмостках сцены.

— Ты сошел с ума, — томно шептала белокурая бестия, а сама прикладывала руки Филиппа к тугим грудкам, выпятившимся из разреза театрального костюма.

В ответ Филипп не мог даже прохрипеть, он смотрел на нее умоляющим взглядом, гладил по каждой извилине стройных ножек, по горячим бедрам, норовя стянуть плотные трусишки непослушными пальцами.

— Как ты этого хочешь, — вдруг очень отчетливо произнесла желанная и отодвинула в центр комнатушки прочный деревянный стул. В два движения она сдернула с Фила одежонку и усадила на приготовленный трон. Третьим движением она оказалась у него на коленях, и уже — без злополучных трусишек.

Над головой грохотали страсти крестьянского восстания в Западной Украине, кто-то в кого-то стрелял, кто-то кого-то проклинал и благословлял, а буквально под ногами у враждующих отрядов свершался акт космического значения. Возможно, он был таковым лишь для Филиппа, но его ощущения нельзя было сравнить ни с чем иным, как с фантастическим полетом прямо в центр радуги, которая оказалась не холодным сочетанием цветов, а огнедышащим омутом, в котором было душно, липко и сладко.

В какой-то момент волшебница, не потерявшая контроля над ситуацией, услышала реплику на свой выход, ловко спрыгнула с колен Филиппа, чмокнула его в щеку и умчалась принимать участие в свадебном танце подружек невесты.

Филипп обалдело смотрел на ее трусишки, оставшиеся сиротливо лежать посреди комнаты, и думал о том, что во время танца широкие юбки обязаны были подниматься, как парашюты.

Весь этот вечер он перемещался по театру переполненный чувством счастья и гордости, ему казалось, что все вокруг уже знают о случившемся, но все делали вид, что ничего не знают про то, что он вошел в круг Посвященных.

Он провожал ее домой. Подружка весело хохотала, рассказывая, как ей удалось станцевать без трусов, прижимая юбку руками, а он смотрел на нее безумными глазами и прикидывал, куда бы ее затащить на этот раз.

Но праздник не повторился.

Вначале она уехала на месяц к родителям, затем затеяла развод с мужем и выяснилось, что причина этого развода совсем не Филипп, а некий серьезный поклонник. Филипп нервничал, ревновал, старался случайно и не случайно попадаться на глаза маленькой волшебнице, но она лишь грустно улыбалась при встрече и уносилась по каким-то очередным очень важным и совершенно неотложным делам.