Пик Дьявола

Мидрандский следователь получил возможность снять отпечатки пальцев у двух задержанных, только когда девять членов опергруппы вдоволь отсмеялись, отшутились и уехали. Произведя все необходимые действия, следователь вернул задержанных в камеру.

Он сел за стол и начал изучать вещдоки. В одном из прозрачных целлофановых пакетов он увидел удостоверения личности, обнаруженные операми в БМВ. Он вынул их и взглянул на имена.

Посмотрим, подумал он, снимая телефонную трубку. Он набрал номер центра уголовного учета ЮАПС в Претории.

Смолкли аплодисменты после последней песни; Гриссел лежал с закрытыми глазами. На сердце было легко. Интересно, что еще он упустил в последние несколько лет. Этакий пьющий собрат Рип ван Винкля — огромный провал в биографии, черная дыра, в которую провалился целый кусок жизни. Все изменилось. Дети выросли, музыка стала другой… Что толку гадать, как все было бы, если бы… Гриссел снял наушники.

Из-за окна доносился приглушенный шум. Звуки большого города. Глаза его уже привыкли к темноте. Сквозь прозрачные тюлевые занавески в комнату проникал свет уличных фонарей. Очертания предметов мебели, темная громада картины у стены. Холодильник и телевизор — там горят крошечные красные огоньки.

Ему захотелось поговорить с Фрицем. Потянувшись, он нашарил в темноте свой сотовый и нашел в меню раздел «Текстовые сообщения». Неуклюже потыкался в клавиши.

Диск супер басы божественные. Спасибо. Папа.

Он послал эсэмэску и положил плеер и диск на груду одежды. Надо поспать. Думать не хотелось — сегодня он и так слишком много думал. Гриссел заворочался, устраиваясь поудобнее. Лучше всего оказалось лежать прислонившись спиной к спинке дивана. Под одеялом жарко. Спать!

Он представил себе Кристину — как она сейчас лежит одна в спальне. Потом приказал себе не думать о ней. В голову полезли мысли об Анне. Поскольку они не успокаивали, Гриссел стал думать о музыке и сделал то, что делал, когда ему было семнадцать: представил себя на сцене. В Государственном театре. С Антоном и его друзьями. Он играет на бас-гитаре. Играет легко, без всяких усилий, полностью отдаваясь музыке. Пальцы бегают по струнам сами, как будто живут отдельной от него жизнью. Скрипнула дверь спальни. По ковру прошелестели шаги. Должно быть, она идет в туалет. И вдруг она оказалась рядом. Прилегла к нему на диван. Прижалась к нему спиной. Прильнула всем телом. Гриссел едва смел дышать. Он должен притвориться спящим! Дышать ровно и спокойно. Он чувствовал ее запах; ее плечо находилось под самым его носом.

Ей хочется утешения. Ей просто нужно, чтобы кто-то был рядом. Она не хочет оставаться одна, она скучает по девочке, она измучена, ей больно. Гриссел все понимал.

Он издал звук, который, как он надеялся, был похож на храп, и положил руку ей на бедро. Утешительный жест. Под тонкой сорочкой — ее мягкая плоть.

Он почувствовал жар ее тела, и его снова охватило желание. Только этого сейчас не хватало! Ему надо срочно подумать о чем-то постороннем. Гриссел снова всхрапнул и отодвинулся от нее. Господи, она не должна понять! Надо было ему лечь в трусах, тогда ему было бы легче сдерживаться. Может быть, она еще не совсем проснулась. Он попытался прислушаться к ее дыханию, но снова ощутил идущие от нее тепло и тот особый запах, от которого его бросило в жар.

Она снова придвинулась к нему. Тесно прижалась бедрами.

Что тут можно сделать? Извиниться? Гриссел страшно перепугался. Оттого, что она полусонная, все еще хуже. Он лежал очень тихо. Заставлял себя думать о музыке. Играл на бас-гитаре:

«Gee die harlekyn nogwyn, skoebiedoewaa, skoebiedoewaa, rooiwyn vir sy lagentraan enpyn, skoebiedoewaa, skoebiedoewaa…» «Дайте арлекину еще вина, красного вина, чтобы смеяться и плакать…»

Она шевельнулась, нащупала в темноте его руку, потянула. Положила его руку себе на бедро, а потом потянула под ночную рубашку — ах ты черт! — прямо к груди, ее ладонь лежала на его руке, и он чувствовал ее, ее мягкость, а она глубоко вздохнула и, крепче сжав его руку, начала водить ею по своему телу. Снова шевельнулась, чуть отодвигаясь от него; ее рука скользнула вниз, за спину, расстегнула пояс на его брюках — он понятия не имел, как ей это удалось. Расстегнула «молнию». Его бросило в жар. Он мигом отбросил все посторонние мысли. Сейчас он способен был думать только об одном… Она помогла ему войти в себя сзади.

После они лежали в той же позе; не выходя из нее, он прижимался к ней всем телом. Он чувствовал полное опустошение. Первые слова, которые она произнесла вслух, были:

— Тебе тоже плохо.

Он долго думал, прежде чем ответить. Интересно, как она догадалась? Как она заметила? Или почувствовала. Почему пришла к нему? У нее была потребность? Или она решила сделать ему подарок? Утешить?

Неожиданно для себя самого он все ей рассказал. Об Анне. О детях. О своем пьянстве. Бессвязно, перескакивая с одного на другое, он поведал ей все, что приходило ему в голову; рассказывая, он крепко обнимал ее, лаская ладонью ее полную грудь. Она повернула к нему голову; ее светлые волосы щекотали ему лицо.

Гриссел рассказал ей, каким он был в прежние времена, еще до того, как спился. Он был оптимистом, экстравертом. Всегда шутил, знал сотни анекдотов. Именно он умел рассмешить всех в самый подходящий момент. Например, на летучке, когда начальство устраивало разнос и все сидели злые, напряженные, еле сдерживаясь, он мог подметить смешную сторону вопроса и разрядить обстановку единственной фразой, после которой все буквально валялись от хохота. Именно его первого приглашали на пикники, когда устраивали барбекю. Два или три раза в месяц он участвовал в импровизированных пикниках, которые устраивал отдел убийств и ограблений. По пятницам в три часа, чтобы снять никогда не уменьшающееся напряжение, на Блауберге или Силвермайне, а то и прямо на работе в Южном Бельвиле. Пиво, мясо, хлеб, смех, болтовня, выпивка. Он везде и во всем был первым, потому что он был сержант Бенни Гриссел, сыщик от Бога и неформальный лидер. Он умел посмеяться над работой, бюрократией и политикой «позитивных действий», но необидно. Благодаря ему у всех появлялись силы снова смотреть жизни в лицо.

Сейчас его коллеги тоже устраивают пикники. Только его больше не зовут. Кому охота возиться с алкашом, который постоянно спотыкается и не может связать двух слов. С ослом, который вечно задирается, устраивает скандалы — а после пикника его еще приходится доставлять домой, жене, которая нехотя открывает дверь. Потому что не хочет видеть пьяницу мужа, не хочет испытывать унижение.

Гриссел поведал Кристине, что не пьет уже одиннадцать дней и оказалось, что он совсем не знает человека, который вынырнул по эту сторону выпивки.

Вокруг него все изменилось. Дети, жена, сослуживцы — господи, он просто старик, ветеран по сравнению с молодежью, пришедшей в переименованную Южно-Африканскую полицейскую службу.

Но главное — он верил, что он действительно изменился. Он не знал точно насколько. И надолго ли его хватит. Сорокалетний чудак с темным пятном в биографии.

Он рассказывал долго; однажды она перебила его:

— Почему ты хочешь вернуть жену?

Гриссел ответил не сразу. Потом сказал: главное, раньше с ней он был счастлив. Они оба были счастливы. С Анной он начинал жить. У них ничего не было, только они сами. Они вместе устраивали дом, вместе страдали, Вместе смеялись. Вместе дивились чуду рождения Карлы и Фрица. Вместе отмечали его повышения. У них общая история, а такие вещи даром не проходят. Они были не только любовниками, но и друзьями. Ему хочется все это вернуть. Прочные отношения, любовь, дружбу, доверие. Потому что их отношения составляли большую часть того, кем он был, кем стал, — благодаря им он стал тем, кем стал.