Пикник

Людмила вежливо посмотрела в сторону собачки. Что-то, наверное, надо было сказать. Но что? Она привыкла к сдержанности и немногословию. И тут можно было вполне обойтись кивком и дружелюбной улыбкой.

Но женщина сама продолжала начатый разговор, нисколько не тяготясь молчанием собеседницы:

– У меня нет детей, хотя я давным-давно могла бы их иметь. Мечтала об этом. Но боюсь. Страшно боюсь. Панически. Не знаю, как муж меня до сих пор не бросил. Любит, наверное. Но когда-нибудь бросит. Чем он виноват, что жена ему порченая попалась и детей рожать не желает! Двадцать лет назад одна девочка сказала мне, что я выйду замуж по любви, рожу ребенка, которого буду любить больше жизни (а как иначе можно своего ребенка любить?). Но потом я его потеряю. Он потеряется так страшно, что я не буду знать, жив он или мертв, и буду искать его. Но не найду…

Она, эта девочка, не просто так сказала. У нее были очень тяжелые обстоятельства, и что-то она в будущем смогла увидеть из пучины своего горя. Я ей поверила. Поверила, и все. Только не могла понять, как это – потерять своего ребенка? Так, чтобы никогда не найти.

Теперь-то я понимаю. Теперь, когда Чечня. Или наркотики. Но тогда ничего этого не было. А я поверила…

– Может быть, напрасно? – прошептала Угорская, не отрывая глаз от незнакомого лица.

– Я тоже надеялась, что напрасно. Но знаете, Дмитриева умерла в двадцать четыре года из-за нелепой случайности: врачи не прооперировали вовремя аппендицит. А Ткачук так и не вышла замуж…

…Судьба со скрипом и лязгом завершала свой поворот. Угорская, как сомнамбула, через песочницу шла навстречу своему будущему. Она знала, что должна сказать прежде всего. Она должна сказать, что прошло больше двадцати лет, что идет новый отсчет…

Но, протягивая руки давней несчастной девочке, она могла только выговорить:

– Прости меня, Орланова.