Пилигрим
Шрифт:
Юнг выпростал из-под одеяла ноги и нащупал шлепанцы.
— Да, — сказал он. — Я здесь.
— Кто вы?
— Друг.
Юнг подошел к кровати Пилигрима и включил свет. Казалось, тот говорит во сне.
— Дайте мне ручку, — сказал он.
У Юнга хватило ума не переспрашивать. А вдруг он медиум? Юнг не раз слышал такие голоса — странные, замогильные, исходившие не от говорящего, а от кого-то другого.
Это было во время его занятий спиритизмом, которые он забросил, когда увлекся шизофренией. Мужчины говорили женскими голосами, женщины — мужскими, из уст людей, едва способных связать два слова на
И все же он не казался бесноватым, как называли таких людей в народе. Он не походил ни на медиума, ни на ясновидящего, ни на чревовещателя. Пилигрим был самим собой, хотя, конечно, немного не в себе.
Юнг схватил со стола письменные принадлежности и сунул ручку в пальцы Пилигрима, положив рядом с ним блокнот.
Ручка упала на одеяло. Казалось, пальцы не в силах ее удержать.
— Пишите, — велел голос.
Юнг вернулся к столу.
Пилигрим лежал к нему спиной — а Юнг сидел спиной к кровати. Налив себе щедрую порцию бренди, он снял с ручки колпачок и разгладил пустую страницу.
— Да, — сказал он чуть громче, — Я готов писать.
Пилигрим со вздохом перевернулся на спину. Если бы Юнг обернулся и посмотрел на него, то увидел бы забинтованную Руку, прижатую к глазам. Вторая рука, сжатая в кулак, лежала на одеяле; сквозь бинты проступила свежая кровь.
— Я вижу кресло, — сказал голос, — повернутое к окну. Ножки у него резные, в виде львиных лап, сиденье мягкое. На нем полулежит молодой человек. Он словно спит. Обнаженный… Почти Мальчик, но уже зрелый. У него есть волосы в подмышках и паху. Одна рука прикрывает глаза. Другая свисает вдоль ноги. Кто-то…
Юнг перестал писать и замер.
Пилигрим разочарованно вздохнул.
— Кто-то — я не могу его разглядеть…
И все.
Тишина.
Еще один вздох, а затем:
— Я вижу листок бумаги. Страницу в альбоме. Альбом большого формата, толстый, сшитый вручную и оплетенный в кожу. И…
— Да?
— На бумаге — на странице — рисунок. Я вижу, как он рождается под рукой художника, и саму руку тоже… Но больше ничего не вижу. Может, это моя собственная рука? Или я стою за рукой, которая рисует…
Да?
— Все залито светом. Не солнечным. Рассеянным северным светом. Возможно, его намеренно сделали рассеянным, как-то затенив источник, но он совсем не тусклый… Ясный свет, все отчетливо видно. А на рисунке — фигура юноши. Правда, незаконченная. У него нет лица. А потом…
Да?
— А потом…
— Да?
Юнг ждал, нацелив перо на бумагу.
— Лицо начинает рисовать себя само. Оно само себя рисует! Нет ни пальцев, ни руки, которые могли бы вести… как его?.. карандаш… Нет ни пальцев, ни руки, а лицо начинает рисовать себя само… О Боже!
— Да?
— Анджело! Анджело…
Молчание.
Юнг ждал, но в спальне воцарилась мертвая тишина. Он обернулся и посмотрел на кровать.
Оба запястья Пилигрима кровоточили, хотя он по-прежнему спал крепким сном. Очевидно, тот, кто говорил через него, удалился.
Кровотечение было не опасным, но тем не менее обильным, так что намокли оба бинта. Подняв руки Пилигрима и убедившись, что он действительно спит,
Юнг размотал бинты и отнес их в ванную. Включил свет, бросил бинты в мусорник, пустил горячую воду. Потом холодную. Смочив один край полотенца, снова вышел в спальню, помыл Пилигриму запястья, вытер их и положил руки на грудь спящего. В такой позе он был похож на средневекового рыцаря, покоящегося в гробу, на каменной крышке которого высечено его собственное изображение.Юнг улыбнулся.
«Каменная статуя наконец заговорила», — подумал он.
Все кончилось, и слава Богу. Когда видишь, как твой пациент находится в плену у другой личности, испытываешь прилив восторженного изумления, сменяющийся опустошенностью. Словно тебя смыли, как в туалете, одним движением лишив всякой энергии.
Юнг налил еще бренди, закурил сигару, закрутил на ручке колпачок и отложил ее в сторону.
Затем, с трудом встав из-за стола, выключил свет. Поднял руки над головой, потянулся, привстал на цыпочки и испустил глубокий вздох. Потом снова сел.
Посмотрев в окно, он заметил, что луна уже скрылась за горизонтом. Остались лишь снег с глубокими синими тенями да призрачное звездное сияние.
Юнг глянул в гостиную. Кесслер так сладко спал, свернувшись в клубочек, словно мама подоткнула ему одеяло и пожелала спокойной ночи.
Моя мать говорила, что сон — это путешествие, и нам нужно благополучно переплыть па другой берег моря тьмы..
Пилигрим тоже плыл сквозь сон легко, словно с него сняли какой-то груз. Как будто, когда видение закончилось, пассажир сошел на берег, прихватив с собой весь багаж.
Анджело. Кто это такой? Кто он, обнаженный в кресле? И когда это было? Тут явно что-то кроется. И кто рисовал юношу — сам Пилигрим или кто-то другой? Все это так загадочно, так интригующе. Уйма возможностей!
Юнг залпом заглотнул остатки бренди из стакана, взял одежду и пошел в ванную. Через пару минут он появился оттуда с пижамой, зубной щеткой и шлепанцами в руках. Все это он сложил в кожаный саквояж — вместе с бренди, блокнотом и ручкой.
В гостиной, стараясь не разбудить Кесслера, Юнг надел плащ и неуклюже влез в старые галоши.
Он подумал было, не оставить ли Кесслеру записку, но, представив, как ее читает Пилигрим — то ли по ошибке, то ли нарочно, — решил, что не стоит. «Интересно, вспомнит ли Пилигрим о том, что звал доктора? Не говоря уже о том, что он тут был…»
Юнг поднял руку, молча помахал Кесслеру, мысленно пожелав ему всего хорошего, и вышел из палаты.
Шесть часов. Или почти.
Торопливо шагая по коридору, Юнг думал: «Хочу на свежий воздух. Пускай даже холодный. Пускай даже со снегом. И даже с тряской в автомобиле».
Его ждало столько дел!
Увидеться и посоветоваться с леди Куотермэн. Позавтракать… Или сначала позавтракать?.. Да какая разница! А еще надо вновь установить контакт с той неизвестной личностью, с которой он только что провел ночь.
И самый главный вопрос. Кто такой Анджело?
Кесслер пытался проснуться, с силой отрывая себя от машущих в сновидении крыльев.
К окнам начали слетаться первые голуби и голубки.
В комнате чем-то пахло. Чем?