Пилигрим
Шрифт:
Юнг искоса глянул на Пилигрима. Тот сидел, повернувшись к залитой солнцем спальне и клетке с птицами.
Темный костюм. Желтый галстук. Безукоризненный. Прекрасные руки с длинными пальцами. Ухоженные, тщательно отполированные ногги. Квадратные колени, тонкие лодыжки, худые, но не дряблые ягодицы. Широкие плечи (чтобы легче удерживать крылья, как сказал бы Кесслер), длинная шея, сильный подбородок, точеное худощавое лицо с орлиным носом, ярко выраженными скулами, высоким лбом и пронзительными глазами. Волосы, по-прежнему подобно метели падапшие на лоб, стали белее, чем были в апреле,
— Когда-то у меня были черные зубы, — задумчиво промолвил Пилигрим, не отрывая глаз от птичьей клетки. — Знаете, от витражей. Свинец. Он отравляет людей. Все становится черным — зубы, ногги, кожа, а потом ты умираешь.
— Но вы не можете умереть, — прошептал Юнг. — Я не могу — а другие умирали.
— Где вы работали с витражами?
— В Шартре. Вы там были?
— Нет. Моя жена их видела, а мне не довелось.
— Вашей жене попезло. А вы дурак. Это самое великое из чудес западного мира. — Пилигрим улыбнулся. Они по-прежнему избегали смотреть друг на друга. — Я был там витражных дел мастером. Брал стекло, изготовленное другими, и обрамлял его свинцом. Мы работали вместе, целой командой. Самое увлекательное занятие за все мои жизни!
— И когда это было?
— Вы называете это одиннадцатым пеком.
— Боюсь, я не совсем вас понимаю. Я называю это одиннадцатым веком? Что вы имеете в виду?
— Я появился на свет до христианской эры, доктор Юнг. И я не признаю ваш дурацкий календарь.
— Дурацкий?
— Разве Рождество Христово — начало и конец времен?
— Есть люди, которые так считают.
— Есть люди, которые сходят с ума, — сказал Пилигрим, повернувшись к Юнгу и напряженно глядя ему в лицо — а есть и нормальные.
— Вы сегодня очень воинственно настроены, мистер Пилигрим.
— У меня есть веская причина. Скоро я вас покину.
— Не думаю.
— Посмотрим.
— Давайте вернемся к витражам. Чем вы докажете, что были в Шартре и участвовали в создании собора?
Юнг приготовил блокнот.
— Я выгравировал свои инициалы на стекле. Голубом. Сейчас оно известно под названием Notre Dame de la Веllе Verriere.
— Богородица на прекрасном стекле.
— Святая Дева. С младенцем Христом на коленях.
— Да, конечно.
— Да, конечно! — передразнил Пилигрим, имитируя акцент Юнга. — Да. Конечно, герр доктор Остолоп! Кто же еще? Уверен, что вы молитесь ей каждый день. Или у вас другой святой покровитель?
— У меня нет святых.
— Сдается мне, они вас просто бросили. Со временем боги покидают нас всех. Они уходят — и небеса остаются пустыми.
Юнг сел на подоконник.
— Какие у вас были инициалы в то время, мистер Пилигрим?
Он приготовился писать.
— С. Мл. Симон Младший. Мне было двадцать два года. А мой отец был одним из лучших стеклодувов Франции. Волшебник красок. Никто — по сей день! — никто не знает как он добился такой голубизны в том стекле. Оно осталось непревзойденным.
Имена, безусловно, были истинными. Симон — и его тезка-сын.
«Он искусствовед, — подумал Юнг. — Естественно ему все это известно. Он посвятил свою жизнь исследованиям, и все, что он
говорит, изучено им досконально. И придумано тоже во всех подробностях».Потом ему в голову пришла еще одна мысль: «Похоже, он не знает, что я читал его дневники, несмотря на тот прокол с письмом Джоконды. Странно, что он ни разу не упомянул о ней. Хотел бы я знать…»
— Все эти жизни, мистер Пилигрим… — произнес он вслух. — Каким образом во время своей текущей жизни вы узнаете о прошлых?
— Воспоминания приходят точно так же, как пророчества. Во сне. Сны эти начинаются примерно с восемнадцати лет. И постепенно становятся воспоминаниями…
— Вы наверняка не помните все подробности своих жизней. Или это возможно?
— Нет, конечно. Вы тоже не помните всех подробностей вашей жизни. Но я помню, кем был, точно так же, как вы или любой другой человек помнит, каким он был в прошлом. Причем со временем воспоминания о прошлых жизнях начинают вытеснять из памяти детские годы жизни настоящей. Я очень мало помню о своем детстве. Я имею в виду детство Пилигрима.
Юнг решил сменить тему.
— Поиски бессмертия… Что подтолкнуло вас начать их?
Пилигрим уставился на Юнга в крайнем изумлении.
— Меня ничего не подталкивало. Вы вообще слушаете когда-нибудь или нет?! — Он встал и окинул комнату взглядом, словно что-то ища. — Неудивительно, что мы все тут сдвинутые… Наши врачи отказываются нас слушать!
Юнг ничего не ответил.
Пилигрим пошел в ванную и вернулся со стаканом воды. Поднес его к губам, запрокинул голову, выпил залпом и швырнул стакан на пол.
Юнг не шелохнулся.
— Вы видели, как я выпил воду, — сказал Пилигрим. — Вы меня видели. Но стакан, в котором она была, разбит. Так? Правда, то есть мой рассказ, и есть вода. Она во мне. А разбитый стакан — ваша реакция на нее. Точно так же говорил Заратустра! С таким же успехом…
Пилигрим откинулся на спинку кресла и промокнул губы желтым носовым платком, скатав его затем в шарик.
Юнг помолчал немного, потом спросил:
— Скажите, а кем была леди Куотермэн?
Вопрос прозвучал так неожиданно, что Пилигрим не сразу нашелся, что ответить.
— Если вы дадите себе труд подумать, ее имя скажет вам все, — проговорил он наконец.
— Сибил?
— Сивилла, герр доктор Олух! «Сивилла» значит «оракул». Как в Дельфах. Аполлон избрал ее, и она говорила его голосом. Их называли то жрицами, то прорицательницами. В наше время их кличут медиумами.
— Все это я понимаю, — сказал Юнг. — Я просто хотел удостовериться, что выбор имени не был случайным.
— Отнюдь. Ни в коем случае. Имя ей дали боги. Те самые боги, которые призвали ее домой.
— Ясно.
Они оба ненормальные.
Некоторое время сидели молча: Юнг — на подоконнике, Пилигрим — в кресле, комкая в руке носовой платок.
— Сибил умерла, мистер Пилигрим. Как и все смертные. Она была просто человеком.
— Это вы так думаете.
— Да, я так думаю. — Юнг помедлил немного и спросил: — Она, как и вы, жила вечно?