Пилигримы

Однако герцоги и графы, собравшиеся на совет, с ответом не торопились. Затею с ночной переправой многие считали обреченной на провал, а потому не желали приносить в жертву чужому тщеславию своих вассалов.

– Думаю, что участие в ночной переправе должно быть добровольным, – выразил общее мнение герцог Бульонский. – Благородному Роберу придется самому обратиться с призывом к доблестным мужам. Я не буду препятствовать порыву благородных шевалье, если таковые найдутся среди моих людей, но и принуждать их к опасному предприятию тоже не могу.

Все вожди крестового похода согласились с Бульонским, и даже король Людовик угрюмо кивнул. Благородному Роберу доверили в одиночку расхлебывать кашу, заваренную совсем другим человеком.

– Он погубил меня, – ткнул пальцем в Филиппа несчастный Робер, сидя на складном стуле посреди чужого шатра. Глеб де Гаст и Олекса Хабар с интересом уставились на антиохийца, ставшего невольно могильщиком одного из самых достойных представителей королевского рода.

– Его еще рано хоронить, – усмехнулся шевалье де Руси. – Для начала мы искупаем его в реке, потом осыплем золотом из султанского обоза и провозгласим величайшим героем среди всех крестоносцев.

– Каким еще золотом? – насторожился Робер, совсем было потерявший надежду на спасение.

– Султан всегда расплачивается наличными с мамелюками и туркменами, иначе последние бросят его в бою. Кроме того он возит с собой целый обоз наложниц, прекрасных как гурии из мусульманского рая. А также кучу золотой и серебряной посуды, дабы награждать беков и простых воинов, проявивших доблесть в сражении.

– И что с того? – насторожился Хабар.

– В данном случае доблесть проявим мы, а потому с полным правом можем прибрать к рукам всю добычу.

– А ты меня не обманываешь, Филипп? – спросил дрогнувшим голосом благородный Робер.

– Я более двадцати лет сражаюсь с мусульманами, граф Першский, а потому знаю, как их достоинства, так и слабости. Скажи своим шевалье, что на том берегу их ждет не только слава, но и большая добыча. Думаю, в добровольцах у нас отбоя не будет.

Герцог Бульонский проснулся утром в прекрасном настроении. К сожалению, плотно позавтракать ему помешали трубы, загудевшие вдруг по всему лагерю. Граф Блуасский, заглянувший в шатер соседа, вежливо сообщил герцогу, что пикинеры и арбалетчики уже двинулись к реке. Король Людовик призывает доблестных рыцарей присоединиться к отчаянной атаке.

– Но это же безумие, – расстроенно крякнул герцог, никогда не отличавшийся особенной воинственностью. – Сельджуки просто утопят нас в реке.

– И, тем не менее, переправа уже началась, – развел руками граф. – Король приказал нам с тобой прикрыть левый фланг пикинеров.

Герцог Бульонский был потрясен глупостью надменного Капетинга, гнавшего пехотинцев прямо под копья и мечи сельджукских всадников. Стоило только французам ступить в воду, как на них обрушился град стрел. Пехотинцы прикрылись щитами, но урон, по мнению благородного Гийома, все равно был неоправданно велик. К тому же будущее не сулило ничего хорошего, ни пикинерам, ни прикрывавшим их рыцарям. Граф Блуасский приказал своим шевалье и сержантам выстроиться клином, дабы избежать больших потерь, и герцог поспешил последовать его примеру. На противоположном берегу реки скапливались сельджуки Махмуда, скоро там буквально яблоку негде было упасть из-за конских туш и человеческих тел. Герцог Бульонский с ужасом ждал того момента, когда сарацины обрушатся всей своей мощью на несчастных крестоносцев, дабы утопить французскую славу в реке под названием Меандр.

– А где же наш доблестный Робер? – злобно прошипел благородный Гийом. – Самое время ему ударить сельджукам в тыл.

– По моим сведениям граф Першский и пять тысяч добровольцев сегодня ночью переправились через реку, – с охотой откликнулся на его вопрос Анри Блуасский.

– Хотел бы я знать, откуда он набрал столько идиотов! – воскликнул потрясенный Гийом. – Они же утонут в этом сельджукском море, не успев сказать нам последнего прости.

Робер Першский и Филипп де Руси пошли в атаку как раз в тот момент, когда мамелюкская конница стаей коршунов набросилась на пикинеров, едва успевших ступить на чужой берег. Удар сарацин был воистину страшен, но пикинеры, проявив недюжинное мужество устояли. Легко снаряженные туркмены, пытавшиеся с флангов поддержать мамелюков, уперлись в рыцарскую конницу, и не успели уйти из-под удара. Отборные нукеры султана Махмуда, уже готовые ринуться на помощь своим, прозевали удар французов с тыла, и были буквально смяты тяжелой кавалерией. Первыми побежали туркмены, не выдержав удара рыцарей. Благородные французские шевалье прошли сквозь ряды кочевников, как нож сквозь масло, врезавшись сразу с двух сторон в мамелюков, безнадежно застрявших перед ощетинившейся фалангой. Гвардейцы Махмуда, обреченные вести бой, в невыгодных условиях, не только не смогли помочь своим товарищам, но вынуждены были откатиться назад, вслед за убегающими туркменами, открывая спины мамелюков для решающего удара конницы Робера Першского. И удар этот был нанесен. Зажатые со всех сторон мамелюки были истреблены почти начисто, а поредевшая армия Махмуда поспешно уходила в горы, бросая обозы и раненных.

Король Людовик с благочестивым смирением принял посланную ему Богом победу. Чего нельзя было сказать о его брате. Благородный Робер раздулся от спеси до таких размеров, что на него больно было смотреть. Во всяком случае, так утверждали те вожди, чей вклад в победу оказался скромнее скромного. Среди последних герцог Бульонский занимал едва ли не ведущее место. Он так долго выстраивал своих рыцарей, что опоздал к началу битвы. И как следствие, благородный Гийом не поспел к разделу добычи, которую расхватали раньше, чем медлительные бульонцы успели переправиться через Меандр. Зато граф Першский в один день приобрел не только репутацию великого полководца и отважного человека, но и немалый достаток в виде золотой и серебряной посуды. Не говоря уже о монетах, которые вдруг зазвенели в его вечно пустой мошне. О султанском обозе слухи ходили самые невероятные. Число захваченных наложниц достигало в умах растревоженных людей нескольких тысяч. А число денариев – нескольких миллионов. Но если наложниц хотя бы можно было пересчитать, то монеты исчезли без следа, словно их никогда не существовало.

– Смирись, благородный Гийом, – посоветовал Бульонскому король Людовик. – Все в руках Господа. Одним он посылает золото, другим – чистоту помыслов и благостное ощущение своей причастности к Великому Замыслу, далеко не во всем доступному нашему разумению.

Часть 2 Крушение надежд.

Глава 1 Соблазн.

В Антиохии ждали победоносного шествия французских крестоносцев по Киликии и были сильно разочарованы, узнав, что король Людовик изменил и маршрут, и способ передвижения. О причине этого решения ходили разные слухи, но, скорее всего, на короля повлияло жесточайшее поражение под Хонами, которое крестоносцы потерпели от сельджуков. По дошедшим до Антиохии сведениям, Людовик потерял более трети своей армии и почел за благо, отойти к византийской Атталии, дабы не искушать судьбу. Здесь крестоносцы сели на суда, чтобы уже в начале марта объявится в устье Оронта. Графу Раймунду пришлось изрядно потрудиться, чтобы в кратчайший срок подготовится к встрече короля Людовика и его благородных шевалье. Количество галер, в мгновение ока заполнивших бухту Святого Симеона, оказалось столь велико, что и сам граф, и благородные антиохийские бароны вздохнули с облегчением. Молва, поспешившая похоронить, крестоносцев, ошиблась – французская армия насчитывала по их прикидкам никак не менее тридцати тысяч человек и по-прежнему оставалась серьезной силой, способной сокрушить любого самого многочисленного врага. От Раймунда де Пуатье требовалось совсем немного – направить мысли Людовика, неискушенного в политике Востока, в нужное для себя русло. Граф Антиохийский очень хорошо осознавал шаткость своего положения, а потому готовился приложить максимум усилий, дабы очаровать французского короля. Для достижения столь благородной цели он привлек своих самых близкий друзей, Пьера де Саллюста, Гишара де Бари и Альфонса де Вилье. Последний был женат на благородной Констанции, дочери Алисы и Боэмунда и числился наследником графа Раймунда. Разумеется, всерьез этого увальня и глупца никто не принимал, что вполне устраивало хитроумного Пуатье. Антиохийские бароны почти в полном составе прибыли в порт. Среди них не было только коннетабля де Русильона и Драгана фон Рюстова. Зато последние прислали в Антиохию своих младших сыновей Луи де Лузарша и Венцелина де Раш-Гийома.

– Обрати внимание, благородный Раймунд, старших сыновей они придержали при себе, – прокаркал едва ли не в самое ухо графа барон де Лоррен, приехавший на торжественную встречу вместе с сыном и наследником Раулем де Сен-Клером.

Однако граф Антиохийский пропустил это замечание барона мимо ушей. Соперничество Лорренов с Русильонами стало в графстве уже притчей во языцах, и благородный Раймунд не только не мешал этой вражде, но и регулярно подливал масло в огонь незатухающей распри. Подобная политика позволяла ему довольно уверенно держать бразды правления в графстве, не давая баронам сесть себе на шею.

Король Людовик, тяжело переживающий свое поражение под Хонами и еще не забывший проклятий несчастных паломников, брошенных им Атталии на произвол судьбы, был приятно удивлен пышной и сердечной встречей, которую ему устроили антиохийцы. Граф Раймунд лично придержал стремя, помогая измотанному тяжелым плаванием Людовику утвердится в седле смирнехонькой кобылы. Королеве Элеоноре должен был помогать Альфонс де Вилье, но этот увалень как всегда замешкался и его подменил расторопный Луи де Лузарш. Юному Лузаршу совсем недавно исполнилось семнадцать лет, и он не успел еще растерять навыки пажа, давно утраченные благородным Альфонсом.

– Очень милый юноша, – оценила старания и внешность Луи благородная Элеонора. – Он похож на тебя, Филипп.

– Что и неудивительно, – усмехнулся сеньор Ульбаша. – Он мой родной племянник.

– Я беру в свою свиту его и вон того молодого человека, надеюсь, ты мне его представишь, дорогой друг.

– Венцелин де Раш-Гийом, – назвал имя юнца Филипп.

– Он тоже твой родственник?

– Венцелин доводится племянником Глебу де Гасту, с которым ты, государыня, знакома.

– Разумеется, – кивнула королева. – Благородный Глеб спас меня от голода во время долгого пути.