Пилот «Штуки». Мемуары аса люфтваффе. 1939–1945

– Направо равняйся!

«Направо равняйся!» для многих, многих наших товарищей, принесших в жертву свои молодые жизни. «Направо равняйся!» нашему народу за его героизм, наиболее блистательный за всю историю человечества. «Направо равняйся!» для самого прекрасного наследия, которые мертвые когда-либо завещали потомкам. «Направо равняйся!» для стран Запада, которые они старались защитить и которые сейчас заключены в смертельные объятия большевизма…

Что нам сейчас нужно делать? Окончена ли война для полка «Иммельман»? Можем ли мы дать немецкой молодежи еще одну причину когда-нибудь гордо поднять голову при воспоминании о нашем последнем поступке, таком, к примеру, как таран всем полком какого-нибудь важного вражеского штаба или какой-нибудь другой вражеской цели? Или нам искать смерть в деянии, которое бы поставило достойную точку в списке наших боевых побед? Я уверен, что весь полк, как один человек, пошел бы на это. Я ставлю такой вопрос перед командованием авиагруппы. Ответ: нет… Возможно, это правильно… но уже достаточно смертей… и возможно, у нас будет для выполнения другая задача.

Я решаю сам возглавить колонну, которая идет обратно к дороге. Это будет очень длинная колонна, поскольку все подразделения под моим началом, включая зенитчиков, двигаются с наземным персоналом. Все будет готово к шести часам, и тогда мы начнем движение. Командир 2-й эскадрильи получил приказ увести все самолеты на запад. Когда наш командир узнает о моей решимости вести колонну, он приказывает мне лететь – возглавить движение должен Фридолин. Мне передается командование подразделением на аэродроме в Райхенберге. Я не могу связаться с этим аэродромом по телефону, потому лечу туда с Нирманном. Во время перелета фонарь моего «шторьха» отлетает, и потому самолет набирает высоту с трудом – мне, однако, нужна высота, поскольку Райхенберг лежит по другую сторону гор. Я осторожно приближаюсь к аэродрому над долиной; там уже пустынно. Я никого не вижу и выруливаю к ангару, намереваясь воспользоваться телефоном пункта управления полетами. В тот момент, когда я выбираюсь из «шторьха», раздается ужасающий взрыв и ангар у меня на глазах взлетает в воздух. Инстинктивно мы падаем на землю, чтобы переждать град камней, несколько из которых пробивают дыры в моем самолете. Мы, однако, не задеты. Рядом с пунктом управления полетами горит грузовик с сигнальными ракетами; взрываясь, эти ракеты окрашивают все вокруг в разные цвета. Это выглядит как символ нашего поражения. Только я вспоминаю о нем, мое сердце начинает кровоточить. Здесь определенно никто не ждет меня с новостью, что все кончено; весть явно уже пришла из другого места.

Мы снова забираемся в продырявленный «шторьх»; после бесконечно долгого разбега он с трудом поднимается в воздух. Следуя по той же самой долине, мы возвращаемся в Куммер. Тут все заняты упаковкой своих вещей. Нам приказано двигаться тем маршрутом, который кажется в тактическом отношении наиболее удобным. Зенитные орудия распределены по всей колонне, чтобы быть в состоянии защитить нас от атак с воздуха, если такая потребность возникнет и кто-нибудь захочет помешать нашему движению на запад. Пункт нашего назначения – оккупированная американцами южная часть Германии.

После того как колонна отправляется в путь, все остальные – кроме тех, кто хочет подождать моего вылета, – поднимутся в воздух на самолетах. Многие из них имеют возможность избежать плена, если им посчастливится приземлиться около своих домов. Но для меня это невозможно; я намереваюсь приземлиться на аэродроме на занятой американцами территории, поскольку моя нога требует немедленного медицинского вмешательства. Потому спрятаться я не могу. Кроме того, меня может опознать очень много людей. Я не вижу причин, по которым не могу приземлиться на нормальный аэродром, поскольку верю, что солдаты союзников будут обращаться со мной по-рыцарски, даже несмотря на то, что перед ними поверженный противник. Война окончена, и потому я думаю, что задерживать меня или держать пленником долго не будут и довольно скоро нам всем разрешат вернуться домой.

Я стою чуть в стороне, глядя, как грузится колонна, когда вдруг слышу в вышине шум моторов – это пятьдесят или шестьдесят русских бомбардировщиков. Едва я успеваю предупредить, как бомбы со свистом устремляются вниз. Я бросаюсь на дорогу вместе с костылями и думаю, что, если эти парни умеют хорошо целиться, у нас при нашей скученности будет множество погибших. Вот уже слышен грохот разрывов, бомбы ковром ложатся в сердце города, в километре от дороги, на которой выстроилась наша колонна. Бедные жители Нимеса!

Русские сбрасывают бомбы, сделав два захода. Даже со второй попытки они не наносят вреда нашей колонне. Мы снова строимся и отправляемся в путь. Я гляжу на мое подразделение, которое было для меня всем на протяжении семи лет и все значило для меня. Сколько крови, пролитой за общее дело, сцементировало наше братство! Я отдаю солдатам честь в последний раз.

Северо-западнее Праги, около Кладно, колонна натыкается на русские танки и очень сильную вражескую оборону. Согласно условиям перемирия вооружение должно быть сдано и сложено на землю. Свободный проход гарантируется только невооруженным солдатам. Не проходит много времени, как вооруженные чехи нападают на наших уже безоружных солдат. С отвратительной, поистине зверской жестокостью они безжалостно убивают немецких солдат. Лишь немногие способны пробиться на запад – среди них мой молодой офицер разведки пилот Хауфе. Остальные попадают в руки чехов и русских. Одним из тех, кто стал жертвой чешских террористов, стал мой лучший друг Фридолин. Бесконечно жаль, что он погиб тогда, когда война уже завершилась. Подобно своим товарищам, сложившим головы в этой войне, они тоже являются мучениками за свободу Германии.

Колонна трогается, а я возвращаюсь на аэродром в Куммер. Кетшнер и Фридолин чуть задерживаются со мной; потом они уезжают за колонной навстречу своей судьбе. Шесть других пилотов настаивают на том, что полетят со мной на запад; у нас три «Ju-87» и четыре «Fw-190». Среди этих офицеров командир 2-й эскадрильи и лейтенант Швирблат, который, как и я, потерял ногу, но, несмотря на это, в последние недели проделал большую работу, уничтожая вражеские танки. Он всегда говорит: «Все равно – подбиваешь ты танки двумя ногами или одной!»

После трудного расставания с Фридолином и капитаном – у меня мрачное предчувствие, что мы больше не увидимся, – мы вылетаем в наш последний полет. Странное и непередаваемое чувство. Мы прощаемся с нашим миром и решаем лететь в Китцинген, потому что знаем, что там есть большой аэродром и наверняка его заняла американская авиация. В районе Сааца мы вступаем в бой с внезапно появившимися из тумана русскими, которые, в упоении победой, хотят сделать из нас фарш. Но то, что им не удавалось пять лет, они не могут сделать и на этот раз, в последнем сражении.

Через два часа полета мы подлетаем к аэродрому, напряженно ожидая, откроют ли огонь американские зенитки после заключения перемирия. И вот внизу большое летное поле. Я отдаю распоряжение моему пилоту по радио, что мы должны совершить аварийную посадку, но пригодные к службе самолеты мы не имеем права передавать в руки врага. Я приказываю выпустить шасси и затем сломать их при посадке на большой скорости. Лучший метод сделать это – резко затормозить с одной стороны и надавить на педаль на этой же стороне. Я вижу толпу солдат на аэродроме; они выстроились – возможно, для победной речи – под американским флагом. Поначалу мы летим низко над аэродромом, чтобы удостовериться, что при приземлении нас не обстреляют зенитки. Несколько из выстроившихся замечают нас и немецкие свастики на крыльях. Часть строя падает ниц. Мы приземляемся точно так, как приказано, – только один из наших самолетов совершает мягкую посадку и катит до самой остановки. У старшего сержанта 2-й эскадрильи на борту девушка, и он боится, что аварийная посадка может повредить его бесценный женственный груз. Конечно, он не знает ее – она просто очень одиноко стояла рядом с аэродромом, и он не хотел, чтобы она досталась русским. Но его коллеги знают ее судьбу лучше.

Поскольку я приземлялся первым, мой самолет лежит в самом конце посадочной полосы. Вот уже у кабины стоит солдат с наставленным на меня револьвером. Я открываю кабину, и немедленно он протягивает руку, чтобы схватить мои золотые дубовые листья. Я отталкиваю руку и снова закрываю фонарь. Возможно, это первое столкновение оказалось бы и последним, если бы к нам не подъехал джип с сидящим в нем офицером. Офицер отзывает солдата и отсылает его по делам. Американцы подходят ближе и видят окровавленную повязку – результат столкновения над Саацем. Поначалу они отвозят меня на свой перевязочный пункт, где мне делают перевязку. Нирманн не упускает меня из виду и следует за мной как тень. Позднее меня провожают в большую, разделенную перегородками комнату на верхнем этаже, который используется в качестве офицерской столовой.

Здесь я вижу остальных моих коллег, которых доставили сразу сюда: они тут же встают по стойке «смирно» и отдают приветствие, введенное фюрером. На другой стороне комнаты находится несколько американских офицеров; это спонтанное приветствие явно им не нравится, и они недовольно переговариваются. Американцы, по всей видимости, принадлежат к размещенному здесь смешанному истребительному звену «тандерболтов» и «мустангов». Ко мне подходит переводчик, чтобы спросить, понимаю ли я по-английски. Он говорит, что их командир помимо прочего запрещает нам это приветствие.