Пилсудский(Легенды и факты)

В это время подавляющее большинство пилсудчиков уже привыкли говорить о Коменданте исключительно на коленях. Болезненно убедился в этом сам «неофициальный миинстр пропаганды» лагеря Юлиуш Каден-Бандровский после обнародования в 1922 году уже цитировавшегося «Генерала Барча».

Книга была задумана как апофеоз вождю. Заглавный герой, прообразом которого был, несомненно, Пилсудский, показан в ней как главный организатор возрождающегося государства, человек, в одиночку несущий на плечах бремя ответственности за судьбы страны. Но слишком кровожадным писателем был Каден, чтобы ограничиться образом мемориальной куклы, изваянной из брошюрных фраз. Итак, он наделил Барча всеми достоинствами живого человека. Открыл уголки души политика, вынужденного во имя высших государственных интересов в равной мере делать добро и зло.

Такое видение не умещалось в стереотипных представлениях о вожде. Возмущенный рецензент «Дроги» — теоретического печатного органа пилсудчнков писал, что Каден «не впервые использует живые примеры. Делал это и раньше. Но иногда портачит <…>, в «Генерале Барче» — в связи с отсутствием художественных и иных деталей». В итоге «Дрога» признавала роман в равной степени «как аморальный, так и большого таланта».

Рецензент «Пшеглёнда повшехнего», ужасаясь, добавлял: «Как это случилось, что у легионера, боровшегося за независимость, рука не дрогнула при создании образа, в котором общественное мнение может увидеть руководителей нашей освободительной борьбы? Народу необходима легенда. И разве это задача творцов давать ему камень вместо хлеба?»

Не скрывал возмущения и Станислав Цат-Мацкевич, виленский консерватор, все больше симпатизировавший Пилсудскому: «Генерал Барч» производит впечатление романа, который писали, засунув голову в туалетную раковину».

Отшельник

Труд Кадена, публикуемый в 1922 году частями в газетах, в виде книги увидел свет в следующем году, когда легенда Пилсудского в очередной раз принимала новое измерение. Летом того же года, не желая сотрудничать с созданным правоцентристским правительством [195] , Маршал отказался от последних официальных должностей. Отошел добровольно. Это решение лишило актуальности так заботливо опекаемого приверженцами мифа о рулевом государства. Его место занял образ отшельника из Сулеювека.

195

Имеется в виду правительство, созданное летом 1922 года объединенными силами правых и центра, когда Христианский союз национального единства выступил в блоке с крестьянской партией «Пяст». В польском парламенте межвоенного периода широко применялось деление депутатов на правых, левых и центр. Причем никакого эмоционально-оценочного значения в эти определения не вкладывалось.

Понятно, что в глазах поклонников эта метаморфоза ни в чем не умаляла прежней величины Коменданта. Он продолжал оставаться самым совершенным из поляков. В то время пилсудчиковский «Глос» писал о нем:

«Под взрывами гранат, в пыли, дыму и порохе, в нечеловеческом кровавом труде солдата и гражданина родилось имя, закаленное, как сталь, горячее, как пламень, ясное и лучистое, как солнце, — Юзеф Пилсудский. <…> В периоды великих исторических потрясений, во время становления независимой Польши, когда не дипломатические торги, а большие громогласные дела говорили о величине человека, в Польше на страже вольности народа мог стать только тот, кто сам возбудил и направил его волю к Независимости. Ведь когда Независимость народа перестала быть химерой, материализовалась, Юзеф Пилсудский был уже в сердцах всех поляков, и к этой самой возвышенной категории польского характера, к этой самой высокой добродетели национальной жизни все мы протянем руки.

Однако же, — изменял тон рассуждений публицист «Глоса», — демократия, дающая неограниченную свободу всем, дала в руки оружие, направленное против себя же, и своим непримиримым врагам.

Лучезарность великого поступка и большого сердца угасла в глазах тех, ничтожество которых не выносит чересчур яркого блеска. Прошло время жертвы жизни, ушел в тень серый польский солдат. Началась подрывная, трудная работа склочника и смутьяна, горлопана и демагога. <…>

И вскорости забыто, кто такой Пилсудский.

Забыто об украшенной героизмом, бессмертной жертве легионов. <…> Забыто, что этот страж независимости со дня ее зарождения не знал ни минуты покоя, неся день за днем на своих плечах весь груз бесчисленных сражений со всеми врагами Речи Посполитой. <…>

Забыто, что уже в первый день своей доблестной службы он умел силой своего духа подавить угрожающий молодой государственности хаос и гражданскую войну, примиряя своим благородным авторитетом находившиеся в раздоре помыслы. (…)

Забыто, что он — создатель армии, ее организатор и воспитатель, ее вождь и опекун, что он день и ночь работает над ее обучением, обеспечением и воспитанием, глубоко понимая то, что мало кто оценивает, что армия — это оборонительный вал Независимости.

Все это забыто…»

Портрет слишком прозрачный. Просто также вытекающее из него понимание: Пилсудский должен был отойти, ибо его величие не давало покоя противникам.

Этот мотив повторялся в десятках высказываний, в том числе в уже цитировавшемся «Великом человеке в Польше». «Величие, — писал Игнацы Дашиньский, — посрамляет малых, раздражает их скрытостью души. Когда видят или слышат великого человека, пожимают плечами, рассчитывают на то, что он наконец уменьшится и станет для них более понятен. В конце тихонько проклинают и протестуют, и протест этот с течением времени переходит во всеобщее осуждение. <…> Для огромного большинства люден добродетель — своего рода упрек и вообще немилая карикатура на их повседневную жизнь».

Именно такие люди, доказывал Дашиньский, вынудили Пилсудского удалиться в домашнюю тишину. Но ошибаются те, которые считают себя победителями. «Душевное одиночество может привести человека к отуплению, но может и развить его дух до самой прекрасной силы. Одиночество сильной души вынуждает искать другие, нетрадиционные измерения явлений, позволяет забыть о текущей волне событий, опережать ее, завершить ее бег и пророчествовать. Пророк должен обособиться, должен заткнуть уши и глаза на повседневный шум и видеть бесконечно дальше…»

Дашиньский сумел доказать, что Пилсудский не отказался от борьбы. Отошел, чтобы в одиночестве, вдали от повседневного шума готовиться к очередной битве за Польшу.

«Мы знаем, — писалось в уже цитировавшемся «Глосе», — что имя Юзефа Пилсудского еще многократно засияет в полном блеске, еще многократно пробудится в душах поляков. Мы услышим его там, где будет решаться судьба государства, увидим его в полноте славы в любую годину опасности, в то время как его унизители поспешно займутся упаковкой своего барахла».

Сравнение политических противников с обложенными барахлом спекулянтами недвузначно припоминало библейскую картину, представляющую Иерусалимский храм, который вместо верных молящихся заполнили торговцы, ни на что не обращающие внимания. Читатель уже сам должен был продолжить главную мысль. Так же как Сын Божий кнутом изгнал торговцев из храма, Комендант должен будет побеспокоиться о возвращении Польше соответствующей позиции.

В другой раз, черпая вдохновение в греческой мифологии, отшельника из Сулеювека сравнивали с Геркулесом, чистящим авгиевы конюшни [196] . Бенедикт Герц писал в стихотворении «Авгиева конюшня»:

196

Напомним, что это был пятый из двенадцати подвигов Геркулеса (Геракла). По просьбе царя племени эпеев в Элиде Авгия, владевшего бесчисленными стадами скота, Геракл вычистил его много лет не убиравшийся скотный двор за один день, отведя протекавшие неподалеку реки Алфей и Пеней и направив их так, что они смыли все нечистоты.

Правительство без министров, Сейм без конституции, Польша без границ, разве только кто-то их навяжет, Дороги без машин, а богатство без наличности, В армии группировки и какие-то посты… В посольствах правление теть и покровительниц, В снабжении еженедельные заторы. В конторах ослы, трусоватые собачки… На каждом шагу — давние взяточники… В очереди мерзнет тихий старичок, Ведь городская продавщица — это графиня… Когда расширяются авгиевы конюшни, В Бельведер ветер вздохи приносит: Польский Геркулес, берись за метлу!