Pink Floyd. Кирпич к кирпичу

«В видеоклипе на басу играешь ты».

«Ну, это просто обман. Видеоклипы всегда обманывают, не так ли? Я всегда считал, что было бы здорово, чтобы камеры работали все время, пока мы записываемся, чтобы показать, как это было на самом деле. Это очень хорошо смотрелось бы. Такие клипы снимаются в основном для MTV, но я не уверен, что им была бы интересна моя музыка. Их гораздо больше интересует мода, теннисные туфли и бейсбольные кепки, чем сама музыка.

Я никогда не был бас-гитаристом. Никогда ничего не играл. На пластинках я немного играю на гитаре и с удовольствием — на басу, поскольку иногда мне хочется услышать звук, который я создаю сам, когда трогаю медиатором или пальцем струну на бас-гитаре; по-моему, мое звучание отличается от других. Но меня никогда не интересовала игра на басу. Меня не интересует и никогда не интересовала игра на инструментах».

«Как концептуалиста тебя, наверное, раздражало то, что, по крайней мере в начальный период, «Pink Floyd» считали джаз-роковой экспериментальной группой».

«Нет, — говорит Роджер. — Я был вполне доволен тем, что стоял на сцене и производил шум, — это было весело. И я вижу, что сейчас молодые группы иногда делают то же самое. Кажется, теперь это называется «трэш». Это звучит ужасно. Мы занимались тем же, я имею в виду, Дэйв немного умел играть, но больше никто из нас не умел. Но тогда я так не думал. Я не был ни концептуалистом, ни сочинителем песен, пока Сид не ушел из группы. «Pink Floyd» стал другим очень быстро. Я имею в виду, что прошло только пять лет после ухода Сида, как мы сделали «Dark Side Of The Moon», и, я полагаю, на «Dark Side» есть немного от старой группы, но очень немного. Например, та вещь, записанная при помощи синтезатора AMS, «On The Run». Это немного напоминает мне сегодняшние молодые команды, которые мне совершенно безразличны; они вынимают из коробки драм-машину «Roland 808», подключают ее, и она звучит «бум-пубум, бум-бум-пубум», и они что-то декламируют на фоне барабанов, и это называется музыкой. Меня эта музыка совершенно не трогает. В некотором смысле та вещь на «Dark Side Of The Moon» была такой же музыкой. За исключением того, что она все-таки выражала что-то, демонстрировала погоню за собственным хвостом. Ценность этого альбома в идеях, процесс же записи в действительности был самым обычным.

Ты достигаешь половой зрелости, решаешь, что хочешь быть рок-звездой, и ты чувствуешь, что тебе нужны аплодисменты и деньги, чтобы придать смысл своей жизни. И хотя мы не достигли большого успеха до «Dark Side Of The Moon», тем не менее мы кое-что приобрели. Мы очень много путешествовали, увидели, как живут другие люди, увидели гораздо больше, чем могли бы увидеть, если бы просто окончили школу, поступили в колледж и устроились на работу. И я начал задавать себе тогда более серьезные вопросы: «Постой-ка, а в чем смысл всего этого?» Вот о чем альбом «Dark Side Of The Moon», и, может быть, поэтому он до сих пор популярен. Последней песней, которую я сочинил на «Dark Side Of The Moon», была «Eclipse» — «Все, к чему ты прикасаешься, все, что ты видишь, все, что ты пробуешь на вкус, все, что ты чувствуешь» — так что я стал как бы буддистом. Что было тому причиной? Думаю, весь мой небуддистский опыт жизни на колесах, опыт постижения мира и столкновения с чьими-то амбициями и с тем, чем они на самом деле оказывались».

По мере развития группы изменялись и темы, но фундамент был заложен именно тогда. «Да, — говорит Уотерс, — мне не нравилось, когда старики умирали на улицах. Мне и сейчас это не нравится. Несмотря на то что за последние 20 лет многое изменилось, мои политические убеждения остались прежними, и я думаю, что нам нужно быть добрее друг к другу. В настоящее время одержимый наживой свободный рынок намекает: «Нам надо подумать о глобализации». Я знаю, что она чертовски вредна, и не я один это знаю, но нас обманывают, говорят, что глобальная экономика полезна для всех. Она полезна для бизнеса в богатых странах, продающих дерьмо бедным странам. Но она вредна для людей, родившихся в неблагоприятных социальных условиях. И это неправда, что, если ты получил достаточно свободы, ты сможешь использовать свой потенциал и жить полноценной жизнью. Нет, не сможешь — если ты родился в Сомали, ты с большой долей вероятности умрешь, не дожив до года. А если ты родился в южном районе центрального Лос-Анджелеса, ты, вероятно, закончишь, как один из 22 человек, убитых на прошлой неделе. Вопрос заключается в следующем — заинтересованы ли люди в организации своего общества таким образом, чтобы дать человеку шанс не только свободно распоряжаться своей жизнью, но и дать ему возможность понять, что с ним происходит, что нет нужды носить бейсбольную кепку, надетую задом наперед, и кроссовки «Nike» и убивать людей. А ведь именно это нам советуют делать: «Это образ жизни, и это круто. Надень пару баскетбольных кроссовок, убивай людей, и все у тебя будет о'кей».

Если Уотерс открыто заявляет об отсутствии убеждений у большинства средних людей, развращаемых средствами массовой информации и не способных сделать правильный выбор, почему же он против цензуры? Почему он противится моральному контролю над людьми?

«Ну, я не против цензуры, — говорит он. — Я против цензуры, если она касается меня и моей точки зрения. Понимаешь, это вопрос деликатный… может быть, если бы я жил в Айдахо, я бы тоже надел каску и стал ломать печатные станки неонацистов, распространяющих свое дерьмо на моей земле, что является одной из форм цензуры. В 1934 году коммунисты вели постоянную борьбу с чернорубашечниками в лондонском Ист-Энде — я тоже был бы на их стороне, и если бы я мог лишить фашистов права на свободу слова, я бы это сделал. Бывают моменты, когда необходимо отстоять свою точку зрения, сказать: «То, что печатает этот парень, вредно». Нельзя покорно лезть в вагон для перевозки скота, бормоча при этом: «Каждому дано право на свое мнение». Нет, черт возьми, — у фашистов нет такого права. Однако я против цензоров, пытающихся запретить нам говорить «fuck» в радиоэфире, поскольку это идиотизм.

Я был в Лос-Анджелесе во время бунтов. Я мало смотрел телевизор, но иногда видел репортажи о людях на улицах. Кадры были замечательные».

«Я думаю, кадры приводили в уныние. На фоне разгромленных магазинов люди безнаказанно грабили и улыбались».

«Меня это не волновало. Мне было интересно наблюдать, как они брали что-нибудь, выходили наружу и махали рукой телекамерам по пути к машине. Я думаю, это выглядело оптимистично».

«О господи…»

«Потому что я видел — им не стыдно. Это напоминало обычный шо-пинг, только они не тратили денег. У них была такая жизнь, что в тот момент они не чувствовали себя виноватыми. Возможно, многие из них позже и подумали: «Погоди-ка, может, это было воровством?» Наверное, я сейчас скажу пошлость, но я думаю, что в бандитских, находящихся на самом дне сообществах, таких как южный район центрального Лос-Анджелеса, большая часть населения придерживается христианской морали, и они гораздо ближе к богу, чем Джордж Буш. Джордж Буш говорит: «Бог хочет, чтобы мы пошли и убили людей в Ираке. Бог мне так сказал. Мы можем там делать все, что нам нравится, зная, что бог на нашей стороне». Что за куча дерьма! Подобные ему люди говорят нам: «Бог не хочет, чтобы мы воровали. Бог хочет, чтобы мы помогали людям». Они говорят это, чтобы мы были покорными. Поэтому я отнесся с большим уважением к тем, кто воровал, не опасаясь телекамер.

То, что случилось с Родни Кингом, было просто избиением прохожего бандой хулиганов. Это было противозаконно. Лос-Анджелес — невероятно расистский город, чему очень способствует рост недавно появившейся экономически сильной колонии выходцев из Азии. Некоторые люди, имевшие косвенное отношение к записи моего последнего альбома, высказывали мне свое недовольство тем, что в американских школах учатся японские дети. Мне все время хотелось их спросить: чья это земля? Она что, больше ваша, чем индейская? И почему она больше ваша, чем японская, — только потому, что вы европейского происхождения? Все вы американцы. Неприязнь к японцам появилась просто потому, что они умеют хорошо делать автомобили. Ну, проснитесь! Вы же научили их! Вы пришли туда после Второй мировой войны и сказали: «Парни, вот как нужно жить». Вы разрушили их древнюю культуру. Они воинственный народ, они экспансионисты — но это неизбежно. Это происходит потому, что вы учили жить сильных и умных людей, живущих на маленьком острове. Они научились, как нужно жить, и они живут в рамках закона. Поэтому терпите их!»

«Прости, но такой же аргумент можно привести, чтобы оправдать действия Гилмора, Мейсона и Райта».

«Почему?»

«Ты обучил их, «познакомил с производством», они расширяют его в рамках закона. Взгляни на «Pink Floyd» как на промышленное предприятие; оно продолжает работать и получать прибыль. Прослеживается аналогия с предвзятым отношением американцев к дешевому японскому продукту. Лучше качество, меньше цена».

«Не тебе, работающему в журнале под названием «Musician» («Музыкант»), проводить такие аналогии. Я не вижу аналогии между тем, что я делаю… сочиняю песни и записываю их, делаю фильмы, ставлю рок-н-ролльные представления, что бы я ни делал — думаю, это все очень отличается от производства автомобилей. Я не считаю, что Дилан Томас и Генри Форд делают одно и то же дело. Один пытается объяснить, что с нами происходит; а другой производит автомобили, не объясняя ничего».

Что заставляет Роджера Уотерса делать такие пластинки? Так же как Бенни, выдуманный персонаж с его второй сольной пластинки «Radio KAOS», он ненавидит несправедливость; в знак протеста против несправедливости Бенни швыряет камень в витрину и попадает в тюрьму, в то время как его брат-калека, способный телепатически принимать радиоволны, добивается своего и изменяет мир. В этом футуристическом скетче врожденное стремление к общению между народами успешно осуществляется если не по доброй воле, то ради мира. Самое оптимистическое и стильное произведение Уотерса стало самым незапоминающимся альбомом из тех, которые он сделал.

«Ты абсолютно прав, — говорит он. — Я позволил уговорить себя на гастроли, принесшие мне разочарование. Я не должен был делать этот диск, Мэтт. Мне нравятся некоторые песни с него, «Home» — одна из лучших сочиненных мной песен. Прекрасная вещь «The Powers That Be». А сам альбом получился старомодным. Помню, продюсер однажды сказал: «О нет — эта песня звучит старомодно», и — сигнал тревоги раздался у меня в голове.

После моих экспериментов с «Pros And Cons» и «KAOS» я играл в Цинциннати для 2000 человек в зале на 10 000 мест, тогда как через дорогу мои коллеги играли на футбольном стадионе для 80 000 человек, и меня это несколько раздражало. Но по окончании «KAOS»-тура я стал думать примерно так же, как король Генрих Пятый: «Чем меньше у тебя бойцов, тем величественнее победа». Мне понравилось то, что эти 2000 человек в зале — а там была публика со всего Среднего Запада — были чем-то вроде небольшого закрытого клуба. Поскольку люди, пришедшие на концерт, были фэнами, у меня был хороший контакт с залом».

Коллеги Роджера Дэйв Гилмор, Ник Мейсон и Рик Райт продолжили работать под именем «Pink Floyd» после того, как Уотерс заявил, что группа в творческом плане стала банкротом, и целиком погрузился в работу над своим первым сольным альбомом «The Pros And Cons Of Hitch Hiking». Сюжет альбома возник у Роджера в то же самое время, что и сюжет «The Wall», семью годами ранее, и, хотя он был менее автобиографическим, группа его отвергла.

Самый большой творческий конфликт между Уотерсом и прочими членами группы произошел из-за двух вариантов песни «Comfortably Numb» на диске «The Wall». Дэйв записал второй, чтобы заменить первоначальную, небрежную фоновую аранжировку, для чего он перезаписал оркестровые партии. «Никто не хотел уступить, — сказал Уотерс. — Оркестровые партии были записаны в Нью-Йорке Бобом Эзрином и Майклом Каменом. И когда запись оказалась у нас, я решил, что это прекрасная аранжировка; но Дэйв посчитал, что она сделана небрежно. Поэтому когда мы с Эзрином уехали записывать вокальные партии, Дэйв потратил неделю, перезаписывая треки. Помню, запись была сделана на 24-дорожечной пленке; мы с Эзрином ожидали, что она будет звучать еще лучше, что Дэйв улучшил ее; мы включили магнитофон, посмотрели друг на друга и… — Роджер изображает зевок. — Поскольку это звучало просто ужасно — неестественно и мертво, — запись потеряла ту страстность, что имелась на оригинале. И возникла настоящая ссора. Самое интересное, что Эзрин полностью был на моей стороне. Однако Дэйв отстаивал свой вариант, и в конце концов мы использовали вступление из старого варианта и первые несколько тактов из нового. Это все, что мы смогли сделать, чтобы не было победителей и побежденных. И, конечно, проиграла группа, потому что тогда стало ясно, что у нас разные взгляды на музыку».