Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

А порой - лучше бы матерились.

– На чужом сенце не расцветете. Оно вам поперек горла станет.

Доставалось всем. Но более всего - Степану.

– Родный... Ты чего уж так стараешься нас кулачить? Рогами землю роешь? спросила с горечью одна из баб.
– Корытин пыль собьет и увеется. А тебе жить, и детям твоим...

– Вот именно...
– угрюмо подтвердил Степан.

– Чего именно?

– Жить!
– с каким-то остервенением сказал Степан.

Баба испуганно отшатнулась. А потом убеждала всех: "Их дурниной опоили! Дурниной... Всех! Они - бешеные!"

Для

Степана слово "жить" осталось в памяти, отпечаталось из недавнего разговора, когда Корытин сватал его на нынешнее поганое дело. Корытин тогда собрал людей, объяснил: колхозное сено надо вернуть, иначе - ни молока не будет, ни телят. А значит - денег. Надо вернуть растащенное.

В словах председателя все было правдой. Степан сразу сказал:

– Со своего база сам привезу, - и также твердо добавил: - А людей кулачить не буду. Ищи другого. Мне стыдно. Не могу.

– Ах, не можешь?.. Стыдно?..
– проговорил Корытин и, поиграв желваками, рубанул сплеча: - А перед своей семьей, перед девками своими тебе не стыдно?! Нарожал, а кормить кто будет? В драных чулках ходят. И это тебе не стыдно?

Степан побледнел, пытался что-то сказать.

– Молчи!
– остановил его Корытин.
– Твоих детей обижают. Обкрадывают. По миру пускают. А добрый стыдливый папа лишь руками разводит. Раз стыдно, значит, не держи своих девок под замком. Чему быть, того не миновать. Нынче старшую отправляй к туркам, пока в соку. А следом - других!! Раз папа у них стыдливый. Нехай едут.

Корытин сказал - словно ударил. Мертвенная желтизна разлилась по лицу двоюродного брата. Сжались тяжелые кулаки.

Корытин гадал: ударит, нет?

Степан не ударил, вытерпел. А Корытин, перемолчав, добавил:

– Ты пойдешь. Сено, какое растянули, свезете. А после уборки примешь бригадирство на ферме. Будешь там работать. Будешь деньги получать, подчеркнул он, - семью содержать. На ферме будешь, пока дочь не выучится и не сменит тебя. Чтобы она училась спокойно и твердо знала: есть у нее отец, есть надежа, есть место в жизни. Давай, брат, работать,- помягчел он.
– Это старый кобель сидит на косогоре, жмурится и ждет, когда его повесят. А нам еще рано сдаваться.

Самому Корытину такие разговоры были очень несладки. Но как по-иному?..

К старому Петровичу в дом он ходил еще до собрания, сказал словно решенное:

– Пойдешь ко мне заместителем. Чувалы с зерном тягать не заставлю. По полям мыкаться тоже не будешь. Верный глаз нужен. Сиди и приглядывай.

Петрович моргал растерянно. Разом запричитали жена и внучка:

– Он еле пекает... Вовсе здоровья нет. На таблетках сидит. Помрет...

– Помрет?
– переспросил Корытин.
– Мы все помрем. Второго веку не будет. Но помирать легче со спокойной душой. А не в слезах да в соплях, из-за плетня выглядая да слушая, как колхозная скотина с голоду ревет. Работать надо, постановил он, - а не под бабьей юбкой сидеть. У меня у самого - сердце, признался он.
– При деле оздоровеем, при людях. Они не дадут нам дремать да хворать. Наши люди, они...

Люди и впрямь не давали дремать.

В короткие дни центральная усадьба и Зоричев зашевелились, гудя, словно растревоженный улей:

– Не имеет права...

Будем жалиться...

– Нынче, парень, не те времена...

Но сено свезли с подворий на колхозные гумна, поставили скирды.

– Вахину скотину кормить, - при Корытине сказал кто-то вслух.
– Вот кому жизнь, при любой власти. Аж завидки берут.

Корытин ответил недобро:

– Не завидуй. Нечему завидовать.

Свезли сено. На гумнах, возле коровников и свинарен работали автокраны и люди, поднимая могучие ограды. Поверх оград в три ряда протянули колючую проволоку. Оцинкованную, новенькую, она под солнцем сияла. Болтали, что электрический ток по ней пущен.

– Оборону будем держать...
– похмыкивал кое-кто.

Восстановили ограды; на проходных за железными воротами уселись караульщики. Доярок да скотников пропускали на фермы лишь пешими. Вся личная "техника", вплоть до велосипедов, оставалась снаружи.

– Концлагерь...

– Надо жалиться - в газету писать.

– Профсоюз куда глядит...

– Куда и раньше: в рот заглядает.

– А если прокурору? Прокурор не похвалит...

У Корытина ответ был один для всех:

– Забудьте всю эту болтовню про газеты и прокуроров. Их нет. А я - вот он, сами выбрали, единогласно. Кому не нравится, дорога на все стороны. До самой Америки, до Израиля. В двадцать четыре часа. И никаких прокуроров.
– Глаза у него делались холодные, прямо ледяные.

– Но это смотря кого...
– говорили уже за спиной, шепотом.

Корытин и без чужого шепота знал, без намеков, где чирей сидит.

А подсобить мог - хоть и душа к тому не лежала - лишь Ваня, тот рыжий мальчонка, помощник старого председателя, а нынче - чеченца Вахи пастух.

Ваню Корытин встретил в степи, колеся по округе.

Отара овец, две большие мохнатые собаки, в руках мальчишки - чабанский посох-герлыга.

– Возьми лучше меня в колхоз на работу, - просил мальчик.
– Я с гуляком управлюсь, хоть - пеше, хоть - на коне. Могу и в свинарнике...

Корытин, думая о своем, спросил:

– Ночуешь у Вахи?

– В вагончике, - ответил мальчик, - все работники там спят. Ваха - добрый, а вот пацаны его...

– Потерпи...
– попросил Корытин.
– Недолго. И приглядайся. Что там и к чему. Осторожненько. Может, и впрямь есть оружие. Пригляди...- Он говорил и недоговаривал.
– Нам будет нужно. А кроме тебя некому. Гляди, осторожно гляди, заметишь - молчи до срока. Я дам знак.

Корытин говорил через силу, перебарывая себя. Он понимал, что научает мальчонку неладному. Но по-иному как? Серьезный нужен крючок, чтобы не сорвалось. Капкан нужен волчий. Чтобы попал и не выдрался.

Он поговорил, уехал, досадуя на себя, совестясь, но и надеясь. Мальчишка смышленый.

Быстро пролетела неделя, за ней - другая. Погода стояла жаркая. Спели хлеба.

8

Уборку начали празднично. Прямо в поле Корытин речь держал, поздравляя. Потом комбайны вышли в обкошенные хлебные делянки. Стоял полудень. Бронзовела пшеница. Стрекотали жатки. Первые копны легли на стерню, и повеяло хлебом: горячим духом пшеничной соломы, зерна.

Поделиться с друзьями: