Пиноктико
Шрифт:
Но мне всё равно не удастся поменять местами явь и сон…
Однако что наяву, что во сне отец мой был трюкачом… Довольно известным не только в Германии и её окрестностях… Он принадлежал к числу лучших в мире «basic sportsmen», зарабатывал на жизнь исключительно затяжными прыжками с гор, небоскрёбов и монументов…
Или превращался в бумажного змея и летал — с кислородной маской — на такой высоте, где летают разве что ещё истребители с изменяющейся геометрией крыла…
Он был большой чудак, мой отец…
С одной стороны, зная его фокусы с пелёнок, я уже каждый раз не волновался так, когда он прыгал… Скажем, в Рио… Или —
И даже не с головы, а с меча… Привёз тогда с собой из России эту поговорку…
После его не совсем удачного прыжка русские дополнили свою суеверную присказку «не ешь с ножа» вот этим: «…и не прыгай с меча».
Тогда парашют раскрылся на несколько долей секунды позже, чем было запланировано, Ахим выжил… Вернувшись домой, хромал какое-то время…
Я не собираюсь здесь перечислять все его подвиги, об этом достаточно много написано, многое снято на видео… Ясно, что помимо денег отца толкала на эти, достаточно эксцентричные, движения ещё и страсть… В газетах её банально сравнивали с «русской рулеткой»…
И вот в конце концов отец не смог вписаться в трубу, или точнее, в узкую шахту, в вертикальный тоннель…
Зачем ему нужно было прыгать в эту головоломку? Я не знаю, а зачем всё вообще…
Парашют он предполагал раскрыть у самого дна…
Его привезли в больницу и поддерживали в нём жизнь сколько могли… Немногим более суток…
Монолог, который я теперь постараюсь как можно точнее повторить, мог произнести — после того, что с ним случилось, — конечно же, только мой отец… То есть я сейчас имею в виду не содержание, а просто даже длину этого монолога, чисто физически это кажется мне невозможным…
Наверное, это можно объяснить только тем, что у отца был уже некий опыт… Что он и так был не в себе во время исполнения некоторых трюков… Я помню, что он пытался как-то выразить мне это словами, ещё при жизни, но слова эти были настолько путаными, что я не хочу сейчас этого касаться… Скажу только, что это отчасти помогло мне не провалиться в полное отчаяние, этакое релятивирование небытия, но я не хочу в это подробно вдаваться — тогда это помогло, в больнице, сейчас же, после похорон, я не уверен, что это был не «травматический психоз» — как сказал нейрохирург… Впрочем, он сказал только, что такие психозы при открытой черепно-мозговой травме возможны… Конечно же, я не стал пересказывать врачу, что именно сказал Ахим… Просто спросил, мог ли он бредить… И врач сказал: ещё как…
Я сидел на стульчике в больнице, рядом с подключённым к приборам телом и забинтованной головой…
— Йенс, — отчётливо сказал он, — Йенс, мальчик… Ты — самый близкий мне человек на Земле, поэтому я не хочу, чтобы оставались какие-то тайны. Эта история — последний барьер между нами… Хочу, чтобы его тоже не было…
— Отец, о чём ты? — сказал я. — Лежи спокойно, тебе не нужно волноваться…
— Йенс, ты имеешь право узнать правду о своём происхождении…
Услышав эти слова, я стал уговаривать его не торопиться. Не то чтобы я боялся что-то узнать, нет, конечно… Я просто подумал, что отец начинает бредить… Может быть, так оно и было, я говорю себе, или нет, я пытаюсь сказать себе, что это был просто бред, отец уже начал заговариваться…
Нейрохирург со мной потом согласился, как я уже сказал… Но как-то поспешно он согласился, я не уверен, что этот молодой врач в незаметных очках, которого я ухватил за рукав в коридоре, вообще слушал меня… Отца уже не было, и было видно, что врач не совсем понимает, о чём я… Но потом поспешно закивал головой,
сказал, что я абсолютно прав, «травматический психоз», «сумеречное состояние»… И всё, больше он не может говорить, потому что ему надо бежать на другой этаж на планёрку…А я теперь не могу себя убедить на сто процентов, что это был бред, вспоминая, как отец всё это произносил — спокойно и чётко…
— Помнишь, я говорил тебе, что когда-то, ещё до твоего рождения, недолго работал в полиции?
— Да, что-то припоминаю… Ты сказал как-то раз, а я тогда подумал, что ты шутишь. Ты и полиция… Наверное, ты учил их прыгать с крыш?
— Нет-нет, я сам был полицейским… Хотя это была не совсем полиция… Это была частная охранная фирма… Я не уточнял, чтобы оставаться подальше от этого места…
— Какого места?
— В котором появился ты.
— Я-то тут при чём?
— Сейчас. Дай мне воды.
Я взял с тумбочки пластмассовый поильничек, в котором вода казалась какой-то мутной, поднёс к его губам…
— Мать что, родила меня прямо в участке? — насмешливо спросил я, чувствуя уже, однако, и некоторое волнение…
— Вряд ли… Хотя на самом деле я не знаю, где она тебя произвела… на свет, — сказал Ахим. — Кроме того, я вообще её не знаю. Я никогда её не видел, поэтому…
— Ты говорил, что вы жили вместе, а потом уже она пропала в Марракеше…
— Теперь, пожалуйста, не перебивай меня. За год до того, как ты появился, в Мюнхене произошло несколько громких ограблений. Это было действительно что-то невероятное, я до сих пор не могу понять, как им это удавалось, скажем, с виллы Шёнхера… Один только случай был раскрыт — инвалид на коляске вывез из пинакотеки «Бедного поэта» Шпицвега, спрятав его под пледом, которым были укутаны его ноги…
— Бедного поэта?
— Йенс, пожалуйста, не перебивай меня… Но инвалид никого не сдал, может, он и в самом деле был сам по себе, во всяком случае, кражи продолжались. При этом частные коллекции охранялись нашей фирмой ещё круче, чем та же пинакотека… И тем не менее украли две картины… Тулуз-Лотрек исчез у одного очень уважаемого в городе человека… Неважно… Был ограблен и Лотар-Гюнтер Буххайм… Его пощипали тогда не на шутку: три работы Отто Мюллера, штуки четыре — раннего Бекмана… Похищенные картины нигде не могли быть проданы, это ясно, разве что безумцу, который хранил бы их всю жизнь у себя в сейфе… Есть, конечно, и такие, но что-то подсказывало моему коллеге, что это делают, возможно, и не ради денег…
— А ради чего?
— Мой коллега убедил городские власти сделать специальные помещения, куда эти «шутники»… Или просто люди, отчаявшиеся продать картины… И недостаточно бессовестные при этом, чтобы их уничтожить… Могли бы тихо, анонимно подбросить… И уйти… И спать по ночам спокойно… Знаешь, как ловят рыбку спортсмены-рыбаки: поймали, полюбовались секунду и бросили обратно в воду… Губу немного порвали, но это не страшно, заживёт…
— Вот как тебя сейчас…
— Ты думаешь?
— Уверен!
— Ну посмотрим… Картину тоже могли подпортить, вырезать из рамы… Ты меня внимательно слушаешь?
— Да, — сказал я, — но тогда ведь уже видеокамеры всюду стояли, как сейчас…
— Во-первых, не совсем… Тогда не весь город просматривался. То есть не каждый кубический сантиметр… Во-вторых, об этих местах объявили везде: в газетах, по радио, по местному телевидению… И каждый раз повторяли, что никакой слежки не будет и тому, кто вернёт картины, украденные накануне или пятьдесят лет назад, вообще ничего не будет, полнейшая амнистия… Пункты приёма картин делались в полуподвальных помещениях…