Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Щедрость сердца. Том VII

Судьба Андрея сложилась иначе. Боясь оторваться от России, он остался в фантастическом городе, которого уже нет на земном шаре, — в Константинополе времен союзнической оккупации, в городе, переполненном греческими, армянскими и русскими беженцами. Этот город ужасов сгинул после того, как под восторженные крики: «Яшасын, Мустафа Кемал-паша! Чок яша!» — турки на плечах внесли туда первых триста солдат-освободителей, когда поработители позорно бежали, когда железной метлой хозяева очистили свой дом и переименовали его в Стамбул.

Но о Константинополе, где Андрей едва не умер с голоду, стоит сказать несколько слов: живых очевидцев тех далеких дней, ставших уделом истории, осталось не так уж много…

Живописнейший, тысячу раз воспетый и проклятый город длинной полосой тянется вдоль пролива и разделен двумя параллельными Босфору улицами — верхней, Парой, и нижней, Галатой. Пэра — это светлый мир банков, посольств, богатых магазинов и нарядной публики. Галата — торговая портовая часть с шумной многоязычной толпой моряков, докеров, воров и проституток. Между нижним и верхним городом тянутся ступенчатые улицы и переулки, где прячутся разврат и уголовщина. Каждый вечер с американских, английских, французских и итальянских военных судов на берег высаживаются тысячи моряков и морских пехотинцев — сытых и здоровых молодых людей, у которых карманы лопаются от денег. Эти бездельники жаждут удовольствий, и город, где всё продается и покупается, предлагает им самый широкий выбор. За доллар можно ваксой разных цветов почистить лицо бывшего врангелевского офицера, за два — напоить его пивом и заставить с дерева мочиться на головы прохожих, за три — провести ночь в притоне с тараканьими бегами, за пять — попасть в «гарем турецкого паши», где нагие жены белых офицеров картинно возлежали на коврах и предлагали опий или гашиш. Предлагалось все, что спрашивалось и покупалось. А за полдоллара юркие проводники из бывших петербургских пажей и правоведов вели матросов и солдат на Тартуш — в обширный квартал публичных домов и опасных вертепов. Опасных потому, что счастливцам, которые там много выигрывали, при выходе всаживали нож в спину, забирали деньги, а труп швыряли в потоки мочи и помоев, струившиеся по обеим сторонам мостовых-лестниц. Эти ступенчатые спуски нелегко себе представить. На мокрых зловонных ступенях лежат тысячи беженцев, копошатся дети, умирают больные и старые. Умерших волочат вниз, на Галату, и подбрасывают там так, чтобы утром труп заметил и убрал патруль английской полиции. Над лежащими беженцами пышно вьются по стенам виноград и цветы-вьюнки, розовые и голубые. На уровне второго этажа, откуда на улицу выливают нечистоты и сбрасывают мусор, с одной стороны на другую протянуты веревки или перекинуты шесты. По ним вьются цветы, с них между сохнущим бельем свешиваются роскошные гроздья винограда и гирлянды разноцветных электрических лампочек вперемежку с пестрыми флажками всех стран мира. Это — неимоверно цветистый, колышащийся на ветру потолок, под которым полутемно, сыро и смрадно. Справа и слева — только публичные дома. Их окна длинны, как витрины, они без стекол, но с подоконниками, на которых голые женщины аккуратно разложили груди разного цвета и всевозможных размеров и веса: каждый прохожий может выбрать себе товар на ощупь. Все женщины одновременно кричат на разных языках, рекламируя достоинства своего товара. В довершение турецкие городские власти для увеселения иностранцев посылают сюда шарманщиков: носильщик, сгорбившись от натуги, со стоном волочит на спине, подпирая плечи костылями, мощное сооружение вроде церковного органа, рабочий в поте лица покручивает ручку, и чудовищная шарманка изрыгает дикие звуки, похожие на оглушительный рев тысячи ишаков. Все в целом — совершенное безумие, сыпнотифозный бред: скачущая по ступенькам пестрая и пьяная толпа, качающиеся разноцветные лампочки, невероятная смесь звуков и запахов, кривляющиеся синие, черные и желтые женщины.

Иногда вдруг вспыхивала драка, быстро переходившая в бой: для развлечения дрались американцы с англичанами или белые с неграми. Бьют друг друга обломками мебели или режут бритвами. Тогда кровь течет ручьем по грязным ступеням и брызжет на спящих или мирно ужинающих беженцев.

Андрюшка жил скверно. С рассвета дотемна рыскал по улицам в поисках хоть какой-нибудь работы, питался огрызками и порою стонал от тоски и горя. Все его изголодавшееся существо жалко кричало: домой, на родину! А родина была так далека, что даже во сне переставала сниться.

Позднее Андрей всегда с улыбкой благодарности вспоминал рыжую еврейку из Одессы, мадам Розу Лейзер: в ее публичном доме второй этаж пустовал, и туда Роза пускала ночевать всех безработных русских моряков. Полиция на Тартуш не заглядывала, и ночлег им был обеспечен. А днем жуткие женщины штопали носки и латали штаны Андрюшке как самому тихому, молодому и голодному.

Затерявшись в этом земном отделении преисподней, Андрей умер бы голодной смертью, если бы все-таки иногда не подвертывалась случайная работа: оштукатурить стены в новом кабарэ Вертинского «Черная роза», отбить ракушки с поставленного в док бразильского судна «Фарнаи-ба», поднести с рынка продукты во французский ресторан Дорэ. Пробовал он и развозить на ослике корзины с колбасой, но мешали длинные ноги: задумается о своей нескладной жизни, о покинутой родине, ноги опустятся, и ослик уедет из-под седока, а на запах колбас со всех сторон вмиг протянутся грязные, костлявые руки.

Однажды Андрей выполз утром на Галату и натолкнулся на двух прилично одетых молодых людей, шедших с двумя миловидными девушками. Андрей угрюмо шарахнулся в сторону, но один из молодых людей закричал:

— Андрэ?! В таком виде?!

Он представил Андрея своим знакомым как человека вполне comment il taut, а потом назвал их:

— Княжна Манана Чавчавадзе, графиня Елена Толстая, гардемарин Долгов.

Говоривший был другом детства Андрея, петербургским гардемарином Гришкой Невзоровым — красивым и беспутным, но умным малым.

— Что ты делаешь? — спросил Невзоров.

— Ничего.

— Вижу. Поступай к нам.

— Куда — к вам?

— В колледж для христиан-европейцев.

На следующий день Андрюшка был принят в выпускной класс. Быстро пролетела зима, и воспитанников стали готовить к переводу в Чехословакию для получения высшего образования. Андрей, окончивший курс на высшие баллы, принял это известие как счастье. Ему казалось, что он делает шаг в сторону родины, он надеялся, что через Чехословакию будет легче перебраться домой.

Остались в памяти летние и осенние ясные, теплые дни. Здание колледжа, как обычно в Константинополе, было расположено на крутом склоне холма, и двор представлял собой несколько террас, обсаженных тенистыми айвовыми деревьями. Террасы сообщались лестницей из белого мрамора, а по обеим сторонам ее тянулись в тени столы, накрытые сильно накрахмаленными скатертями и сверкавшие хорошей посудой. Выбежав из классных или спальных комнат, воспитанники гурьбой скакали вверх и с шумом рассаживались за столами. Потом воцарялось чинное молчание. Все в ожидании смотрели вниз. Из дверей кухни показывались два поваренка в высоких белых колпаках, белых кителях и узких брючках в клеточку. Поварятами здесь были седовласые остзейские бароны — Левис оф Менар и Багге оф Боо. Они, пыхтя и чертыхаясь, тащили одну кастрюлю за другой и начинали раздачу. А подавальщицы, названные выше три княгини, ахая и также чертыхаясь, разносили блюда с тарелками. Пятна света казались золотистыми и розовыми, пятна тени — нежно-голубыми, все выглядело празднично, чистенько и радостно, и Андрею не верилось, что двумя улицами влево и чуть внизу свирепо рычит Галата и безобразно хохочет Тартуш.

Опустив глаза на белоснежную скатерть, Андрей вдруг видел качающийся борт шлюпки, переполненной беженцами, синие от холода тонкие пальцы молодой матери и весло проходимца Пеле, дробящее ей кости… Ее глаза, полные неземной любви и неизъяснимой скорби… Ее счастливую улыбку, видную уже сквозь синюю воду…

С тех пор это видение сопровождало его неотступно и возникало всякий раз, как он начинал сравнивать настоящее с прошлым.

Судьба улыбнулась Андюшке, а чувствовал он себя временами хуже, чем на зловонных лестницах Галаты. Он хотел всё забыть, но прошлое крепко держало его за горло, и забвения не было и пока быть не могло: ведь для того, чтобы переварить впечатления пережитого, необходимо было их правильно истолковать, а сделать это ему оставалось не под силу — пока что он ни разу не вспомнил даже твердого «нет!», сказанного коммунистом под петлей, опущенной с перекладины, и в наказание за это продолжал мучиться.

Инстинкт самосохранения звал его отвлечься, и он влюбился в свою одноклассницу — веснушчатую, рыжую и зеленоглазую баронессу Ловизу. Она очень быстро назначила ему свидание, сказав, что придет к нему во двор ночью и что очень любит жареный миндаль.

Девушки, учившиеся в колледже, жили на втором этаже, юноши — на первом, а Андрей и Гришка Невзоров спали во дворе. В полночь, раздевшись донага и сложив верхнее и нижнее платье под одеялом в форме человеческой фигуры, Ловиза вылезала из окна и спускалась вниз. Она ловко карабкалась по стене, держась за крючковатые лозы старого винограда, а в зубах у нее болтался шелковый платочек. Оказалось, что Гришка тоже ждал ее на правах влюбленного и тоже запасся фунтиком жареного в сахаре миндаля. Соперники, забыв друг о друге, сгорали от страсти и нетерпения. Спустившись, Ловиза щебетала: «Хэлло, мальчики!» — и, прикрыв себя платочком, как фиговым листком, приказывала: «Ну, держите же за кончики!» Соперники, как два ощерившихся волка, теперь глазами рвали друг друга на части, но послушно держали платочек, а Ловиза тем временем быстро щелкала миндаль. Опустошив фунтики, она говорила: «Чао, мальчики!» — брала платочек в зубы и карабкалась обратно вверх, юная, гибкая и при луне голубая, как ангел. А потом всплывало из голубой воды белое лицо молодой матери за бортом шлюпки…

Осенью Андрей узнал, что в Константинополь прибыла советская миссия во главе с товарищем Кудишем. Он бросился искать заветную дверь домой, в Россию.

Товарищ Кудиш по-отечески успокоил Андрея:

— Да вы не волнуйтесь, молодой человек, я вам верю, полностью верю! И сделаю все, чтобы вы поскорее добрались домой. В каком чине и в какой части вы состояли в белой армии?

Спеша, заикаясь и волнуясь еще больше, Андрей вкратце изложил свою историю.

— Гм… Плохо… — протянул товариш Кудиш, закуривая сигарету.

— Плохо, что я не белый?

— Вот именно. По соглашению с союзниками наша миссия допущена сюда только для облегчения массового возвращения на родину бывших белых. Консульскими правами я не обладаю и содействовать отъезду на родину тех, кто в прошлом не воевал с нами, я не могу.

Настало тягостное молчание. Видя разочарование и отчаяние на лице Андрея, товарищ Кудиш пришел ему на помощь:

— Я внесу вас в списки врангелевских офицеров и отправлю в Новороссийск с первым транспортом. На месте вы докажете мою ошибку, допущенную по взаимной с вами договоренности, и отправитесь к семье.