Пир бессмертных. Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 1
Шрифт:
— Осень. Ветер. Безжалостный дождь. Тяжелый топот по лужам. Слепящие вспышки фонарей. Черные фигуры бегут врассыпную… Крики…
Полицейские облавы каждую ночь, и бездомные люди в темных углах, сбившись в кучу для теплоты, сидят в жидкой грязи, готовые бежать от первого шороха. А днем безнадежные скитания в поисках работы. Я не хотел умирать от голода или пули. Как-то под утро полицейский схватил меня за рукав. Я рванулся. Он ударил меня. В отчаянии я поднял камень и…
Словом, нужно было сейчас же бежать за границу. На рассвете я пробрался в порт. Увидел на мачте большого пассажирского парохода сигнальный флаг к отходу, после нескольких попыток счастливо взобрался на борт и, спасаясь от контролера, вбежал в дверь кочегарки. С этого и начинается моя история.
Кочегарное помещение — это обширный колодезь,
Медленно протащился день, затем второй, третий. К вечеру опять подняли приспущенный было сигнал к отходу, но я находился в состоянии отупения и равнодушно глядел, как мокрый флаг пополз в серое небо. Потом потерял сознание, а ночью холод привел меня в себя: судно шло в открытом море и падал снег. Голова работала плохо, и ослабела воля, и я решил сделать вылазку, согреться и поесть. Часа в три ночи осторожно выскользнул в коридор. Никого. Соседняя дверь открыта. Заглянул — кухня. Пустая. У двери — помойный бак. Я быстро вскочил, запустил в отбросы обе руки, загреб со дна гущу, сцедил жижу сквозь пальцы и быстро положил лучшие куски в карманы куртки, брюк и кепку. Набил себе рот и шмыгнул обратно на свою крышку. Я съел добычу, сжался в комок, согрелся и мгновенно заснул. Аут-ром, окоченев от холода, сделал неожиданное открытие: крысы съели на мне кепку, куртку и часть штанов — все те места, где материя пропиталась помоями. Теперь снег валил прямо на голое тело.
Положение стало грозным, и нужно было что-то предпринять. Я быстро перетащил крышку к вентиляторной трубе, подтянулся на руках, влез до половины в раструб и повис, стараясь найти такое положение, чтобы в случае дремоты упасть ногами назад, на крышу, а не скользнуть головою вперед, в раструб, и, пролетев пять этажей, не закончить хождение по мукам на железных плитах кочегарки.
Так кончился четвертый день. Ночью я захотел погреться, вполз в раструб и заснул. Пробудило острое чувство опасности. Очевидно, своим телом я закрыл доступ свежего воздуха, и кочегары решили посмотреть, в чем дело. Я услышал лязг подкованных сапог по железному трапу. Кто-то грузный и большой тяжело поднимался ко мне… Ближе… Ближе… В диком страхе я спрыгнул на крышку, но было уже поздно. Черная огромная фигура показалась в люке, не спеша взобралась на решетку и молча остановилась передо мной.
— Я безработный… — залепетал я, — оставьте меня здесь… Пожалуйста…
Кочегар молчал. Я бросился на колени и повторял бессмысленные: «Пожалуйста… Пожалуйста». Тогда он взял меня за шиворот и потащил вниз. Через минуту я очутился в узком проходе между рядами котлов. Кочегар швырнул меня на груду угля, поднял лопату и бросил ее вслед за мной. Другие кочегары повернули головы при нашем появлении и затем равнодушно продолжали работать. Нашедший меня подошел снова и молча ткнул ногой в бок. Я поднялся и начал подавать к топкам уголь.
Новая смена принесла полведра макарон с мясом и снова заставила работать. Ноги подламывались, раз я упал на колени и не мог встать. Но кочегары пинками подняли меня. Третья смена тоже накормила и безжалостно потребовала работы. Ни одной мысли не было в голове, я был безумно страдающим животным — и только. Оглушительный стук насосов, лязг лопат, гул огня в топках — все это сливалось в кошмарный вой, и бредом казались оранжевые груды раскаленного шлака и блестящие от пота голые тела кочегаров. Уголь сыпался из бункеров беспрерывно, бесконечно, безнадежно, и я подавал его к топкам, подавал… Потом упал лицом вниз.
Снова кто-то ударил меня ногой, но я не поднялся. Я хотел умереть и думал, что ждать осталось уже недолго.
Тогда подошел старшина, вынул из-за пояса узкий кривой нож и протянул его мне.
— Возьми, мальчик, и перережь себе горло! Ты не имеешь денег на проезд пассажиром, и нет у тебя сил, чтобы отработать его здесь. Зачем тебе жить? Помоги себе сам!
Он захохотал. Другие кочегары столпились вокруг меня, ожидая дарового спектакля. В темноте я не различал их лиц, лишь лоснились потные, грязные тела в оранжевом свете раскаленного
шлака. Бесконечно далеко вверху, сквозь пять железных решеток, виднелось холодное серое небо.Я не перерезал себе глотки. Воля к жизни помогла пережить и это. Держась за горячие качающиеся переборки, я поднялся, взял лопату и, сжав зубы, начал работать.
Счет времени был потерян. Но однажды меня подвели под душ и приказали помыться. Я понял, что рабству приходит конец.
Когда ночью меня вытащили на палубу, на лицо упали капли холодного дождя. Я взглянул вверх — черное, черное небо…
«Попрошу у них мелкую монету на ночлег», — подумал я, поддаваясь слабости.
Шлепая по лужам, мы отошли от трапа и остановились под фонарем.
— Братцы! — начал я несмело. Тогда один из кочегаров, огромный и широкий, поднял страшную лапу, шагнул вперед и изо всей силы ударил меня в лицо. Я рухнул и покатился по лужам в черную и холодную пропасть ночи…
А почему итальянцы такие жестокие? — спросил чей-то тоненький голосок из задних рядов слушателей.
— Как видно, берут пример с нас, русских! — пояснил чей-то бас.
Все расхохотались. Начались споры о наших следователях. Кто они бездушные звери, покорные чиновники или недумающие обыватели?
Никто ничего не понимал, все во всем сомневались…
Глава 5. Залог бессмертия
Так шли дни — разнообразные и нескучные: то баня со стиркой и сушкой белья, удовольствие на целый день, то ларек — выписка и получение продуктов: масла, сала, хлеба, сыра, чая, папирос и сахара, а главное — лука и чеснока, после которых воздух в камере делался решительно неудобовдыхаемым, а следователи при появлении в кабинете арестованного демонстративно отворяли окна. То прожарка нар паяльной лампой. Обмен книг. А вечера проходили за чтением книг и самодеятельностью. Но ровно в десять всегда громыхала форточка, и надзиратель негромко рычал: «Отбой! Ложись! Живо!» И сейчас же со всеми происходила удивительная перемена: лица бледнели, вытягивались, дрожащими руками люди стелили свое тряпье и ложились, но не засыпал никто, — семьдесят шесть человек лежали с искаженными от ужаса лицами и ждали. Именно ночью я понял, откуда у моих друзей была такая страсть к рассказам. Им нужно было забыться, убежать от себя. Ближе к полуночи начинались вызовы.
Со стуком падает деревянная форточка в дверях.
— Кто на «ве»? — кричит надзиратель.
— Владимиров Александр Иванович!
— Волков Иван Сидорович!
— Викторов Семен Семенович!
— Волгин Иван Петрович!
— Давай!
Волгин поднимается. Остальные на «ве» вытирают пот со лба: пронесло!
— С вещами? — дрожащим голосом спрашивает он. С вещами — это в этап, то есть в другую тюрьму или камеру.
— Без.
Значит, на допрос.
С широко раскрытыми глазами Волгин пробивается к выходу, а другие на «ве» счастливо улыбаются и опускают головы на вонючие узлы. Пронесло? Да, конечно, но только на этот раз. А впереди еще долгая, долгая ночь…
Под утро дверь начинала тяжело громыхать снова: она выплевывала обратно в камеру измученных людей. Они как будто бы осунулись за эту ночь. Но каким радостным блеском горят их глаза! Потому что каждый из них знал, что на несколько суток ему дается отдых.
Дней через десять и днем (и то, и другое считалось старыми опытными арестантами очень благоприятным признаком) вызвали, наконец, и меня. Я собрался на бой и ожидал увидеть старого опытного следователя-иезуита или зверского молодого громилу с орудиями пытки в красных волосатых лапах. Но следователем оказался миловидный молодой человек без знаков отличия в петлицах, — практикант, еще не получивший звания в аппарате ГУГБ. Просто и вежливо он попросил сесть и показал мне одиннадцать выписок из протоколов допросов людей, учившихся в мои годы в Праге и вместе со мной состоявших в Пражском отделении Союза советских студентов, бессменным секретарем которого я состоял до поступления на работу в торгпредство. Все одиннадцать утверждали, что я их завербовал на антисоветскую работу и давал шпионские или террористические задания. Когда и какие — неизвестно. Так, в общей форме — давал, и все. Только один указал год и месяц, и я обрадовался: меня тогда не было в Чехословакии, — я появился на месяц позднее.