Пир бессмертных. Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 1

— Я говорю, он монархист!

— Кто «он»? Царь?

— Генерал Туркул, выродок!

Откуда видно, что это Туркул? И почему подпоручик девяносто девятого года прошлого века должен отвечать за генерала тридцать восьмого?

Соловьев с досадой отмахнулся.

— Все они антисоветчики! Тогда в армии все офицерье было белогвардейским! Хоть тот, хоть этот — какая разница?

— Да, но я тогда еще не родился!

Соловьев померк, я ему опять испортил настроение.

— Что ты крутишься, как гадюка, а? Советский гражданин должен помогать следствию, а не путать его! Несознательный ты человек, Митюха, очень отсталый: ты скажи, при чем здесь твое рождение? Ты подумай-ка сам в таком разрезе!

А через неделю Соловьев встретил меня снова градом вопросов:

— Ты на Кавказе жил?

— Нет.

— В царской армии служил?

— Нет.

— В Болгарии работал?

— Нет.

— Так какого же черта ты молчал? Чего путал следствие? Начальник порвал протокол, понял? Придется все начать снова!

Он устроился поудобнее, опять вынул мамин архив.

— Начнем в таком разрезе: кушать будешь?

— Буду.

— Вот гад же ты, Митюха. Ох, и гад! И когда тебя расстреляют? Чаю хочешь?

— Хочу.

Та же милая старушка опять притащила полный поднос еды.

Тэк-с, тэк-с… Приступаем! Разберем наши вещественные доказательства в таком разрезе: письма в сторону, детей и гражданок тоже. Тэк-с, тэк-с… Это кто?

— Богатый помещик по фамилии Скирмунт. В его имении я родился.

В заплывших глазках Соловьева зажегся огонек надежды.

— Дальше. Говори в этом разрезе.

— Именье находилось недалеко от Севастополя, где я позднее учился и служил. Я — моряк.

— Морской офицер?

— Нет. Матрос.

Соловьев закурил и скрылся в клубах дыма. Несколько минут мы молчали. Я пил чай, ел бутерброды и слушал неясные голоса за стеной. На этот раз они были мирные. Следователь вдохновенно думал.

— Все ясно, — наконец изрек он. — Все совпало с данными предварительного следствия и негласного наблюдения за тобой задолго до ареста. Тэк-с, тэк-с… От нас, Митюха, не уйдешь. Ни в каком разрезе. Мы любим правду и копаемся долго, проверяем каждую малость, но все-таки доходим до цели. Советская разведка — это класс! Понял? А? Ты сам себя разоблачил! Слушай: этот Скирмунт — граф и богач, а ты — его незаконный сын. Внебрачный. Понял? Вроде Пьера Безухова. Читал Толстого, а? Случалось? Так вот ты — обиженный сын, озлобился на отца и всех богачей и назло им поступил в анархисты. Конечно, с поначалу боролся с большевиками, а во время «гражданки» примкнул в этом разрезе к бандам батьки Махно и стал расстреливать коммунистов!

Я опустил стакан.

— Ты чего молчишь?

— Так неожиданно все, гражданин следователь. Человек живет и ничего не знает за минуту.

— Не знал, а теперь знает! — Соловьев довольно усмехнулся и стал опять удивительно похож на толстую добрую жабу. — Ловко?! Ты был в незаконных сынах у графа? Говори! Не стесняйся! Был или нет?

— Случалось, гражданин следователь.

— У батьки воевал?

— Неужто нет? Еще как!

— Коммунистов расстреливал?

— Все бывало.

— Порядочек. Сейчас будешь расписываться в этом разрезе!

Я все подписал. Часа в три ночи сделали перерыв. Как раз на том месте, когда я вместе с бандой Махно удрал в Румынию, где батька был позднее убит каким-то евреем, фамилию которого мы оба забыли.

— Тэк-с, тэк-с… Ну что ж дальше?

Но ни он, ни я не знали, что придумать. Между прочим, у меня после ареста начался сильный зуд под мышками и между ног. Это не была чесотка или грибковая инфекция, а просто зуд на нервной почве. Днем все ничего, а ночью ляжешь и тут бы спать, уйти от этого кошмара, но нет — начинается зуд, и я вертелся ночами с боку на бок во власти невеселых дум, вышедших из-под контроля нервов и проклятого зуда. В эту ночь зуда не было, и смертельно захотелось спать. По-настоящему. Досыта. Мы оба начали зевать и клевать носом.

— Гражданин следователь, прочтите что-нибудь из «Правды», — взмолился я, — а то засну. Почитайте. Давно я уже не слышал живого слова.

— Не положено, да ладно уж… А то в таком разрезе захрапим оба!

И Соловьев прочел маленькое сообщение о том, что секретарь Троцкого Нин организовал в Испании банды анархистов, которые мешают действиям Республиканской армии.

— Тэк-с, тэк-с… — зевнул Соловьев. — Ты был в Испании?

— Бывал. Чудесная страна и люди. Испанец, гражданин следователь, особый человек, он…

Но Соловьев внезапно оживился: проворно протянул руку через стол, как будто бы ловил на лету жар-птицу.

— Это он!

— Кто?

— Он!

— Да кто? Ничего не понимаю!

— Не в том разрезе думаешь. Нин! Нин завербовал тебя в анархисты через Пражский студенческий союз и забросил сюда для взрыва Кремля!

У меня мигом прошел сон.

— А-а-а, Нин… Д-д-да, конечно! Вспоминаю что-то в этом роде.

— Ну и гад! Ну и гад! — Соловьев покачал головой. — Как приспособился! Посмотри мне в глаза. Говори в следующем разрезе: граф Скирмунт отец тебе или нет? И все прочее — правда? Да?

— Хе-хе, и еще как! Я и сам удивляюсь: до чего же граф мне отец, — просто удивляюсь, гражданин следователь! А прочее — правда в доску!

— То-то! — удовлетворенно сказал Соловьев. — Чекист умеет найти концы нити. Он держит следствие в руках. Ты знаешь про диалектику? Я выдвигаю тебя на первую страницу «Правды», делаю тебе громкое дело, а ты поможешь мне: начальство любит людей, работающих с напором и с огоньком. Оно в долгу не останется. Ну, понял теперь? Вот тебе и диалектика!

Под утро куча протоколов с разными датами (они доказывали длительность следствия, упорство шпиона и мастерские приемы следователя) была написана и подписана. Сон прошел, мы оба были довольны: получилась складная и красивая история, живой экспромт на тему дня. «Соловьев добьется своего: он вместе со мной попадет в “Правду”, - думал я. — Сделает на мне карьеру».

Вдруг дверь сзади меня растворилась. Соловьев вскочил, вытянулся и щелкнул каблуками:

— Товарищ Народный Комиссар, допрос арестованного шпиона Быстролетова ведет следователь капитан госбезопасности Соловьев.

Ежов подошел к столу. Я изумился: так сильно он поседел и пожелтел за это время. Стал другим человеком.

— Признается?

— У меня все они признаются. Работаю в таком разрезе, товарищ Народный Комиссар!

— Правильно. В пользу скольких держав?

— Четырех, товарищ Народный Комиссар.

Ежов косо посмотрел на меня. Наши взгляды встретились. Узнал ли он?

— Мало.

И маленький человечек со шрамом на лице — русский Марат, как он любил величать себя, засеменил из комнаты.

Мы сели.

— Сильно сдал Николай Иванович: поседел, пожелтел…

— А ты его знаешь?

Я рассказал о троекратном поцелуе.

— Я недавно в вашей следовательской уборной мельком видел в зеркале себя и сейчас понимаю, что эти месяцы мне дались легче, чем ему, — сказал я.

Соловьев исподлобья взглянул на меня и ничего не ответил. Потом молча докончил оформление дела и нажал кнопку звонка.