Пир бессмертных. Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 2

Я помню завтраки на рассвете при бледнеющих звездах в горах среди скал и талого снега. Безлюдье, ветер, холод… И живительные глотки вина, заедаемые краюшкой хлеба. Помню дремотные обеды в монастырском саду, за дубовым столом, на котором пенится крепкая брага в глиняных кувшинах. По синему небу плывут пушистые облака, далеко внизу искрится широкая гладь озера… Лениво Иоланта отмахивается от кур и гусей, которые галдят вокруг и стараются стянуть со стола лакомый кусочек. Помню ужины в сельской корчме, вместе с подвыпившими поселянами. Там, в городе, одно щегольское словцо или рассчитанный жест заставляли Иоланту затворяться наглухо, и вы чувствовали ее, безмерно далекую и холодную, как северное небо. Здесь же душа ее раскрывалась и, видимо, отдыхала. Вот мы курим в кругу деревенских стариков. «В этом году не ожидайте дешевого овса, пани», — хрипит сквозь едкий дым краснорожий фермер, и Иоланта задумчиво кивает кудрявой головой, глядя зелеными глазами в глубины неведомого.

Сейчас они вспоминаются, как сон, эти мгновения короткого счастья. Были ли они? Да. Кажется… Если закрыть глаза и усилием воли освободиться от цепких пут сегодняшнего дня, тогда из сокровищницы, где хранится незабываемое, медленно встанут светлые видения. Как все это было давно…

«Я устала и хочу есть, — Иоланта опускается на корточки. — Дальше не иду». Тогда я прикрываю ее своим телом от косых полос холодного дождя. Мокрыми пальцами достаю ломоть хлеба и кусочек сыра. Она спокойно жует. Натянув поверх ее головы полу своего плаща, я жду и гляжу, как тучи тяжело клубятся над темными полями. Сыро. Холодно. Падающая вода шумит ровно и глухо. Мы одни. Я чувствую ее близость, я оберегаю ее и кормлю — и мне тепло. Боже, как тепло мне в пустом поле, под проливным осенним дождем!

В свинцовом небе на вершинах гор тускло белеет снег. По обеим сторонам потока лес синеет, уходя в туманную даль. Суровая тишина. Угрюмое спокойствие. Мы одни. «Как жаль, что у нас нет крыльев», — жалобно говорит Иоланта, глядя на другой берег. Молча я беру ее на руки и вхожу в воду. Ледяная вода со злобным рокотом бежит мимо. Я чувствую изгиб упругого маленького тела на своей груди. Она — как змейка… Только теплая… Стоя среди потока, я нагибаю голову и нахожу влажные детские губы. Иоланта довольна и пылко отвечает на ласку: «Не надо крыльев, милый! Как хорошо без них!»

По свежим следам оленя в вековом бору мы находим глубокий провал, на дне которого притаилось крошечное озеро. Вверху сомкнулись тяжелые лапы елей, бор стоит кругом, седой и немой… Мы одни. Иоланта купается в черной воде, опавшие листья кружатся вокруг ее тоненького розового тела. Я срываю гибкий прутик и меряю окружность ее талии и своей головы. Они равны. Иоланта очень довольна, она смеется: «Вот лесная сказка — большой Пан подглядывает, как плещется в черном озере маленькая Дриада». Она шалит и кокетничает, пока мое самообладание не приходит к концу: сильной рукой я хватаю ее за огненно-красные волосы и вытаскиваю на траву, еще обрызганную утренней росой.

В те счастливые минуты я ни о чем не думал. Просто подставлял лицо солнцу и сидел, обняв молодую жену и закрыв глаза от чувства покоя и удовлетворения. Как-то друзья предложили веселую поездку на курорт большой и шумной компанией.

— Ну нет, — закричали мы оба, нам нужна природа и полное, абсолютное одиночество.

— Какое же это абсолютное одиночество, раз вы бродите вдвоем?

Мы с Иолантой недоуменно переглянулись.

— Бывая одной, — позже сказал мне она, — я чувствую, что не все мое «я» бывает со мной. Это — ложное одиночество. Совершенно, по-настоящему одна я только вдвоем с вами. Поэтому отдых и успокоение дает мне лишь уединение, при котором я вся здесь нераздельно — я сама и моя вторая часть — вы.

Так мы нашли друг друга и друг в друге обрели себя.

И вот однажды я снова обратил внимание на то, о чем стал уже забывать, — на печальное и пустое выражение ее глаз. Заметил, и снова забыл. А потом уловил опять эту беспредметную тоску во взоре, скользящую поверх людей и вещей.

Беспредметную ли? Я встревожился. Мысленно перебрал все элементы нашего быта. Она никогда не жаловалась… Ничего не просила… Как будто бы все шло хорошо, с каждым днем все лучше и лучше… У нас было немного желаний, но то, что мы желали, оказывалось исполнимым. Уж не жалела ли Иоланта о потерянной свободе? Положа руку на сердце, я отвечал себе «нет», потому что ничем не ограничивал ее в нашем браке, ни одним вопросом, ни одним взглядом. Нет, контроля не было. Неизбежные ограничения вытекали для обеих сторон из добровольно принятых на себя обязательств.

Я начал приглашать гостей, каждый вечер возил жену в театр, дансинги. Вышло хуже: среди веселой суеты еще заметнее казались ее тоскливые взгляды и печальная рассеянность. Я терялся в догадках. Не верил себе, потихоньку наблюдал и снова убеждался в том же: моментами Иоланта напоминала зверька в клетке, маленького и слабого, сознающего невозможность сломать железные прутья и лишь с покорной грустью глядящего вдаль, в недоступные просторы свободы.

— Мадам нездорова, — доложила как-то горничная, когда Иоланты не было дома.

— Что с ней?

— Не могу понять. Она как будто во сне. Ничего не говорит, но… Спросите ее сами.

В тот вечер я был очень взволнован. Иоланта, сидя в кресле, рассказывала что-то. Я видел, какие усилия делает она над собой, чтобы поддерживать разговор.

— Вы больны, Иола?

— Нет.

— Но у вас странный вид.

С выражением отчаяния и тоски она глядит куда-то вверх.

— Я устаю в последнее время.

— Так позовем врача.

Страдальческая гримаса. Умоляющий жест.

— Не надо… Ради Бога.

С этого вечера под предлогом усталости она часами просиживала в кресле, опустив голову на грудь.

Потом ответы Иоланты стали короче. Иногда невпопад. Она уходила в другой мир, из которого возвращалась нехотя и с трудом. Каждый день приносил усиление ранее подмеченных странностей: молчание становилось упорным, попытки добиться ответа и весело расшевелить ее вызывали на глазах слезы. Иногда движения ее казались совершенно машинальными, она выполняла чужую волю, как заведенный автомат.

— Вы больны. Что с вами? — тревожился я.

— Что? — после некоторого молчания, точно с трудом поняв вопрос, отвечала Иоланта. — Больна?

Секунду она глядела на меня без всякого выражения. Потом отворачивалась и лицо кривилось гримасой страдания.

— Оставьте меня, — шепотом отвечала она. — Мне ничего не надо. Я здорова.

И вот настал, наконец, день, когда мучительная непонятность выяснилась. Утром кое-как горничной удалось поднять Иоланту с постели, накинуть халат и усадить в кресло. Но вечером, когда я вернулся, она с испуганным видом прибежала ко мне.

— Мадам очень плохо.

Мы поспешили в спальню. Я рванулся вперед с вопросами, но взглянул на жену — и остановился молча: это уже не была Иоланта.

— Скорее, Анна! Позовите доктора!

— У нас во дворе живет молодой врач… Может быть, его?

— Все равно. Только быстро, не теряйте времени.

Врач оказался сухощавым парнем с загорелым веснушчатым лицом и непослушными вихрами выцветших волос. Он был °Дет в пыльный и мятый спортивный костюм.

— Извините, я прямо со стадиона, — возбужденно начал он, Энергично тряся мне руку и заметив мой взгляд, скользнувший по его одежде. — Грандиозный скандал: «Славия» всыпала «Спарте» восемь на три! Ну и дела, пане!