Пираты южных морей

Однажды в гавань Льюиса для пополнения запасов пресной воды зашел бристольский барк, державший курс на Кубу и груженный дорогими одеждами и шелками. Сам капитан сошел на сушу и провел в таверне часа два или три. Как раз в это время там же оказался и Леви, и разговор зашел о Блускине, Английский капитан, старый морской волк с поседевшими висками, слушал его байки с нескрываемым презрением.

— Я слишком долго плавал в Китайском море и Индийском океане, — заявил он, — чтобы бояться какого-то там свинячьего пирата-янки вроде этого Блускина. Сколько мне пришлось перевидать джонок с кучей китаёз, вооруженных своими пукалками, а здесь… Лично мне ни разу не приходилось слышать, чтобы эти ваши блускины нападали на что-нибудь, кроме испанских каноэ да каботажников янки!

Леви ухмыльнулся.

— И все же, ваше храбрейшество, — процедил он, — я бы на твоем месте держался от Блускина подальше. Я слышал, он тут неподалеку чистит свою посудину, так что смотри, сунешься поближе — неприятностей не оберешься.

На это англичанин лишь в ответ лишь разразился нецензурной бранью по адресу этого самого Блускина и заявил, что завтра, при благоприятной погоде и ветре, он намерен сняться с якоря и выйти в море.

Леви снова рассмеялся.

— Жаль, меня здесь не будет, а то бы я посмотрел, что из этого выйдет. Сегодня вечером мне надо подняться по реке, повидаться с девчонкой, и вернусь я денька через три или четыре, не раньше.

На следующий день английский барк, как и обещал капитан, поднял паруса, а ночью весь Льюис бодрствовал едва ли не до утра, глазея на красное зарево, полыхающее на юго-востоке. Через два дня чернокожий сборщик устриц из Индиан-Ривер принес весть, что пираты стоят в заливе и перевозят со своего большого корабля на берег тюки с товарами и укладывают их на пляже под брезентом. Он также рассказал, что в Индиан-Ривер прознали, будто Блускин напал на английский барк, сжег его и убил капитана и всю команду, за исключением трех человек, присоединившихся к пиратам.

Возбуждение, в которое пришла вся округа после столь ужасного происшествия, еще только начало спадать, как случилось еще одно. Однажды днем в гавань Льюиса зашла шлюпка с пятью мужчинами и двумя женщинами на борту. То оказался баркас чарлстонского пакетбота, направлявшегося в Нью-Йорк. Главным на баркасе был первый помощник капитана. Вот что он рассказал. Километрах в пятидесяти к юго-востоку от мыса Хенлопен их судно захватили пираты. Они напали ночью и практически не встретили сопротивления. Возможно, это обстоятельство и спасло всем им жизни, ибо напавшие не чинили убийств и насилия. Тем не менее офицеров, пассажиров и команду обобрали до нитки и бросили в шлюпках на произвол судьбы, сам же корабль был сожжен. Ночью баркас разминулся с остальными несчастными, и некоторое время спустя после рассвета его пассажиры узрели Хенлопен.

Здесь следует упомянуть, что судья Холл составил об этих двух инцидентах отчет и вместе с первым помощником капитана пакетбота отправил его в Филадельфию. Однако, в силу некоторых причин, прошло почти целых четыре недели, прежде чем из Нью-Йорка выслали военный шлюп. Пираты тем временем избавились от добычи, сложенной под брезентом на берегу залива Индиан-Ривер: часть загрузили на два небольших шлюпа, а остальное на повозках отправили куда-то в глубь материка.

7

Леви говорил английскому капитану, что собирается погостить у одной из своих подружек дня три или четыре. Однако его отсутствие продлилось недели две. А затем он вдруг объявился — так же внезапно и неожиданно, как и в первый раз. Хайрам как раз ужинал, когда отворилась дверь и вошел Леви, повесив свою треуголку так беспечно, словно и выходил-то лишь на часок. Он был явно чем-то недоволен и, мрачный, сел за стол, не проронив ни слова, лишь оперся подбородком о кулак да сердито созерцал кукурузную лепешку, пока Дина подавала ему тарелку и столовые приборы.

Появление брата, казалось, напрочь лишило Хайрама аппетита. Он отодвинул тарелку и молча смотрел, как Леви, словно голодный волк, накинулся на яичницу с беконом. Завершив трапезу, он набил трубку, склонился над очагом и, выуживая уголек, сказал:

— Слушай, Хайрам! Я, видишь ли, был в Филадельфии, улаживал то дельце, о котором рассказывал тебе, когда вернулся домой в первый раз. Понимаешь? Ты хоть помнишь? Твой котелок способен это переварить? — Леви оглянулся через плечо, ожидая ответа. Не получив такового, он продолжил: — Сегодня вечером ко мне придут два джентльмена из Филадельфии. Это мои друзья, и нам предстоит деловой разговор, так что, Хай, дома тебе оставаться не нужно. Можешь прогуляться, усек? — И затем добавил с ухмылкой: — Можешь сходить к Салли.

Хайрам отодвинул стул, встал и прислонился спиной к стене рядом с камином.

— Я останусь дома, — объявил он.

— Но я не хочу, чтобы ты оставался дома, Хай. Мы будем говорить о делах, и ты должен уйти!

— Я останусь дома, — только и повторил Хайрам.

Лицо Леви потемнело. Он заскрежетал зубами, и миг-другой казалось, что вспышка гнева неминуема. Однако ему удалось взять себя в руки.

— Ты… осел… полоумный идиот, — процедил он сквозь зубы. Хайрам и бровью не повел. — А что касается тебя, — Леви повернулся и злобно уставился на старую негритянку, убиравшую посуду, — поставишь на стол угощение и немедленно уберешься отсюда. И пока я не позову тебя, носа не смей показывать на кухне. А если посмеешь вынюхивать, я вырву у тебя сердце. — И он добавил еще парочку выражений, которые не употребляют в приличном обществе.

Примерно через полчаса явились друзья Леви. Первый — невысокий и очень худой, на вид типичный иностранец. Он был одет в старый черный костюм, серые вязаные чулки и башмаки с медными пряжками. Второй посетитель также несомненно происходил из иноземцев, а его одеяние свидетельствовало о принадлежности к матросской профессии: парусиновые бриджи, тяжелый бушлат и ботфорты до колена. Его опоясывал красный кушак, и раз, когда бушлат несколько оттопырился, перед глазами Хайрама мелькнула рукоять пистолета. Это был сильный и коренастый мужчина, с низким лбом и бычьей шеей; щеки его и подбородок поросли давно не бритой иссиня-черной щетиной. Его голову покрывала красная косынка, поверх которой была нахлобучена треуголка, окаймленная выцветшей золотой тесьмой.

Леви сам открыл им дверь и еще на пороге обменялся со своими гостями несколькими словами — на иностранном языке, так что Хайрам совсем ничего не понял. Ни один из них с хозяином дома так и не заговорил: коротышка то и дело поглядывал на него украдкой, а громила только хмурился, в остальном же они совершенно не удостоили мельника вниманием.

Леви закрыл ставни, запер наружную дверь на засов, а к той, что вела из кухни в комнату, приставил стул. Затем сии достойнейшие мужи расселись за столом, с которого Дина успела убрать только часть посуды, и всецело погрузились в изучение каких-то бумаг: громила вытащил целую связку их из кармана бушлата. Переговоры велись на том же иностранном языке, на котором Леви заговорил при встрече, — для ушей Хайрама совершенно непостижимом. Временами, обсуждая какой-то вопрос, Леви и его приятели срывались на крик, а иногда, наоборот, говорили чуть ли не шепотом.

Дважды высокие часы в углу отбивали время, однако Хайрам на протяжении всей этой затянувшейся дискуссии стоял молча и совершенно неподвижно, почти не мигая, уставившись на три головы, склонившиеся друг к другу над разбросанными в тусклом мерцающем пламени свечи бумагами.

Внезапно разговор прекратился, и по полу заскрежетали стулья. Леви встал, подошел к буфету и извлек из него бутыль яблочной водки Хайрама, проделав это так спокойно, будто она принадлежала ему. Затем поставил на стол три стакана и кувшин с водой, и все трое без малейшего стеснения принялись угощаться.

Наконец гости вышли из дома и двинулись по дороге. Леви какое-то время стоял на пороге, смотря вслед размытым фигурам, пока те совсем не растворились во мраке. Затем развернулся, вошел в дом, закрыл дверь, поежился от холода, глотнул еще немного водки и отправился спать, так и не сказав Хайраму ни слова: видать, сильно на него обиделся.

Хайрам же, оставшись в одиночестве, так же молча и неподвижно постоял какое-то время, затем медленно огляделся по сторонам, пожал плечами, словно пробудившись ото сна, взял свечу и вышел из комнаты, бесшумно затворив за собой дверь.