Писатель: Назад в СССР

Я посмотрел на него несколько секунд, привыкая.

Теперь можно было напяливать и бескозырку, а также патронташ и портупею с маузером. В этом виде меня и привели на съемочную площадку. Она представляла собой декорацию комнаты, обставленной во вкусе богатых людей начала века. Гобелены на стенах, кресла с гнутыми ножками, рояль, фальшивые окна с не менее фальшивым пейзажем за ними. Все это освещалось с разных сторон, так что ни предметы, ни люди, здесь находящиеся, не отбрасывали тени. Людей, кстати, было более, чем дофига.

Не думаю, что здесь присутствовали посторонние. Это же не натурные съемки. Все, включая актеров — их можно было отличить по костюмам и гриму — находились на ногах. Сидел только один человек — режиссер. Он сосредоточенно изучал какие-то бумаги, потом вынул из нагрудного кармана «вечное перо», подмахнул листы и передал юркому человеку в костюме-тройке и круглых очках. Тот взял их, удовлетворенно кивнул и покинул площадку. Остальные остались на месте. Наконец, Григорий Фомич обратил внимание на присутствующих.

— Так, — сказал он. — Объясняю задачу… Екатерина Румянцева сидит в особняке своего жениха и ждет его возвращения. Ей тревожно, потому что Гражданская война докатилась и до Сибири. У них в уезде пока тихо, он находится на нейтральной территории, но ее жених, золотопромышленник Севрюгин, уехал в город, чтобы разузнать, скоро ли к ним придут белые.

Он похмыкал, воздел палец кверху и продолжил скороговоркой:

— От этого зависит их с невестой судьба. Однако совершенно неожиданно в поместье приезжает отряд красных, которыми командует бывший балтийский матрос Желтов… Мы снимаем сцену его появления в зале, где музицирует Румянцева. Чекист входит один, оставив своих бойцов в соседних помещениях. Как крестьянскому сыну, ему любопытно взглянуть на барышню, но вместе с тем, он хочет узнать о Севрюгине… Это общая экспозиция, теперь собственно мизансцена… — он кивнул на Трегубову. — Румянцевой тоже любопытно, хотя и страшно. Она слышала о красных разные ужасы, тем более — о петроградских матросах. Ей чудится, что вот-вот ворвется чудовище и растерзает ее, а входит-то обыкновенный парень… Трегубова, ты учти, в этой сцене важно не переиграть, ведь она определяет всю историю их дальнейших отношений… Краснов, вы тоже постарайтесь обойтись без наигрыша, ведите себя так, как поступили бы вы сами, с учетом вот этих всех обстоятельств, что я вам излагаю. Сначала репетируем… Трегубова, садитесь к роялю… Так, что здесь? Сначала вбегает горничная… Молчанова, приготовьтесь…

Настя подошла к роялю, села на вращающийся табурет, открыла крышку, положила пальцы на клавиши. Не раздалось ни звука. Понятно, звук будут писать потом. Актриса в платье горничной выскочила из декорации через двустворчатую дверь.

— Начали! — скомандовал режиссер.

Дверь распахнулась, на площадке появилась Молчанова, вернее — по сценарию — горничная Глаша.

— Что там за шум, Глаша? — спросила ее Румянцева, в облике и взгляде которой мало что осталось от Анастасии Трегубовой.

— Солдаты, барышня! — выпалила та, будто и вправду чего-то испугалась.

— Какие еще солдаты? — терпеливо осведомилась барышня.

— С ружьями!

— Экая же ты бестолковщина… — вздохнула Румянцева. — В погонах или без?..

— В кожанках, барышня!

— А офицеры среди них есть?

— Нет, конечно! Это красные! Матрос у них главный!

Барышня вскочила, прижала стиснутые руки к груди, но справилась с собой и произнесла:

— Пригласи же матроса, Глаша…

— Краснов, на исходную! — скомандовал Мякин.

Я тоже вышел из декорации, лихорадочно припоминая свои реплики и последовательность действий. Вслед за мною за двери выскочила Молчанова, кивнула мне. Я сдвинул бескозырку на затылок для пущей лихости, поправил портупею и снова шагнул на съемочную площадку. Первое, что я увидел — это откровенно враждебный взгляд Насти, направленный на меня… Нет, не Насти, конечно, а Екатерины Румянцевой. Я вспомнил, мы же репетировали эту сцену… или не эту? Ладно, что он там говорит?..

— Вы здесь хозяйка? — гаркнул я.

— Стоп-стоп-стоп! — вмешался Григорий Фомич. — Не рявкайте, Краснов, вы не на палубе линкора… Вы лихой парень, вам нравится барышня, хоть она и из враждебного класса… Вот бескозырочку-то вы правильно заломили… Это хорошо… Под бескозырочку и настроение должно быть… Чуете? На исходную!..

Я опять вышел за дверь и снова зашел в декорацию залы. Теперь я не спешил, неспешно оглядел помещение и как бы между прочим поинтересовался:

— Вы здесь хозяйка?

Глава 18

Второй мой выход на съемочную площадку понравился режиссеру больше, но все-таки погонял он и меня, и настоящих актеров, участвующих в этом эпизоде, еще около часа, прежде чем велел отдохнуть перед съемкой. Честно говоря, я уже был весь в мыле, а ведь мы еще не отсняли ни одного кадра! М-да, работенка у киношников… Это тебе не по красной дорожке красиво пройтись. В перерыве мне подправили грим, напоили холодной водой и дали возможность посидеть под вентилятором. Все-таки «юпитеры» — осветительные приборы — жарили, как полуденное летнее солнце.

И вот снова раздалась команда вернуться на площадку. И если на репетиции весь эпизод мы проходили разом, то съемка велась поэтапно, в зависимости от раскадровки. Или как-то так. Я не слишком хорошо разбираюсь в этом деле. Когда все дубли были сняты, Григорий Фомич объявил рабочий день оконченным. Можно было смывать грим и переодеваться. Я чувствовал себя выжатым, как лимон. В горячем цеху и то было легче. Утешало лишь то, что за участие в кинофильме мне полагалась зарплата.

Когда я умылся и переоделся в свое, меня нашел тот самый юркий человечек в круглых очках, который оказался директором картины товарищем Фальцманом. Он и сообщил, что должен со мною заключить договор на участие в фильме «Умирает последней» в качестве исполнителя одной из главных ролей. Из договора следовало, что оплата мне будет начисляться по первой категории, двести пятьдесят рублей в месяц за съемочный период и сто шестьдесят во время простоя. Не так уж и плохо, если учесть, что я не народный артист и не яркое дарование. И это еще не все! Мне полагался разовый гонорар в размере двух тысяч рублей после окончания съемок. Так что игра стоила свеч.

— А нельзя ли от всей этой роскоши получить аванс? — спросил я у директора.

— Если Григорий Фомич подпишет, то я не возражаю, — ответил Фальцман. — Сто шестьдесят рублей, как за вынужденный простой… Пишите заявление.

Вот это я понимаю, пошли дела!

Он вынул из портфеля чистый лист бумаги и дал мне авторучку. Под его диктовку я написал заявление на получение аванса, и директор кинулся ловить режиссера, чтобы получить у него подпись. Мякин подмахнул почти не глядя, и Фальцман направил меня в бухгалтерию студии. Я покинул павильон и отправился к административному зданию. Хорошо, что рабочий день еще не закончился. В бухгалтерии тоже не слишком долго меня мурыжили, так что вскоре я положил себе в карман шестнадцать червонцев и в превосходном настроении отправился домой.

Естественно, я зашел в «Гастроном» и набрал продуктов. Надо было кормить и себя, и родственницу, которая была лишь в самом начале трудового пути. Я очень надеялся на то, что удастся сгладить конфликт между Надей и Марианной Максимовной, и потому сверх обычных макарон, консервов, картошки и прочего чая купил торт «Ленинградский», дабы устроить дружеское чаепитие. С этой поклажей я пересек порог квартиры осторожно, словно ступал на минное поле. Тихо. Ладно. Разулся и сразу поволок покупки на кухню. Там выгрузил их на стол и начал распихивать по холодильнику и шкафчику.