Письма из ссылки

Меры административного нахрапа сами по себе не имеют ничего общего с правильным курсом. Это есть расплата за неправильный курс. Попытка Рыкова приписать аппозиции стремление увековечить рыковские меры из арсеналов военного коммунизма злобно нелепа. В обходах дворов, возрождении заградительных отрядов и пр. оппозиция с первых же дней видела не начало нового курса, а только банкротство старого. 107-я хлебозаготовительная статья не есть орудие ленинского курса, а костыль рыковской политики. Пытаясь подкинуть оппозиции в качестве "программы" те меры административной дезорганизации хозяйства, за которые он сам целиком отвечает, Рыков поступает как все мелкобуржуазные политики, которые всегда в таких случаях натравливают мужика на коммуниста как на "грабителя" и "экспроприатора".

Что означал февральский сдвиг? Признание отставания промышленности, угрожающей дифференциации деревни и грозной опасности со стороны кулака. Что отсюда вытекало в качестве новой линии? Перераспределение народного дохода от кулака в сторону промышленности, от капитализма к социализму, ускорение развития промышленности как легкой, так и тяжелой.

В противовес февральской статье "Правды", которая только повторяла в этом вопросе оппозицию, Рыков видит причину хлебозаготовительного кризиса не в отставании промышленности, а, наоборот, в отставании сельского хозяйства. Такое "объяснение" есть издевательство над партией и рабочим классом, обман партии и рабочего класса, чтоб обосновать поворот направо. Это старая установка устряловских профессоров.

Что сельское хозяйство наше раздроблено, распылено, отстало, имеет варварский характер; что отсталость сельского хозяйства является основной причиной всех трудностей, это, разумеется, бесспорно. Но требовать на этом основании, как делает Рыков, передвижки средств от промышленности в сторону индивидуального крестьянского хозяйства -- значит выбирать не просто буржуазный, а аграрно-буржуазный, реакционно-буржуазный путь, изображая из себя советскую карикатуру на "антикапиталистических" земских народолюбцев 80-х годов.

Поднять сельское хозяйство вверх можно только через промышленность. Других рычагов нет. Между тем промышленность наша ужасающе отстает по отношению к данному распыленному, отсталому, варварскому крестьянскому хозяйству -- отстает не только по отношению к его общим историческим потребностям, но и по отношению к его платежеспособному спросу. Смешивать воедино два вопроса: об общей исторической отсталости деревни от города и об отставании города от рыночных запросов сегодняшней деревни -- значит сдавать гегемонию города над деревней.

По типу своему наше сельское хозяйство бесконечно отстало даже по сравнению с нашей очень отсталой промышленностью. Но сделать отсюда тот вывод, что этот вековой результат закона неравномерного развития разных частей хозяйства может быть устранен или хотя бы смягчен путем сокращения и без того недостаточных средств на индустриализацию, совершенно то же самое, что предлагать бороться с безграмотностью путем закрытия высших учебных заведений. Это означает подсекать самый ствол исторического прогресса. Несмотря на несравненно более высокий свой, по сравнению с сельским хозяйством, технико-производственный тип, наша промышленность не только не доросла еще до ведущей и преобразующей, т. е. до подлинно социалистической роли по отношению к деревне, но не удовлетворяет даже и текущих товарно-рыночных ее потребностей, задерживая тем самым ее развитие. Именно отсюда и вырос хлебозаготовительный кризис, а вовсе не из общей исторической отсталости деревни и не из мнимого забегания промышленности вперед.

15 февраля "Правда" учила, что три урожая "-не прошли даром", что разбогатела деревня, т. е. прежде всего кулак, и что при отставании промышленности это неизбежно привело к хлебозаготовительному кризису. В полном противоречии с этим объяснением Рыков считает, что ошибка руководства за последние годы состояла, наоборот, в чрезмерном форсировании индустриализации; что нужно замедлить ее темп; что нужно уменьшить долю индустриализации в общенародном доходе; что "освободившиеся" таким путем средства нужно направить на поддержку сельского хозяйства, прежде всего в его индивидуальной форме как господствующей. Такими путями Рыков рассчитывает "в очень короткий срок удвоить урожай с десятины". Но Рыков молчит насчет того, как же этот удвоенный урожай будет реализоваться на рынке, т. е. обмениваться на продукты промышленности при еще более задержанном темпе развития этой последней?

Рыков не может не ставить перед собой этого вопроса. Удвоенный урожай означал бы упятеренную или удесятеренную товарность сельского хозяйства, а значит, и во много раз возросший промышленно-товарный дефицит. Рыков не может не понимать этого простейшего соотношения вещей. Почему же он не раскрывает нам секрета будущих своих побед над долженствующей чудовищно возрасти диспропорцией. Потому что еще время не приспело. Для правых политиков разговор есть серебро, а молчание -- золото Рыков и так израсходовал в своем докладе слишком много серебра. Но не трудно догадаться и о рыковском золоте Возросшая сельскохозяйственная товарность при замедленном темпе промышленного развития означает не что иное, как возрастающий ввоз иностранных товаров. Для деревни, да и для города. Никакого другого пути нет и быть не может. Зато этот единственный путь обнаружится так неотразимо, давление возросшей диспропорции будет так грозно, что Рыков решится разменять свое резервное золото и вслух потребует отмены или равносильного ей ограничения монополии внешней торговли. Это и есть тот самый правый план, о котором наша платформа говорила в порядке предвиденья и который теперь еще не целиком, но уже в виде солидной порции вынесен на открытую трибуну.

Задатком под этот план является, как вытекает из всей речи Рыкова, повышение хлебных цен. Это премия в первую голову кулаку. Она даст ему возможность еще увереннее вести за собой середняка, которому кулак объяснит: "Вот видишь, я заставил себя с лихвой заплатить за убытки по 107-й статье. В борьбе обретем мы право свое, как говорят наши учителя-эсеры". Дельцы-чиновники, надо думать, утешают политиков тем соображением, что переплату на зерне можно будет наверстать на других видах крестьянского сырья, так что общий баланс города и деревни не изменится в ущерб городу. Но такие соображения имеют явно шарлатанский характер. Во-первых, рабочий потребляет хлеб, а не техническое сырье, значит, по рабочему бюджету повышение хлебных цен ударит неизбежно. И, во-вторых, и на других крестьянских продуктах не удастся отыграться, раз принято решение загладить рублем последствия левого зигзага. Маневры отступления вообще совершаются чаще с ущербом, чем с прибылью, тем более такое беспорядочное отступление, каким являются июльские решения по сравнению с февральскими

Даже в качестве меры исключительной, чрезвычайной, вроде 107-й статьи наизнанку, повышение хлебных цен таит в себе огромную опасность, ибо усугубляет те самые противоречия, из которых вырос хлебозаготовительный кризис. Повышение хлебных цен -- не только удар по потребителю, то есть по рабочему и прикупающему хлеб бедняку; не только премия кулаку и зажиточному, но и усугубление диспропорции. Если промышленных товаров не хватало при старых ценах на хлеб, тем более их не хватит при более высоких ценах и возросшем количестве этого хлеба. Это означает новый рост промышленно-товарного голода и дальнейший рост дифференциации деревни. Бороться с хлебозаготовительным кризисом путем повышения хлебных цен -значит становиться обеими ногами на путь обесценения червонца, т. е, другими словами, утолять жажду соленой водой, подбавляя к ней соли. Так обстояло бы дело даже если бы речь шла об изолированной, исключительной мере. Но повышение хлебных цен у Рыкова совсем не исключительная, не чрезвычайная мера. Повышение хлебных цен входит попросту необходимой частью в рыковскую политику сползания к капитализму. Инфляция на этом пути есть только техническая "подробность".

По поводу инфляционной опасности Рыков многозначительно говорит: "Покупательная способность рубля держится пока что прочно". Что значит "пока что"? Это значит до реализации нового урожая по повышенным ценам и при нехватке промышленных товаров. Когда же ударит инфляция, Рыков скажет рабочим, реальная плата которых неизбежно при таком положении поползет вниз: "Я же говорил вам, пока что". И тогда начнет разворачивать те части своей программы, о которых молчит теперь. Без удара по монополии внешней торговли нельзя выйти на дорогу неонэпа.

Одновременно с победителем Рыковым и по тем же вопросам выступал в Ленинграде побежденный Сталин. В своей совершенно беспомощной речи -- ее прямо неловко читать-- Сталин изображает инфляционную премию верхам деревни за счет рабочих и бедноты как новое укрепление смычки (которое по счету?). Сталин и не пытается указать, как он думает выбраться из противоречий, выдернув хвост 107-й статьи и тут же увязив нос в трясине повышения цен. Сталин просто повторяет набившие оскомину общие фразы о смычке, как будто проблема смычки решается фразой, формулой, клятвой; как будто кто-нибудь кроме послушных чиновников может поверить тому, что четвертый хороший урожай способен каким-то чудом выровнять ту диспропорцию, которую обострили три предшествующих урожая. Сталин боится правого рыковского ответа, но не решается и на ленинский. Сталин выжидает. Сталин отсиживается, занимаясь аппаратными передвижками. Сталин теряет время, думая, что выигрывает его. После судорожной февральской встряски перед нами снова хвостизм во всей своей жалкой беспомощности.