Письма из замка дракона 2/3

Только еще одно. Интересно, что тут, значит, не рыцарь должен приходить на свидание с цветами и пытаться с их помощью выразить свои чувства, а дама. Вот что получается, когда он – один, а нас – много.

Вдруг подумала: а вот как Тенкутли разобрался бы в смысле сочетания «чилтик и похтик»? Скажем, мак и фиалка. Я имею в виду, ОБЫЧНЫЕ мак и фиалка, а не те разноцветные, что тут выращивают. Я бы сходу перевела это как «не знаю я, люблю иль ненавижу; коли придешь, то упаду в твои объятья – быть может, а быть может, тяжелым чем-нибудь по голове огрею и спущу с высокой лестницы; рискни, лишь если очень любишь, но не вздумай за свою смелость ожидать награды». Не уверена, что он не истолковал бы это гораздо короче как «совсем тупая, путает она такие немудреные сигналы». Так что рисковать не собираюсь. Это я так, раздумываю. Мне как раз нравится, как все придумано, но испытать эту систему я по-настоящему пока не осмеливаюсь.

Пока мне не рассказали, я вообще не вставляла в рамку квадратиков и букетиков, немного спустя со страху использовала васильки, которые называются тут хиухамихтли, а теперь желто-зеленые, ближе к зеленому: кўетлахочитль (молочай), тлилхочитль (цветок ванили), он еще и пахнет очень вкусно, или, лучше всего, канаухочитль (цветок драконова корня – очень смешно, драконов корень, чтобы охладить любовный пыл дракона!), а то и просто пучок травы – это замена зеленому квадратику. Вдруг ему захочется именно ПОГОВОРИТЬ, а мне того и надо. Но пока не заходил. А днем возле него всегда толпа, особенно в тлакўалойане и в немачтилойане.

Вот к чему я упомянула репейник, который нужно повесить на дверь после сегодняшней прогулки. Хотя на самом деле хватит василька. Репейник – это для выражения сильной обиды за что-нибудь, например, ревности: «я вчера так ждала тебя, а ты предпочел не меня, так сегодня я на тебя злая». С моей стороны было бы глупо повесить такой сигнал – Тенкутли ничем меня не обижал. Думаю, что это в любом случае глупо: ревность и злость не привлекут, а еще больше оттолкнут. А ЭТОГО я не хочу.

Уф, кажется, про цветы все.

А теперь – что еще я узнала при расспросах о таком безобидном предмете. Трех фрейлин, Перрайн Пешез, она главный рыбак, Клер Карпье, главный рыбовод, откармливает карпов и черепах, и Жанну Монстрье, она кормит всеми этими вкусностями подвальное чудовище Те-ки, так вот, этих трех буквально заела злобная ревность. Двум первым кажется, что они слишком часто и подолгу отсутствуют, а с какой радости прочие, кого они призывают на помощь ловить или кормить рыбу, меняются, а они – нет. А другие жены пользуются их отсутствием, наговаривают на них, что руки у них грубые и пахнут рыбой. Так им кажется. А может, и не кажется, может, кто-то из жен и правда ловит рыбку в мутной воде, пока они ловят ее в чистом ручье и чистых прудах. Жанна так надолго не отлучается, но тот же запах рыбы ей мешает тоже. А кроме того, хоть чудовищный Те-ки внушает ей меньший страх и отвращение, чем остальным, а иначе она бы на эту работу, небось, не согласилась, но и она все же его побаивается, а ей все время приходится оказываться близко к нему.

А ученица Карин злится потому, что никак не получит звание мастера, остается ученицей, помогает главному повару Каролине Кусинье. И давно уже считает, что готовит не просто так же умело и вкусно, как она, а много лучше ее. Но та считает иначе и не хочет и слышать о том, чтобы признать Карин мастером, так что она уже отчаялась.

Как тебе история с лодкой, братец?

Видишь, как бывает: то я все время канючила, чтобы ты передавал родителям мои письма, а ты отказывался, а теперь наоборот, надеюсь, ты НЕ расскажешь им об этой истории. К чему их зря тревожить, ведь опасность позади, а мы с фрау Мем теперь стали умнее. И случайно не упустим акалпечтли.

Остаюсь, может быть, неверно истолковавшая твои намеки, но все же не заслужившая таких упреков, какими ты меня осыпаешь в письмах,

Твоя даже преданная и даже в Циуатлане кецалькўецпалина сестричка

Юлия

P.S. А золотой печатью своей – вдруг она и впрямь из дьявольского золота, а не добытого в горах – я больше не пользуюсь и попрошу курьера ее тебе передать с этим письмом. Умоляю, будь с ней осторожным, не пробуй использовать по назначению, мало ли что может произойти при ее оттиске. Вдруг только самый первый раз, который я уже использовала в прошлом письме, был безопасным, а при следующем, даже исполненном благочестивейшим и бескорыстнейшим из братьев-доминиканцев, она вызовет своего хозяина?! Лучше сдай от греха в переплавку и на чеканку монет, что ли, а то продай ювелирам – им все равно, откуда золото.

32Б. Юлия – родителям

Сент-Этьен на Луаре, дом на Купцовой улице пятый от площади.

Родителям девицы Юлии Сент-Эмбре (втайне от брата Клода!).

От их дочери Юлии.

Понедельник, 18 марта 1476 года от РХ

––

Здравствуйте, любимые мои!

Передаю вам письмо как в прошлый раз – тогда ведь получилось.

А вообще-то есть еще возможность, очень смешная. Доктор Акон предложил, если подозрение, что за приходящим письмоносцем следят, что и кому он передает, а письмо нужно доставить совсем тайно, он может выделить мне специальную почтовую крысу. Ну, как бывают почтовые голуби. Притом она может зубами ухватить и дотащить письмо побольше, чем можно голубю на лапку привязать. Конечно, не так далеко, и через горы не перелетит. Но он её сам заодно с письмом Клоду доставит и высадит где-нибудь в городе осторожно, без наблюдателей, а уж по городу она доберется. Но это так, на всякий случай.

Клоду тоже написала, причём письмо длинное, и он его вам, небось, опять не даст, но тут его пересказывать не буду – ничего интересного для вас там нет. О цитатах из Писания, о расчетах стоимости драгоценностей, о том, как я обвела вокруг пальца Филиппа де Коммина (вы, наверное, уже устали от моих рассказов об этом), о том, как мы считали, сколько храмов и городов Сент-Этьен, в общем, всякая чепуха. Есть и выдумки: как мы катались на лодке и еле спаслись, когда ее подхватило бурное течение – все происшествие выдумано от начала до конца. Совершенно не собираюсь кататься на лодке по здешней реке. Она не только лодку – камни по дну катит. Иногда они там, под водой, сталкиваются с глухим ударом – аж через землю отдается. Не-ет, нашли дуру – в такую реку лодку спускать. А зачем писать выдумки? – спросите вы. А что ему писать? подземного хода, который брат Клод хотел бы, чтобы я нашла, нет, чем можно отравить или хоть усыпить дракона – по-моему, ничем, Марта рассказывала, он на ее глазах в алхимической лаборатории приготовленную кислоту пробовал – хорошо ли получилась – и сразу затем этой кислотой узоры на золоте вытравливал).

Очень рада получить от вас весточку, хоть она и невелика.

Зря вы так сравниваете: в тепанкальи кецалькўецпалина страшно, потому там все новости важные, а дома один-единственный божий пес, так и новостей нет. То есть сравнивать-то можно. Но я же по дому скучаю, так что мне и не страшные новости интересны.

Да и про Клода На-самом-деле-не-сент-эмбрэ я знаю только, что он у вас поселился, а вот какие неприятности успел причинить, не знаю.

По нашему договору должен был вести себя тише и ниже воды и травы, но, во-первых, с ним уже все ясно насчет того, насколько он считает себя связанным своим словом, во-вторых, он может и нечаянно… ну, не знаю… впереться на кухню и распугать маминых подруг, обсуждающих блюда готовящегося обеда и последние сплетни… или в кабинет, когда там у папы важный клиент, которому не понравится уже то, что кто-то может нарушить конфиденциальность торговых переговоров, тем более – когда это какая-то странная для дома негоцианта личность. Вряд ли у Клода хватит ума изобразить простого монаха, приглашенного, как водится, к обеду, чтобы сделать угодное Богу и Церкви дело, заработав чуть-чуть больше возможности попасть в рай и не прослыть в городе плохим христианином. Он хвастлив и неумен, и даже в своих собственных интересах не способен, боюсь, держать язык за зубами и удержаться от намеков, какой он важный человек. Ибо зачем власть, если ей нельзя пользоваться? А основная польза от большой власти та, что ее признают те, у кого ее меньше.

Есть коварные люди, для которых все наоборот: им доставляет удовольствие скрытно повелевать другими так, чтобы те ни о чем не догадывались. И таких должно быть довольно в инквизиции – с ее-то стремлением сохранить все в тайне! И то, что нужно на самом деле утаивать, и то, что незачем; и то, что можно, и то, что нипочем не удастся. Но это стремление инквизиции в целом, и стремление большинства из них, но все-таки не все инквизиторы считают его для себя обязательным. Как будто у тщеславных оно противоречит их пониманию власти, вернее, не пониманию, а ощущению, не думаю, что они что-то такое понимают. А если кто и понимает, то не Клод.

Противоречие получается не так уж часто, ведь те, перед кем они могут быть откровенными, и показывают свою власть такой, какой ощущают – как власть над жизнью и смертью людей, власть причинить им мучения – эти люди уже никому не расскажут. А прочим хватает их тайной власти и догадок окружающих.

Но в моем редком случае противоречие получилось. Я должна была увидеть их такими, каковы они есть, иначе не испугалась бы их больше, чем дракона, и не отправилась бы в уготованную мне ими миссию. То есть это они так думали. На самом деле, подозреваю, что отправилась бы, но это у меня характер такой, авантюрный. А они этого не поняли. Хотя наверняка обо мне разузнавали, как я справлялась с некоторыми делами. Отсюда, хотя и не только отсюда, я заключила, что Клод не шибко умен.