Письма к Василию Розанову
Шрифт:
12) Я хотел сказать[57]: «Более оригинальной, творчески-русской фантазии, чем фантазия Жуковского (германская) и Пушкина» (как бы общечеловеческая в самом лучшем смысле, но не особенно оригинальная).
13) Превосходно! В высшей степени точно: «отчуждающийся»[58].
14) Это все великая правда. Прежде любили анекдоты, самые факты жизни.[59] Нынче жизнь, как жизнь, меньше любят. Всегда «искали» чего-то впереди, но в меру, а главное — немногие. Нынче большинство «интеллигенции» помешалось на этом «искании». И Льву Толстому, между прочим, за его искание и «искренность», стоит сотни две горячих всыпать туда… Старый… Безбожник-анафема!
15) Я опасаюсь для будущего России[60]
Если же вы говорите дальше о «спасении души» в смысле церковном, прямом и реальном, т. е. об избежании ада для индивидуальной души и воскресении новой, высшей плоти, а не в смысле душевной «гармонии» на земле, то, конечно, я согласен… Пошли Господи нам, русским, такую метафизику, такую психологию, этику, которые будут приводить просто-напросто к Никейскому символу веры, к старчеству, к постам и молебням и т. д.
16) Печатал я еще раньше 86-го года, начиная с 67 года, довольно много повестей и романов из новогреческой жизни (или из жизни христиан в Турции). В Русском Вестнике от 67 до 82 года, в перемежку с публицистикой. Были и отзывы — разные… Есть отдельное (хотя и не полное) издание; изд. Катковым.
17) Тут у вас сведения биографически не верны. 29–28 лет я решился оставить медицинскую практику и вздумал поступить на консульскую службу… 31 года получил должность секретаря консульства на острове Крите, через 7 месяцев был — не то, чтобы удален оттуда, а переведен в Адрианополь (за то, что ударил хлыстом французского консула в его собственной канцелярии, — одно из самых жизнерадостных моих воспоминаний). Управлял в Адрианополе консульством почти 2 года, потом сам был сделан консулом в Тульче (на Дунае), в Янине (Эпир) и в Салониках (Македония). В 71 году удалился на Афон, мечтая о монашестве… В 73 вышел в отставку и уехал на родину, в свое Кудиново.
В «центры» высшей политической деятельности я «не рвался» тогда, не считал еще себя (до 73 года) способным иметь свои взгляды на высшую политику, а учился у других, которых считал опытнее и даже способнее себя с этой стороны… И начальство, считая меня весьма хорошим политическим практиком и готовя меня, по собственным словам, к значительным повышениям, и не подозревало (также как и я сам этого не думал), что я способен написать политическую вещь, вроде моего первого опыта («Панславизм и греки» в 73 году). В Петербурге изумились, когда узнали, что под псевдонимом Константинов — кроюсь я… Приписывали другим. После этого (42-х лет только!) я и сам в 1-й раз понял, что я на этом пути могу сделать. До тех же пор, с 21-го года, я все стремился создать какое-нибудь замечательное художественное произведение… Все искал лучшего; жег, — и между прочим сжег в Салониках восьмилетний труд мой (5–6 романов в связи из русской жизни 1811–1862 г.). Прежде, чем Зола, о котором тогда еще и помину не было, я начал этот труд в 60-х годах под общим заглавием «Река времен».
Считая себя (с 57 до 77, 72, 73 года) романистом гораздо более, чем публицистом и теоретическим политиком, я центров (столиц) не любил и всегда куда-нибудь из них скрывался; то в Крым на войну (54–57 г.), то в имение матери (не раз), то деревенским врачом у богатых людей (в нижегородской губернии), то в турецкую провинцию на целых Шлет.
Я всегда находил, что художника, поэта, романиста провинция формирует лучше у чем столица (особенно, чем наш Петербург). В Петербурге романисту нужно быть богатым и ездить ко двору. Иначе, что там почерпнешь? А жизнь провинции я всегда любил; не только усадебную, помещичью, но и жизнь губернского города. Уездные города, правда, скучноваты; в них есть только объективная поэзия (в стиле Островского); а субъективно — скучно.
Вот почему я тогда в центры не рвался и службу свою в турецкой провинции очень любил, пока не случился со мной глубочайший
и тяжелый внутренний переворот, после которого я уехал на Афон и задумал в отставку… В течение 10-летней службы консулом, я только на три месяца, один раз, приезжал в Петербург.Консульская роль на Востоке очень деятельна и самобытна. Меньше зависимости на службе нельзя и найти. Князь Горчаков говорил, что для него консул в Турции имеет гораздо больше значения, чем посланник второстепенного западного государства. И был прав.
18) Вот за это[61] спасибо! Не смеешь и верить! Не избаловали люди!..
И за слова о славянофилах — большое спасибо!.. Именно «наивные» верования старых славянофилов противоречили их основной идее.
19) О китайцах. Разве уж так «бесполезен» их «быт»? — Во 1-х, он очень красив в своем роде. На «бесперспективной живописи» отдыхаешь после давнего, наскучившего и неизлечимого, реалистического совершенства греко-европейского искусства. Вообще же полагаю, что китайцы назначены завоевать Россию, когда смешение наше (с европейцами и т. п.) дойдет до высшей своей точки. И туда и дорога — такой России.
«Гоги и магоги» — finis mundi! После этого что еще останется? Без новых диких племен или без способных к пробуждению, что возможно? Вообще — немного человечеству остается, мне кажется… Точные науки ускоряют гибель. «Древо познания» иссушает мало-помалу, «Древо жизни».
20) Верно. Я тогда вовсе не думал[62] об условиях или основаниях общечеловеческого единства, у меня было в виду одно лишь религиозное: православие, единство Востока. Да и вообще сознательное, идейное общечеловеческое единство есть приближение предсмертного смешения, а физиологическое или психологическое единство было и даже сознавалось всегда. Людоед и тот знал всегда, что он человека ест, а не другой вид животного.
21) Ваши слова о труде. За «труд» какой бы то ни было на небесах награды церковь не обещает, а за веру и труд по вере в Св. Троицу и т. д. — да! Не иначе!..
22) Не могу согласиться с вами касательно истории 19-го века. Величественны в этот век были только войны Наполеона I… А «чудовищных форм» в нем я тоже не вижу. Казарменные 6-этажные дома, пиджаки, панталоны, фраки — пошло, некрасиво, ужасно даже, но ужасно не по чудовищности, а по убийственной прозе форм. «Чудовищны» в 19-м веке только машины; но они ведь ведут все к той же «пиджачной» цивилизации.
23) Справедливо ваше указание, что по части фактических иллюстраций у меня «бедно, кратко»… Источники для справок (в Константинополе, в 74 году) были до нельзя скудны… Но я не горевал и писал в надежде, что найдется когда-нибудь человек, по истории более меня специальный, который оценит мою теорию и разовьет ее подробнее и доказательнее… Это ведь не раз бывало; сами знаете.
Гете первый высказал предположение, что кости головы и лица суть ничто иное как ряд более развитых позвонков, а Окен и Карус подтвердили его взгляд…
Быть может, и я наконец-то, встретивши вас, буду иметь возможность сказать: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыка»…[63]
К. Леонтьев
Письмо 6. 19 июня 1891 г., Опт. п
На днях, думая о вас, я вспомнил, что вы, по-видимому, не желаете больше служить в Ельце… Не хотите ли вы, чтобы вас перевели в Москву в одну из гимназий?.. В начале июля здесь собирается побывать Тертий Иванович Филиппов; он, по-видимому, в хороших отношениях с гр. Деляновым и может повлиять на это. Сверх того я и к самому министру народного просвещения имею некоторый ход… Были примеры, что моя рекомендация у него не оставалась без последствий. Впрочем, насчет гр. Делянова я ручаться не могу наверное. Тут нужна обдуманность и осторожность, чтобы не испортить дела. Я имею привычку в подобного рода делах не спешить, а действовать, «подготовивши почву». Что касается до Филиппова, то он мне давний, личный друг, и с ним я могу говорить откровенно; он и насчет других министров дает превосходные советы, ибо знает все в Петербурге.