Письма маркизы

К сожалению, я не имел сегодня в академии возможности осведомиться у вас, дорогая маркиза, какое впечатление произвело на вас принятие г. Буажлена в число бессмертных. Разве не становится все более и более похожей на фарс вся эта торжественность? Энциклопедист Д'Аламбер должен был восхвалять консервативного священника, а консервативный священник сделался преемником Вуазенона, типичного свободомыслящего аббата. Французская академия все более и более превращается из общества ученых в собор духовных лиц и принцев.

Разрешите же мне завтра, после визита к m-lle Леспинас, сопровождать вас во Французскую комедию? Я охотно буду смотреть пьесу моего соперника, если это может доставить мне возможность еще несколько лишних часов дышать одним воздухом с вами.

Иоганн фон Альтенау — Дельфине

Париж, 1 апреля 1776 г.

Глубокоуважаемая маркиза! Не могу не выразить словами, как я был изумлен и поражен. Никогда не мог я даже мечтать о том, что встречу в салоне нашей доброй Юлии такую избалованную светскую даму, как вы! Все, что мне рассказывали о вас, о вашем положении в Версале, о толпе ваших поклонников, которыми вы играете, как бильярдными шарами, вынуждало меня, правду сказать, бояться, что жизнь большого света окончательно заставила вас забыть о существовании другого мира, некогда оспаривавшего право на вашу душу. Когда вы вошли, маленькие двери казались слишком тесными для колыхающихся перьев вашей высокой куаффюры, — и к вам навстречу направилась m-lle Леспинас, худое изможденное существо в монашеском одеянии, протягивая вам свою бледную с синими жилками руку и ласково улыбаясь своими бескровными губами, то взоры всех испуганно посмотрели в вашу сторону, до такой степени чуждым казалось ваше появление в этом кругу! Вы это сами почувствовали и вы сидели в своем роскошном наряде рядом с согнувшейся Юлией, как единственная гостья в этом салоне и были молчаливой слушательницей. Вы с удивлением внимали, когда Бернарден де Сен-Пьер, самый молодой поэт из посетителей этого салона, прочел восторженную оду, посвященную вечному миру, а Д'Аламбер говорил о всеобщем братстве. Я увидел, как вспыхнул в ваших глазах огонек, столь напомнивший мне маленькую графиню Лаваль, когда шевалье Шастеллюкс прочел Вольтеровскую «Похвалу разуму», эту чудную вещь, благодаря которой патриарх заставляет забывать обо всем, что сделано им ложного. Будь на троне Франции такой принц, как Фридрих Прусский, то сбылись бы надежды великого мудреца на его правительство и были бы приняты во внимание его советы. Но существует только один Фридрих! Людовик XVI столярничает, охотится, а в промежутках рисует аллегории. Мария-Антуанетта играет на арфе. О, ты, счастливая Франция, где королям ничего другого не остается делать!

Вы с удивлением слушали единодушные похвалы писателю Ретиф де-ля-Бретон. Его произведение «Развращенный крестьянин» осуждено двором — строгая нравственность которого, ведь, вне сомнений! — как в высшей степени безнравственное сочинение. Я посылаю вам, как обещал, эту книгу. Судите сами! Ее буквально вырывают из рук книгопродавцов, но не столько потому, что хотят увидеть скрывающуюся за ее непристойностями Медузину голову истины, а потому, что самую истину считают непристойной. Не пугайтесь той грязи, которую раскрывает поэт. Пастушеские игры высшего общества, скрывающие грязь под цветами, в действительности, гораздо порочнее.

Руссо изображал добродетель и благоденствие грядущего мира. Его же проповедь — возвращение к природе — стала только предлогом для новой моды. Надо, чтобы пришли еще другие и поднесли безжалостное зеркало к искаженному ужасными пороками лицу общества, для того, чтобы оно, испугавшись, вспоминало о враче, — говорит m-lle Леспинас.

Неправда ли, здесь разговаривают иначе, чем в Версале, который еще более удален от современной умственной жизни, чем луна от земли, — или в Трианоне, где мечтают о близости к природе и семейственной жизни, прогуливаясь между хлевами с мраморными яслями и сидя в хижинах, уставленных мебелью, обитой штофом!

Только когда вы ушли, вы снова стали маркизой Монжуа: до такой степени вы казались мне прежней очаровательной графиней Лаваль, пока вы были в этом салоне. Граф Гибер, ни на минуту не спускавший с вас своего взора, алчущего красоты, последовал за вами. Вы не видели, как густо покраснело бледное лицо Юлии и в ее глазах появился лихорадочный блеск. Мы скоро распрощались с ней. Только один верный Д'Аламбер остался и видел слезы несчастной женщины. Гибер — ее последняя большая страсть, и хотя он ей всем обязан, — она ему проложила дорогу к покойному военному министру, она заинтересовала им графа Сен-Жермен до такой степени, что он сделал его своим адъютантом, она исправила его «Коннетабля Бурбонского», так что он мог быть поставлен на сцене — тем не менее, он пренебрегает бедняжкой и не оставляет ей даже ради утешения иллюзии своей любви!

Вы были так добры, что приглашали меня на свои приемные дни. Будьте так же добры и простите, что я уклоняюсь от этого приглашения! Я бы хотел опять найти Дельфину Лаваль; это желание никогда не исчезало у меня. Но среди многочисленных гостей маркизы Монжуа, где такой искатель приключений, как Бомарше, принадлежит к наиболее почетным, — я боюсь совершенно потерять вас.

Но, может быть, вы разрешите мне в один из ближайших дней сопровождать вас к т — те Жоффрен? В атмосфере этого салона должны расцвесть все скрытые качества вашей души, которые не могли вызвать наружу ни тепличная атмосфера, ни ледяной воздух вашего света. Моя старинная покровительница с удовольствием, — я уже писал вам однажды об этом, — примет вас, хотя она редко видит дам в своем салоне. Все огорчения, которые выпали на ее долю, в течение ее долгой жизни, были, по ее словам, причинены ей завистью и ревностью именно женщин!

Принц Луи Роган — Дельфине

Страсбург, 20 апреля 1776 г.

Ответ, по своей ясности, ничего не оставляющий желать госпожа маркиза!

«Я не согласна быть ни марионеткой, которой вы управляете, ни служанкой, которой вы повелеваете!..»

Дорогая моя, зачем так выходить из себя? Разве я желал когда-нибудь другого, кроме того, чтобы мы действовали с вами в полном согласии? Разве я не выражал вам благодарность за то, как разумно вы поступаете. И хотя вы резко подчеркиваете, что действуете только по собственной воле, разве же я не могу быть вдвойне благодарным вам за такую волю?

«Я не нуждаюсь в гофмейстере,»— пишете вы дальше. Но когда же я дерзал выдавать вам себя за него? Но друг ваш все же может быть вам полезен, очаровательная Дельфина, если даже вы думаете, что можете обходиться без священника.

«Ваших угроз я не боюсь!..» Угроз? Роган угрожает женщине?! Если бы я не был уверен, что вы шутите, то готов был бы подумать, что у вас совесть нечиста! Вы ведь должны знать, что в наш век снисходительных нравов я все же настолько просвещенный человек, что, несмотря на свою религиозную строгость, не стал бы мешать удовольствиям очаровательной женщины, насколько это дозволяет мне мое чувство зависти. Но я готов принести покаяние в моих воображаемых грехах. Да будет прощен вам граф Гибер! Вы ездите с ним верхом, как я слышал? Надеюсь, воспоминание о маршале Контаде не портит вам удовольствия?

Маркиз, вероятно, рассказал вам о Страсбурге. Здесь скучно до смерти. Если бы сюда не достигали волны парижского возбуждения умов, то мы, пожалуй, забыли бы даже, что живем. Ах, эти парижские удовольствия, эти женщины, эти ночи. Можете вы себе представить, что мы здесь спим… не только днем?!

Иоганн фон Альтенау — Дельфине

Париж, 10 мая 1776 г.

Дорогая маркиза! Еще звучали в моих ушах слова, которыми мы обменялись по дороге домой от m-me Жоффрен. Вы позволили мне заглянуть в вашу душу. Простите ли вы мне, что я до такой степени ложно понимал вас, что под маской, которую вы надевали на себя, я не разглядел необычайной красоты вашей души? Я целый день был в отчаянии, что не нашел Дельфины. Разве могла Дельфина так поносить любовь? «Как может Юлия Леспинас так швырять свое сердце, как это делают другие женщины!» — воскликнули вы. Но Дельфина, конечно, знала бы, что бросать сердце может только тот, кто его имеет — думал я, слыша эти слова.

И вот нежная рука пожилой женщины сняла эту маску, скрывающую ваше лицо. Почти грубым казался ее вопрос, как только вы сели около нее: «Чем вы занимаетесь?» Я поспешил к вам на помощь, чтобы вывести вас из замешательства, и рассказал о бедных парижских детях, которым вы помогли. M-me Жоффрен дружески погладила вашу руку. «Это хорошо, очень хорошо», — сказала она с похвалой и своим новым вопросом: «Есть ли у вас ребенок, маркиза?» — заставила кровь прилить к вашим щекам.

Вы были глубоко потрясены тем, что видели кругом, а, ведь в сущности, вы видели только старую женщину в кругу серьезных мужчин. И вы внезапно почувствовали, что ваш мир имеет все, что блестит и сверкает: красоту, богатство, остроумие, — но только близорукие люди могут принимать этот блеск за огонь, так как ни один зябнущий не может там согреться. Пламя воодушевления, поверьте, горит и светит только на наших алтарях.

Леспинас — умирающая, m-me Жоффрен — старая, обыкновенная женщина, m-me Дюдефан — слепая старуха, m-me д'Эпинэ — тяжело больная, и, тем не менее, к ним стекаются все мужчины, свергнувшие с престола королей земли и неба, так что те, кто еще преклоняет колена перед этими королями, в действительности, молится только призракам.

Отчего это происходит? — спрашиваете вы. Оттого, что эти женщины разрушили у себя тиранию общества, власть происхождения, кухни и… брака! Оттого, что в этой борьбе женщина вернула свои человеческие права и могла сделаться другом, советчицей и утешительницей мужчины.