Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Письма с войны
Шрифт:

Знаешь, самое отвратительное в нашей жизни — это постоянные унижения перед всеми и во всем; часто я задаюсь вопросом, как вообще мы все это выдерживаем? Хорошо еще, что теперь меньше, чем вначале, задумываешься над этим. Естественно, я знаю, что в принципе меня никто не сможет унизить, если я этого не захочу, никто не сможет отнять у меня человеческое достоинство, но ведь мы мямли, неминуемо обреченные на бессилие. Не имеет смысла пытаться в подробностях и деталях объяснять это на примерах; невозможно с достоверностью — с полной достоверностью — пересказать какое-нибудь происшествие; для этого необходимо уловить атмосферу, в которой случилось это происшествие, и разъяснить все особые обстоятельства. […]

Я несказанно устал от безобразных издевательств нынешней ночью, самое лучшее сейчас — выпить бутылку пива и завалиться спать, спать…

В ожидании встречи с Кёльном я буду каждую секунду почти умирать от нетерпения, но эти несколько дней тоже пройдут. Бог поможет мне перенести их. Завтра предстоит еще раз пойти в караул, работать; ах, иногда — всего на несколько часов — мною овладевает ненависть к физической работе, на которую у меня не хватает ни сил, ни терпения; порою она доставляет мне радость, но большей частью я поглядываю на часы и всякий раз испытываю разочарование оттого, что время течет слишком медленно. Всему, всему однажды приходит конец. Я все вынесу, пока Господь взваливает это на мои плечи; мне тяжело, но я вынесу…

[…]

* * *

Кёльн-Мюнгерсдорф, 12

февраля 1941 г.

[…]

Можешь себе представить: надежда на новый отпуск осталась втуне, это уже данность и изменению не подлежит. Но разве не странно, что я не в полном отчаянии? Напротив, я предчувствую, что Бог мне поможет. Практически я даже не знаю, как и каким образом, но твердо убежден, что помощь придет. Мое доверие никоим образом не пошатнулось вследствие этой несбывшейся надежды. Бог не допустит, чтобы я духовно изнемог, чтобы абсолютно безрезультатно, в расстроенных чувствах сновал бессмысленно туда и сюда, изнывая от мук и претерпевая боль. Он не допустит, чтобы погибло мое истинное стремление познать сущность духа. Прежде меня всегда тянуло к книгам, у меня действительно было желание раскрыть себя, насколько это мне по силам, не учиться… не слоняться годами по университетам — чему можно научиться в университете? — нет, я только хотел по возможности быстро создать финансовую базу и уже тогда писать, […] но веришь ли ты в то, что мое страстное стремление действительно погибло? После этих двух лет нескончаемых страданий мои желания так далеко не заходят, я вижу свое счастье лишь в том, чтобы сидеть подле тебя со стаканом вина и выкуривать изредка сигарету. Конечно, я не считаю это предосудительным и никогда бы не считал, но ведь одно это не может составлять смысл жизни мужчины; вот поэтому я еще не расстался со стремлением раскрыть свой талант и работать над ним. Это желание не угасло, часто оно, дурманя сознание, с неистовой силой овладевает мною, но пока по своей силе и характеру оно отдаленно напоминает память; я продолжаю влачить жалкое существование по-прежнему в полной — абсолютной! — бездуховности, она почти убила меня, почти, но не совсем, и никогда не убьет, потому что слишком живуча моя всеуничтожающая ненависть; не будь ее, я бы давно пропал. […] Но ежели я буду принужден влачить такую жизнь примерно год или больше, то уже никогда не обрету в себе сил посвятить себя духовной работе; Бог не оставит меня надолго в этой пустыне, я твердо уверен в этом. Знаешь, последнее время я совершенно без сил и не в состоянии даже час тратить на занятия голландским языком или даже просто читать философскую литературу… Не напрасно Бог одарил меня такой тонкой впечатлительностью и не напрасно заставил так страдать; мне определенно предназначено судьбой выполнить некую задачу, о которой, быть может, я даже не подозреваю; Он даст мне силы и возможность выполнить ее… Я думаю, мне поручено проникновенно сказать всем людям, что нет ничего более таинственного, более достойного почитания, чем страдание; ничего, что даровано непосредственно нам, именно даровано, а не возложено на нас. Это действительно милость Божья, если нам дано страдать, потому что тогда неким таинственным образом нам будет дозволено уподобиться Христу. Я не нахожу сейчас подходящих слов, чтобы сказать тебе, насколько я исполнен этой тайны; но разве это не чудо, что я должен был появиться на свет в ту эпоху, которая отвергает страдание…

Я действительно поглупел; мои ощущения пожирают мой мозг…

Однако я никогда не отчаиваюсь, я бываю часто печален, и эта печаль громадным черным грузом до необычайности отягощает мою душу, но я никогда не отчаиваюсь, просто я слаб, очень, очень слаб…

И тем не менее ни на секунду не верю в безысходность будущего…

[…]

* * *

Мюнгерсдорф, 17 февраля 1941 г.

[…]

Сегодня утром я наслаждался «прекрасными часами моей жизни», «сверхпрекрасными»; дело в том, что я увильнул от похода в кино [24] и в ожидании генерала — ой, не предатель ли я, ибо произношу этот титул без должного почтения, словно говорю «капрал», — прибрал немного комнату, чуточку почистил тут и там и уселся за роман «Дело Деруга» [25] . Потом вошел генерал, довольно важный, все осмотрел, расспросил о том о сем, так, en passant [26] , и знаешь, о чем он спросил меня, генерал — меня? «Тебе не нравится быть солдатом, мой сын?» И я в присутствии полдюжины офицеров высшего комсостава мужественно промолчал, хотя из меня так и рвалось наружу рабское и чисто автоматическое: «Так точно!» Только представь себе меня с единственной крошечной звездочкой [27] на левом рукаве и его, со сверкающими красными отворотами шинели и в отливающем золотом мундире, но я промолчал… и господин генерал отвел глаза…

24

Посещение кино в часы досуга в воинских частях было обязательным.

25

Роман Рикарды Хух (1864–1947) — известной прогрессивной немецкой писательницы, открыто выступившей против фашистской диктатуры, в результате чего ей пришлось эмигрировать из страны. Роман «Дело Деруга» посвящен судьбе врача, представшего спустя 17 лет после смерти жены перед судом по обвинению в ее отравлении.

26

Мимоходом, между прочим (фр.).

27

Речь идет о значке, определяющем ранг рядового пехоты.

[…]

* * *

Мюнгерсдорф, 24 февраля 1941 г.

[…]

Прошлой ночью лег спать только в половине четвертого, Гейнц еще был дома, когда я вернулся; за долгим разговором на нашу излюбленную тему — Una Sancta — мы опустошили все имевшиеся в доме запасы спиртного. А в половине шестого я уже был на ногах и ровно в семь заступил на дежурство… Одна-единственная таблетка первитина [28] дает потрясающий результат. До половины второго, когда меня сменили, я был сказочно бодр. Потом почти до пяти я сладко-сладко спал и снова был в форме. Это просто великолепно, что такая крошечная таблетка прогоняет усталость вплоть до того момента, когда ты действительно можешь лечь спать. От переутомления и постоянного недосыпания я сегодня всенепременно бы свалился; проснувшись утром, я почувствовал себя по-настоящему больным от усталости, и мне пришлось бы все утро, вплоть до полудня, работать, превозмогая себя, к тому же мне предстояло еще два часа стоять на посту. Тем самым я нанес бы своему здоровью несравненно больший вред, чем если бы проглотил малюсенькую таблеточку первитина. Хорошо еще, что для таких экстренных случаев у меня имеется кое-какой запас, для других же целей я им больше никогда не пользуюсь. Скоро десять часов… и я смогу поспать до часу, а потом еще с половины третьего до полседьмого; этого уже достаточно, а завтра

ранним утром я прикину, где мне с девяти до двенадцати притулиться; глядишь, я все и наверстаю.

28

Лекарственный препарат, действующий возбуждающе на нервную систему и кровообращение.

Сегодня утром за четверть часа мы одолели маршем Грюнгюртель [29] , что неподалеку от стадиона, а потом занимались строевой подготовкой на Янвизе [30] ; мы ежедневно проводим там почти все утро, так что теперь я каждый день смотрю оттуда на встающее над Кёльном солнце; иногда оно уже утром такое яркое, что просто ослепляет своим золотым сиянием, а порою похоже на красноватый мутный диск, плывущий в тумане, — очень легкое и на удивление круглое, и тогда я испытываю своего рода удовлетворение оттого, что могу подолгу и абсолютно спокойно смотреть на него, на этот всеобъемлющий, всеослепляющий свет, но это удовлетворение не торжествующее, не то что у мышей, отплясывающих бесовские танцы при виде кошки на прогулке; нет, знаешь, это удовлетворение со вздохом облегчения, подобное чувство испытывает солдат при вести о том, что фельдфебель отбыл в отпуск. […]

29

Ряды деревьев, посаженные в 1923–1929 гг. вдоль опоясывающих Кёльн бастионов.

30

Большое поле на окраине Кёльна, использовавшееся во время Второй мировой войны как стадион и учебный плац.

Сейчас половина второго… я на ногах уже с часу [31] , но надо было этому получасу пройти, чтобы я окончательно созрел и отважился взять в руки перо; на меня навалилась безумная усталость, но не убийственная, как прежде, когда, казалось, голова вот-вот лопнет и развалится на части; нет, теперь она приятная, меня постоянно клонит ко сну, я хожу, точно пьяный; значит, мне значительно лучше; скоро, через час, я снова завалюсь спать на целых четыре часа!

Пока попробую учить голландский, но вовсе не из тщеславия или любви к этому языку, а исключительно для того, чтобы не заснуть в оставшиеся сорок минут; это язык ленивой зажравшейся нации, и все же я пытаюсь в соответствии с моими сиюминутными потребностями превратить его изучение в своего рода кока-колу, однако стоит мне только подумать о бесконечных «оох», и «аах», и «ээх», и «еех», как у меня пропадает всякая охота к нему. Это же чистая зевота. Я легко могу представить себе, как какой-нибудь усталый впечатлительный человек, скажем, утром, потому что большинство впечатлительных людей никогда не бывают усталыми вечером, при чтении голландского текста начинает зевать уже в середине четвертого или пятого слова; это никак не связано с впечатлительностью и легко и даже просто объяснимо; представь себе: ты устала и должна произнести слово «Boomgaard», в этом случае при произнесении «оо» или «аа» включается в работу зевательная мышца, твой рот остается открытым и произнесение всего слова завершается стонущей зевотой. Поистине, голландский предназначен для людей, которые после хорошей трапезы (хорошей как качественно, так и количественно) рассуждают о сыре, медленно, раздумчиво, с величайшим спокойствием… Если б мне дозволено было сейчас щегольнуть парадоксом, то я бы сказал, что рассуждения о сыре — чисто голландская страсть. Голландия — удовлетворение страсти…

31

После окончания перерыва между дежурствами Бёлль продолжил начатое в этот день письмо.

Уже четверть третьего… пройдет всего четверть часа, и я смогу разбудить своего напарника и лечь сам; но мне жаль прерывать его сон, он так сладко и безмятежно спит, его лицо, как у маленькой девчушки, он действительно сладко спит, поэтому не стоило бы его поднимать, но мы давно уже потеряли Рай… а в данный момент этот сладко спящий человек полностью уступает мне в «борьбе за существование» — прости!

[…]

* * *

Кёльн, 23 марта 1941 г.

[…]

Если бы ты видела это жалкое подобие комнаты, все валяются на кроватях и дрыхнут; в День германского вермахта [32] к нам заявились «поздравители», шестеро сопливых девиц, и застают меня за письмом. Я оказываюсь, как в клетке, и чуть не лопаюсь от ярости; просто невероятно, что тебя еще обязывают стоять перед ними навытяжку; в общем, мы действительно только пешки.

Сколь же нестерпима подобная ситуация: эти улыбчивые глупые бабы, осматривающие наше жалкое жилище… сколь бесконечно глупы они, я был готов излить на них всю свою ненависть…

32

Впервые День германского вермахта отмечался 10 сентября 1935 г.

[…]

* * *

Кёльн, 26 марта 1941 г.

[…]

Я действительно и по-настоящему заключенный, и секрет моих страшных мучений от такого положения вещей, какое многие вовсе не склонны считать ужасающими, состоит в том, что мое тело заключено в тюрьму, а мой дух совершенно свободен, но тем не менее он тоже пленен, поскольку связан с моим телом; чтобы уменьшить эти мучения, надо было бы позволить арестовать свой дух (как это сделали Вильгельм и Каспар [33] , совершенно добровольно и сознательно, но что удивительно — каждый на свой лад), однако я не могу пойти на это, не могу; я не вправе полностью посвятить себя солдатскому ремеслу, у меня другая дорога; я должен заглянуть в неизведанные глубины каждой человеческой души, а с таким предрасположением невозможно стать солдатом; чтобы стать хорошим и счастливым солдатом, надо быть либо совершенно заурядным, либо очень великим, но мне не дано ни то, ни другое, вот в чем дело…

33

Вильгельм Майерс (брат жены Алоиса Бёлля) и Каспар Маркард (друг Алоиса Бёлля) сознательно решили стать офицерами.

[…]

* * *

Кёльн, 4 апреля 1941 г.

[…]

Прости за бумагу и карандаш — меня постигла неудача, я уже все упаковал в противогаз: все для письма, бритья и бутерброды; к сожалению, об этом прознали, поэтому пришлось все оставить в Мюнгерсдорфе…

Сегодня днем выяснилось, что мне в очередной раз отказано в завтрашнем отпуске, и я опять целый час неистовствовал; но я обуздаю свое сердце, заставлю его успокоиться и быть миролюбивым, терпеливым и благодарным; знаешь, я расстраиваюсь не столько из-за несостоявшегося отпуска, сколько из-за безмерной несправедливости и лакейского надувательства. Можно взбеситься и разъяриться оттого, что ты всегда и во всем отдан на откуп этому отвратительному, презренному, самому презренному и самому грязному сброду, его убогим интригам, его непередаваемо унизительному превосходству; ах, […] когда же наконец придет этот день, чтобы я смог этим гнусным людишкам, этим подонкам бросить в лицо свое презрение, а не просто молча и бездоказательно изображать его всем своим видом. […]

Поделиться с друзьями: