Письма С

Наконец удалось оторвать взгляд от посетительницы и переключить внимание на принесённый ею листок. Мало того, что информация была не на цифровом носителе, как обычно, так девушка умудрилась вместо фотографии принести портрет. Хороший, правда, ничего не скажешь. Мужчина лет тридцати, не очень длинные волосы зачёсаны назад, татуировок, пирсинга или других особых примет нет. Брат, наверное. Старший. Такие же тонкие черты лица, брови вроде похожи.

— Я понимаю, что информации мало, но единственное, что я знаю — он перемещается по городу на метро. У вас ведь есть доступ?

— Да...

— Вот задаток, — девушка положила на одну из папок конверт, — внутри мой номер. Я не хочу давить, но мне пришлось посетить ещё нескольких частных сыщиков. Ну, я пойду?

Не дожидаясь утвердительного кивка, девушка встала, ещё раз улыбнулась и вышла. Кайрат закинул ноги на стол, разбросав пыльные папки и шкатулки с носителями. Повертел портрет. Обычный карандаш. Обычная бумага. Никаких подписей.

— И кто же ты такой? Да и не важно, — бросил листок на кипу бумаг, оттолкнулся от стола и закружился в кресле, откинув голову набок.

Почему-то не смущала сумбурность сделки, как не смущало и отсутствие фото, имени разыскиваемого и даже договорённости об оплате. Найти так найти. Ах, какая приятная особа, эта девушка! Ради новой встречи стоит попыхтеть и перелопатить все архивы города. Наведаться к Блохе, пусть матрицу с портрета снимет для начала.

Глава 3

Гуль. Мареевка

Город встретил холодным гостеприимством пустых окон и вынесенных дверей. Пришлось пройти несколько кварталов, чтобы оказаться, наверное, на единственной приличной и более-менее уцелевшей улице. Но и она особой оживлённостью похвастать не могла: на паре крылец под поскрипывающими на ветре вывесками расположились в тени козырьков хозяева лавок; потёртые двери столовой были открыты нараспашку и подпёрты отполированным ладонями до маслянистого блеска поленом. На узком крыльце клевал носом сильно заросший мужичок в облезлой каракулевой шапке, разило от него на несколько аршин сивухой и густым дымом камень-травы.

Чтобы особо не мозолить глаза, гуль зашёл в пустующую столовку и сел в углу.

Создатель Всемилостивый, святой Атом и ржавая батарейка! Быть ограбленным спасёнными пленниками... Остаться без снаряжения, с парой крышек, что завалялись в кармане, да стареньким стилетом в сапоге. И то хорошо, что побрезговали одежду отжать. Тогда бы увидели под рукавом браслет, попытались бы снять, а то и вовсе руку отрубили.

Эх, ладно. Как говорится, всяко бывает. Главное — жив. А вещи приходят и уходят.

— Эй ты, — крикнула из раздаточного окна хозяйка, — покупать будешь что? Если просто от солнца спрятаться — две крышки, и сиди хоть до посинения, только спать на столе или под столом не вздумай.

— Самогон возьму.

— Десятка. Пятнадцать, если нет своего меха. Ну, чего расселся? Я тебе не подавальщица.

И правда, для официантки хозяйка была слишком почтенного возраста. Гуль бы даже не особо удивился, если бы они оказались ровесниками. Тем не менее, на дряблых щеках старухи краснели два ярких круга румян, а отвисающая нижняя губа была выкрашена какой-то дикой фиолетовой помадой. Несколько раз перебрав на ладони деньги, она сунула гулю в руки бурдюк, но прежде чем отпустить, окинула высокомерным взглядом и недовольно проворчала:

— В полдень приходят за молоком ошейники, так что лучше тебе тут не засиживаться.

— У вас ферма?

— Работники не нужны! Топал бы ты лучше отсюда подобру-поздорову.

— Карга... — уже выйдя на улицу, фыркнул гуль.

Красный зенит давил, хотелось тени.

— Ещё какая! Добрых людей под нещадное солнце гонит! — подхватил пьяница, до этого дремавший. Со второй попытки встал на ноги, — честь имею, Севастьян Дождик, поэт. А вас...

Гуль пожал руку, но не спешил представляться. Огляделся по сторонам:

— Вы тут живёте?

— Нет, нет! Я — гражданин мира! В данный момент остановился здесь, но вскоре вновь двинусь в путь, чтобы нести радость просвещения людям! Как долгожданная влага облегчает землю, так же и моё творчество смягчает души людей, — прикипев взглядом к бурдюку, пьяница облизался и пригладил бороду, — да-а-а... в сей жестокий век люди забывают о прекрасном. Несомненно, возвращение плодородных земель, охота и выпас браминов — дела первостепенной важности. Но не стоит забывать и об искусстве. Оно отличает нас от дикарей и животных.

Заметив, что гуль собирается уходить, Севастьян пошёл в наглое наступление:

— Дражайший, не дадите глоток воды бедному страждущему? А я поделюсь своим творчеством.

— Но это не вода, это цуйка.

— Не страшно, не страшно, — замахал тот руками, — давайте найдём место в тени. Пройдёмте немного дальше по улице, как видите, здесь множество заброшенных домов.

Гуль немного помедлил и степенно кивнув, будто у него на уме изначально было не то же самое.

Солнце уже прошло зенит и медленно двигалось к горизонту, тени начали удлиняться. Главная дорога, как ни странно, шла почти по окраине, наверняка её выбрали потому, что она была достаточно широка и строения в этой части города сохранились лучше, чем в фактическом центре.

Севастьян приобнял своего нового знакомого за локоть, стараясь говорить как можно выразительнее и размахивая руками, не дождался прибытия на место и начал декламировать стихи:

— Жарко, душно, гнусно, мерзко

Ветер, пыль, песок, отрава

Шумно, мусор, прах и пепел

Камни, соль, преддверье ада

Мухи, блохи, тараканы

Птицы, крысы, чайки, вопли

Визги, крики, запах гари

Масло, жареное трижды

Люди, гомон, смех и топот

Проткнут мозг, расплавлен гвалтом

Бьёт прибоем реп с ламбадой

Сахар с распаленным жиром

Рыба, что вчера сгорела

Солнце душит плотным жаром

Нервы, стёртые до крошек

Плющит равнодушным шаром

В иглах острого зенита

Все живое вязко липнет

Сонно бьется рваной каплей

Засыхая, кровь густеет

На дыбе распята пляжа

Усыхает под давленьем

Тонет в просолёном поте.

Тонет мысль, умирает

Стих ползет речитативом

Чтобы тоже вяло сдохнуть

Запятые околели

Не успев совсем родиться

Точки ссыпались под пандус.

И слова иссякли тоже

Поросли сухой травою

Закопались в дроби камня.

Тут Эйлат конец сезона(*)

Пьяница возвёл сжатый кулак к небу и зажмурился, слегка мотая головой.

Дорога резко свернула вправо, последним на углу расположился оружейный магазин со стандартным названием «Егерь». У входа мужичок с пышными бакенами что-то выслушивал от бритоголового щупляка в зелёной кожаной броне с двумя чёрными нашивками на плече. Последний смотрел снизу вверх, одну руку держал в кармане, во второй сжимал толстый дымящийся окурок и активно жестикулировал, часто затягиваясь и пуская дым мужичку в лицо. Тот морщился, но не отходил, не возражал, лишь изредка кивал. Гулю всегда казалось немного странным, что разбойники и работорговцы враждуют меж собой, ведь обе фракции ведут себя одинаково мерзко, у них одинаково скудный словарный запас, их все одинаково ненавидят. Даже меж собой бандитские группировки чаще язык находят. Но в отличие от разбойников, ошейники могут себе позволить вот так селиться в нейтральном городе и собирать «налог» с некоторых. Гуль с сочувствием посмотрел на торговца. Возможно, однажды дружинники выбьют отсюда всю эту шваль, но пока ничего поделать нельзя.