Письма. Часть 2

_______

Итак, у меня два права на Москву: право Рождения и право избрания. И в глубоком двойном смысле —

Я дала Москве то, что я в ней родилась.

Родись я в селе Талицы Шуйского уезда Владим<ирской> губ<ернии>, никто бы моего права на Талицы Шуйского уезда Владим<ирской> губ<ернии> не оспаривал.

Значит, всё дело в Москве — миров<ом> городе.

А какая разница — Талицы и Москва?

Но «мировой город» — то она стала — потом, после меня, я — раньше нынешней, на целых 24 года, я родилась еще в «четвертом Риме» [2146] и в той, где

…пасут свои стадаПатриархальные деревниУ Патриаршего пруда

(моего пруда, пруда моего младенчества). [2147]

Оспаривая мое право на Москву, Вы оспариваете право киргиза на Киргизию, тунгуса на Тунгусию, зулуса на Зулусию.

2146

Москву называли третьим Римом, хранителем православия, полагая что «четвертому не бывать». Автор этой теории — старец Филофей (XVI в.).

2147

Из стихотворения П. А. Вяземского «Твердят: ты с Азией Европа…» из цикла «Очерки Москвы».

Вы лучше спросите, что здесь делают 31/2 милл<иона> немосквичей и что они Москве дали.

— Право уроженца — право русского поэта — право вообще — поэта, ибо если герм<анский> поэт Р<ильке>, сказавший<:>

Als mich der grosse Ivan ans Herz schlug, [2148] на Москву не вправе… то у меня руки опускаются, как всегда — от всякой неправды — кроме случая, когда правая — в ударе — заносится.

2148

Когда Иван Великий ударил меня по сердцу… (нем.)

Все права, милая В<ера> Ал<ександровна>, все права, а не одно.

Итак, тройное право, нет, четверное, нет, пятерное: право уроженца, право русского поэта, право поэта Стихов о Москве, право русского поэта и право вообще поэта:

Я — вселенной гость,Мне — повсюду пир.И мне дан в удел —Весь подлунный мир! [2149]

И не только подлунный!

МЦ.

2149

Из стихотворения К. Павловой «Поэт»

14 сент<ября> 1940 г. (NB! чуть было не написала 30 г. А — хорошо бы!)

МОСКВИНУ Н. Я

Голицыно, 9-го/22-го марта 1940 г., весна.

Дорогой Николай Яковлевич!

Приветствую Вас сегодня, в первый день весны. У нас он — сияющий. К. Зелинский, [2150] огромного роста, с утра расчищает в саду огромную, по росту — не дорожку, а дорогу — целую дорогу весны.

2150

Зелинский Корнелий Люцианович — литературовед, критик.

Я о Вас скучаю, по-настоящему, я к Вам очень привязалась.

Кончаю очередного Робин Гуда — выручало — и тихо, но верно подхожу к подножию полуторатысячестрочной горы — Этери. Эта Важа (она же — Пшавела) меня когда-нибудь — раздавит.

Народ — всё критики, из некритиков — Пяст, [2151] очень больной, тяжко и громко дышащий, и трогательно старающийся быть как все, и чем больше старается — тем безнадежней отличается.

2151

Пестовский Владимир Алексеевич — поэт, переводчик.

Мур как будто выздоровел, целую пятидневку ходит в школу, но — новая напасть: ему хотят привить тиф, а я боюсь, п. ч. t° к 6 ч. иногда еще повышается, и боюсь за сердце — ослабленное. Пока что — оттянула и написала Струкову [2152] — что посоветует.

Из местных новостей — сильнейшая реакция М. С. Ш<агинян> на статью Асеева — два Ш. [2153] Я, не входя в содержание спора, любовалась ее живостью.

2152

Струков Евгений Владимирович — врач из поликлиники Литфонда.

2153

Статья Н. Н. Асеева «Довольно ли Маяковского?», где автор рассказывает о встрече «писательницы Ш»<агинян> с «писателем Ш»<кловским>.

— Ах, жаль. Вас нет, потому что —Я сегодня в новой шкуре:Вызолоченной — седьмой! [2154]

А шкура — самая настоящая: баррранья, только не вызолоченная, а высеребренная, седая, мне в масть, цвета талого снега, купила за 70 р<ублей> в местном Сельмаге, в мире реальном это воротник, огромный.

Бог наделил меня самой демократической физикой: я все люблю — самое простое, и своего барррана не променяла бы ни на какого бобра.

2154

Из стихотворения Цветаевой «Здравствуй! Не стрела, не камень…»

Эта шкура — Вам в честь.

До свидания — не знаю, когда, но всегда — с огромной радостью.

Поцелуйте Таню, [2155] Вас обнимаю. Мур шлет привет.

МЦ.

— Каждый раз — когда ели крабов — укол грусти, ибо никто их так весело не ест, как мы с Вами, теперь я их ем одна — и они стали простым продовольствием.

В последнюю минуту убедилась, что у меня нет Вашего другого адр<еса> — посылаю на Таню.

2155

Т. И. Кванина.

28-го марта 1940 г.

Голицыно, Белорусской ж<елезной> д<ороги> — везде Дома Писателей — Дорогой Николай Яковлевич,

Нынче утром я шла в аптеку — за лекарством для Мура (у него очередной грипп, пролежал несколько дней с t°, нынче первый день встал, но, конечно, не выпускаю) — итак, бегу в аптеку, встречаю у станции С<ерафиму> И<вановну> и, радостно: — Ну, что — получили деньги? (Я вчера вечером, наконец, принесла ей остаток долга, но ее не было, оставила, для передачи Финку) [2156] — Да. — Значит, мы в расчете? — Да, М<арина> И<вановна>, но когда же — остальное? — Т. е. какое остальное? Я же внесла все 830 р.! — Да, но это — одна путевка… — Т. е. как — одна? — Да, плата за одну путевку — 830 р., а за две 1660 р. — Вы хотите сказать — за два месяца? — Нет, за один. Последнее постановление Литфонда. Вы, очевидно, меня не поняли: пользующиеся Домом свыше 3-ех месяцев платят 830 р<ублей>. — Но мы же не в доме, мы в доме — часу не жили, мы же еще за комнату платим 250 р<ублей>. — Я им говорила, что Вы мало зарабатываете… — И еще скажите. Скажите, что я больше 850 р. за двоих платить не могу. — Тогда они сразу снимут одного из вас с питания.

2156

Финк Виктор Григорьевич — прозаик.

Расходимся. Два часа спустя прихожу в Дом завтракать — в руках, как обычно, кошелка с Муриной посудой. У телефона — С<ерафима> И<вановна>.

— «…Она говорит, что столько платить не может»… — Пауза. — «Снять с питания? Хорошо. Сегодня же? Так и сделаю».

Иду в кухню, передаю свои котелки. Нюра: — Да разве Вы не завтракаете? — Я: — Нет. Дело в том — дело в том — что они за каждого просят 830 р. — а у меня столько нет — и я, вообще, честный человек — и — я желаю им всего худшего — и дайте мне, пожалуйста, на одного человека. —