Письма
Шрифт:
1. Эта профессорская должность в Оксфорде оставалась вакантной с тех пор, как истек срок пребывания на ней Сесила Дэя Льюиса, и теперь рассматривались кандидатуры преемника. В итоге избрали У. X. Одена.
178 Из письма в «Аллен энд Анвин» 12 декабря 1955
[Содержит упоминание о деревушке Сэрхоул, где Толкин провел несколько лет своего детства.]
Кстати, менять «мистер» на «профессор» нет никакой необходимости. В настоящей оксфордской традиции это вовсе не обращение — по крайней мере, прежде такое было не принято, хотя этот обычай уже просочился из тех мест, где «профессора» — властные домашние царьки и тираны. Держу пари, что без «профессора» я бы не наслушался стольких рассуждений о моем «академизме» и никто не сказал бы: «Шир лежит неподалеку от северного Оксфорда». На самом-то деле Шир — это в некотором роде
179 Из письма к Хью Броугану 14 декабря 1955
[В письме от 4 декабря Броуган упоминал, что его «преследуют кошмары», не проявил ли он глупость или бестактность и не создал ли ложного впечатления при том, что «искренне восхищается великой книгой [Толкина]».]
Долой кошмары! Критику я пережить вполне способен — не то чтобы я чрезмерно зазнался от успеха (оч. неожиданного) «Властелина Колец», — даже когда замечания глупы, или несправедливы, или даже (как я порою склонен заподозрить) отчасти подсказаны недоброжелательством. В противном случае хорош бы я был, при всяческих там милых эпитетах вроде «выхолощенный»! Но ты-то как раз давай волю перу, не стесняйся (до чего ужасно — писать письма людям, с которыми приходится «осторожничать»), — с твоим-то пристальным интересом к моим трудам и чуткостью восприятия.
180 К «мистеру Томпсону» [черновик]
[Письмо к читателю, оставшемуся неизвестным.]
14 января 1956 Мертон-Колледж, Оксфорд
Уважаемый мистер Томпсон!
Большое вам спасибо за ваше любезное, ободряющее письмо. Раз уж я поставил перед собою задачу, самонадеянность которой полностью осознавал с трепетом душевным — а именно возродить для англичан эпическую традицию и даровать им собственную мифологию, — чудесно это, когда тебе говорят, что ты преуспел, по крайней мере в глазах тех, сердце и разум которых доселе не затемнены.
Труд оказался не из малых, и начался, сказать по правде, сразу, как только в моих силах оказалось начать что бы то ни было, хотя в полную силу развернулся только в мои студенческие годы, когда я стал опробовать мою собственную лингвистическую эстетику в конструировании языков. Как раз тогда, когда на меня обрушилась война 1914 г., я сделал открытие, что «легенды» зависят от языка, к которому принадлежат; но также и живой язык в равной степени зависит от «легенд», которые передает посредством традиции. (Например, что греческая мифология куда больше зависит от удивительной эстетики ее языка и, следовательно, номенклатуры, и куда меньше — от содержания, нежели люди осознают; хотя, конечно же, зависит и оттого, и от другого. И vice versa /*Наоборот (лат.)*/. Воляпюк, эсперанто, идо, Novial [1] и т. д., и т. п. — все они мертвы, куда мертвее древних, вышедших из употребления языков, потому что авторы их так и не создали легенд на эсперанто.) Так что, хотя, будучи филологом от природы и по роду деятельности (пусть и таким, что в первую очередь интересуется эстетикой, нежели функциональными аспектами языка), я начал с языка, я втянулся в придумывание «легенд», обладающих сходным «вкусом». Первые тексты были написаны по большей части в военных лагерях и госпиталях между 1915 и 1918 гг. — когда позволяло время. Но, сдается мне, во многом такая работа происходит на иных (сказать «на более низких, глубоких или высоких» означает ввести ложную градацию) уровнях, в то время, как ты болтаешь ни о чем или даже просто «спишь». Я давно перестал придумывать (при том, что даже покровительственно настроенные или ехидные критики мимоходом восхваляют мою «богатую фантазию»): я дожидаюсь, пока мне не покажется, будто я знаю, что произошло на самом деле. Или пока оно само не напишется. Так, хотя я на протяжении многих лет знал, что Фродо угодит в приключение с деревом где-то далеко вниз по течению Великой реки, я совершенно не помню, чтобы придумывал энтов. Но наконец я дошел до нужного момента и написал главу «Древобород», без каких бы то ни было предварительных размышлений, именно такой, какова она сейчас. И только тогда понял, что, конечно же, произошло это все вовсе не с Фродо.
Наверняка все это ужасно скучно, потому что, на первый взгляд, эгоцентрично; но я (увы!) достаточно стар, чтобы питать к подобного рода вещам беспристрастный, научный (действительно чисто научный) интерес и цитировать себя только потому, что меня занимает «мифотворчество» и тайна литературного творчества (или вторичного творчества, как я называл этот процесс в других работах), а я сам — наиболее доступный corpus vile /*Подопытный объект (доел, «малоценный организм») (лат.)*/ для эксперимента и наблюдения.
А рассуждения свои веду я главным образом вот к чему: разумеется, все эти вещи более-менее записаны. Во «Властелине Колец» практически не найдется ни единой ссылки на то, чего на самом деле не существует /*Кошки
королевы Берутиэль и имена и приключения оставшихся двух магов [2] (5 минус Саруман, Гандальв, Радагаст) — вот и все, что я могу вспомнить. — Прим. авт.*/ на его собственном плане (плане вторичной реальности, или реальности вторичного творчества): т. е. чего не существовало бы в записанном виде. «Сильмариллион» предлагался для публикации много лет назад, и был отклонен. Но даже такие неприятности порою оборачиваются благом. Результатом стал «Властелин Колец». Хоббитов уже приняли с распростертыми объятиями. Да я и сам их полюбил, поскольку люблю заурядное и простое не меньше, чем благородное, и ничто так не растрогает моего сердца (превыше всех страстей и горестей мира), как «облагораживание» (от Гадкого Утенка до Фродо). Я взял хоббитов за основу. И понял, что мне назначено это сделать (как сказал бы Гандальв /*Я не Гандальв — я всего лишь Вторичный творец этого маленького мира, находящийся вне его. Если кто-то из персонажей на меня и «похож», так это Фарамир — вот только мне недостает того, чем наделены все мои персонажи (психоаналитикам на заметку!) — Храбрости. — Прим. авт.*/), поскольку, без всякой задней мысли, в «рекламке» для обложки «Хоббита» я упомянул о времени между Древними Днями и Владычеством Людей. Из этого возникло и «недостающее звено»: «Низвержение Нуменора», — высвобождая некий скрытый «комплекс». Ибо когда Фарамир говорит о своем видении Великой Волны, говорит он от моего имени. Это видение и сон неизменно пребывали и пребывают со мною; их унаследовал (как я обнаружил совсем недавно) один из моих сыновей [3].Однако таков был успех — (не финансовый, нет: затраты потребовались огромные, а сегодня никто не купит книгу, если ее можно одолжить: я до сих пор не получил ни фартинга /*Мелкая монетка в 1/4 пенни (вышла из обращения в 1961 г.); в переносном смысле — «ломаный грош».*/) — «Властелина Колец», что гадкий утенок превратился в издательского лебедя; а меня просто терроризируют, требуя, чтобы я привел в порядок «Сильмариллион» и что угодно еще!
[Черновик не закончен.]
1. Международные языки, изобретенные в XIX — XX вв.
2. См. письмо №211, а тж. «Неоконченные предания», глава «Истари».
3. См. примечание 4 к письму №163.
181 Из письма к Майклу Стрейту [черновики]
[Прежде чем написать рецензию на книгу «Властелин Колец», Майкл Стрейт, редактор «Нью рипаблик» в письме задал Толкину ряд вопросов: во-первых, есть ли некий «смысл» в роли Голлума во всей этой истории и в нравственном провале Фродо в решающий момент; во-вторых, имеет ли глава «Освобождение Шира» прямое отношение к современной Англии; и, в-третьих, отчего в конце книги вместе с Фродо из Серых Гаваней отправляются и другие путешественники — «Уж не по той же ли самой причине, что победителям порою не дано воспользоваться плодами победы?»]
[Не датировано; написано, вероятно, в январе-феврале 1956 г.]
Уважаемый мистер Стрейт!
Спасибо вам за письмо. Надеюсь, «Властелин Колец» вам понравился? Понравился — вот ключевое слово. Ибо писалась книга для того, чтобы развлечь (в высшем смысле этого слова): чтобы ее было приятно читать. Ровным счетом никакой аллегории в ней не содержится: ни нравственной, ни политической, ни современной.
Это «волшебная сказка», однако написанная, — согласно убеждению, которое я некогда высказал в пространном эссе «О волшебных сказках», что именно они — аудитория наиболее подходящая, — для взрослых. Потому что, как мне кажется, волшебная сказка отражает «истину» по-своему, иначе, нежели аллегория или (развернутая) сатира, или «реализм», причем в определенном смысле куда более действенно. Но прежде всего она должна состояться просто как история, увлечь, понравиться и даже в определенных случаях растрогать, и в пределах своего собственного вымышленного мира обрести (литературную) убедительность. В этом и состояла моя первоначальная цель.
Но, конечно же, если собираешься обратиться к «взрослым» (духовно зрелым людям, по крайней мере), их не удастся порадовать, увлечь или растрогать, если только все в целом или отдельные эпизоды не окажутся посвящены чему-то достойному рассмотрения, — более, например, нежели просто опасность и бегство: должна быть некая соотнесенность с «участью человеческой» (всех времен). Так что нечто от собственных размышлений и «ценностей» рассказчика в повествование неизбежно проникнет. И это — не то же самое, что аллегория. Мы все, группами или индивидуально, иллюстрируем некие общие принципы, но мы их не олицетворяем. Хоббиты — ничуть не более «аллегория», нежели (скажем) пигмеи африканских лесов. Голлум для меня — просто-напросто «персонаж», вымышленная личность, которая, оказавшись в такой-то ситуации, повела себя так-то и так-то под давлением обстоятельств, поскольку такое представлялось вполне вероятным (в любой личности, реальной или вымышленной, есть элемент непредсказумости; в противном случае он/она представляли бы собою не индивидуальность, но «типаж»).